Поцелуй разозлил его, потому что это была пародия на чувства. Все же он спрашивал себя, мог ли кубинец отвергнуть ее? Нормальный мужчина?

Еще один ответ, которого он боялся, — фотография, взятая им у Ольги Петровны, поможет окончательно подтвердить, что тело в морге принадлежало Сергею Приблуде. Он почувствовал облегчение, увидев, что Бласа не было в лаборатории. Аркадий предпочел оставить фотографию, а не ждать доктора.

Он сложил распечатку из Москвы и подсунул под дверь Исабель.

Сколько же существует видов человеческой трусости?

…Она лежала в багажнике автомобиля в мешке, локти связаны, сверху навалена куча мешков. Тот, кто засунул ее в багажник, закрыл крышку, не сказав ни слова. Дверь автомобиля закрылась, но никто в него не сел. Послышались удаляющиеся шаги. Она не видела, был ли это белый или темнокожий, но она чувствовала его запах, слышала звук его дыхания и понимала по шуму шагов, что это был очень крупный человек. И она знала — это был Луна.

Она кричала, пока не сел голос, но мешки сверху заглушали ее. Она сомневалась, что ее можно расслышать даже в десяти шагах, а тем более с улицы. Решила подождать, пока не услышит что-нибудь или кого-нибудь. Но не было даже шума машин, проезжающих мимо русско-кубинского центра. И кто мог сюда приехать? С тем же успехом можно ждать гостей на дне залива.

С каждым вдохом мешковина прижималась к ее лицу, в нос и рот забивались волокна конопли и кокоса. Она чувствовала, что уже использовала большую часть кислорода в багажнике. Офелия никогда прежде не страдала боязнью замкнутых пространств. Она сосредоточилась и прилагала все усилия, чтобы дышать экономно. Чувствовала, что ее пистолет находится на дне багажника, но под мешком — это было особенно обидно…

В голову приходили всякие пустяки. Чистый ли ли багажник? Что ее мать приготовит на ужин для Мюриель и Марисоль? Может быть, что-то с рисом. И к вкусу пота примешивались слезы.

Офелия подумала о статуе девушки, собирающей тростник. Волосы были не такими жесткими, как у кубинок, а длинными и развевающимися, но лицо было таким, как надо, особенно глаза, удивленные, тревожно смотрящие вверх.

Вот и положись на русских. Запасного колеса нет: гайка и болт, которыми оно обычно крепится, упирались ей в спину. Она извивалась, пытаясь зацепить болт веревкой, которой связаны руки, но увы…

Он был подавлен возможной идентификацией тела Приблуды гораздо сильнее, чем ожидал. Сначала отказался опознать тело просто для того, чтобы побудить кубинцев провести расследование. Но сейчас он чувствовал в глубине души иррациональное нежелание принять смерть полковника вопреки всем доказательствам, возможно, по эгоистическим причинам. Это был грубый человек, но как можно было так жестко и уродливо умереть? В то же время, Аркадий ощущал себя единственным участником похоронного кортежа. Сергей Приблуда был человеком, которого он знал лучше, чем кто бы то ни было. Кроме того, полковник оставался последней нитью, связывающей Аркадия с Ириной Асановой.

Вся в белом, она лежала на каталке, волосы зачесаны, глаза закрыты, будто в забытьи, губы расслаблены в улыбке. Казалось, что любимая все еще дышит. Врач успокоил — это нормально, так думать. Его прошиб холодный пот. Он вспомнил строки Пушкина, как нетерпеливый любовник:

Но эту дверь ему уже никогда не откроют. Он будет возвращаться снова и снова, бежать, задыхаясь, как школьник, стремясь услышать еще хоть один вдох, но дверь останется закрытой навсегда.

Неужели люди умирают от любви? Аркадий знал одного человека на кораблестроительном заводе в Беринговом море, убийцу, тот влюбился в шлюху, которая утонула в море. Он стер себя с лица земли — снял всю одежду и нырнул в ледяную воду. Шок от прикосновения льда к голому телу должен был быть невыносимым, но это был очень сильный человек, и он плыл все дальше и дальше, пока не скрылся из виду. Для кого угодно — насильников, президентов, проституток и верных жен — любовь была не фонарем на носу корабля, но самим кораблем. И когда меркнул свет любви, человеку некуда было идти. Только ко дну!

Аркадий не был экспертом любви. Он был экспертом смерти. И он знал о способах безболезненной смерти для таких вот ныряльщиков любви. Что убивает опытных пловцов? Не давление воды, а абсолютное равнодушие, вызываемое недостатком кислорода. На грани жизни они еле шевелятся. Но в этих последних проблесках сознания им кажется, что они по-прежнему быстро летят вперед — на свет любви.

Офелия молилась. Целый арсенал ду́хов и святых мог бы прийти ей на помощь, если бы они только знали. Сладкая Хемайя, спасавшая тонущих мужчин. Кроткая святая Барбара, мгновенно превратившаяся в Чанго в ореоле из молний… Покровительницей Офелии всегда была Ошун. Не то чтобы Ошун особенно помогала в прошлом, когда она расставалась с мужьями… Ведь, скорее, боги выбирают вас, чем вы их. Ошун была самым бесполезным богом — богом любви. Иногда Офелия представляла себя маленьким темным валуном в стремнине бесполезных чувств. А сейчас больше всего ей был нужен острый нож. Если она не выберется из багажника в самое ближайшее время, то задохнется. Блас будет выковыривать из ее горла волокна конопли, демонстрируя свое умение новым обожателям. Представить себя обнаженной на стальном столе для аутопсии было и без того достаточно страшно. Она уже видела тела, пролежавшие пару дней в теплом багажнике автомобиля. Воспоминание стало тем стимулом, который заставил ее, не обращая внимания на ссадины и порезы, перетирать веревку кончиком болта.

Она старалась думать о музыке, ритм которой поможет ей действовать энергичнее. Но в голове вертелась только колыбельная Мерседитас: «Спи, моя маленькая черная малышка. Если ты уснешь, я принесу тебе новую колыбель, а для твоей новой колыбели я принесу новый колокольчик. Ты моя любимая, моя жемчужина, моя крошка, не надо плакать», — странно, что голос, который слышала Офелия, был голосом ее матери.

Плывущий по потолочной лепнине над его кроватью отсвет напомнил Аркадию белую соломенную шляпу Руфо, с позолоченными инициалами на внутренней ленте. Тогда для Аркадия это ничего не значило, потому что он не связывал его с AzuPanama. Теперь нужно было вспомнить, что же еще он видел в комнате Руфо, чему не придал значения. Тот факт, что ни Луна, ни Осорио еще не приходили за ключом, означал, что они еще не проверили тот ключ, который отдал Аркадий.

Может быть, Луна ждал? Может быть, Луна собирается прийти? И то и другое одинаково вероятно. Аркадий надел пальто — свою защитную тень, вынул скудные доказательства из конверта, положил в карман и вышел на улицу. Он прошел квартал, прежде чем остановить машину. Аркадий не знал адреса Руфо, но помнил выцветшие слова на стене соседнего дома и попросил отвезти его в тренажерный зал «Атарес».

Боксеры. Рядом с квартирой Руфо на открытом ринге спортивного клуба «Атарес» кипела жизнь. За толпой, проталкивающейся в узкие ворота, Аркадий увидел ринг, освещенный светильниками. Зрители скандировали, свистели, трезвонили в колокольчики. Над ними клубились волны дыма и тучи насекомых. Был перерыв между раундами. В противоположных углах два темнокожих боксера с блестящими от пота телами сидели на табуретах. Их тренеры глубокомысленно совещались, как великие ученые умы. Когда раздался удар гонга и все головы повернулись к центру ринга, Аркадий отпер дверь в квартиру Руфо и проскользнул внутрь.

Со времени его визита здесь произошли некоторые изменения. Кровать, стол и раковина были на месте. Панама Руфо по-прежнему висела на крюке, фотографии команды боксеров все еще украшали стены. Возле дивана оставался список телефонных номеров — очень любопытно, учитывая, что у этого человека не было телефона. Телевизор и видеомагнитофон, коробки с кроссовками и сигарами были на месте, исчез только мини-бар.