— Я доложу о контрреволюционной пропаганде, — прошипела женщина, стоявшая за ними.

— Отвали, — сказала мать Офелии, — я воевала на Плайя Хирон. А где была ты? Может, махала сиськами американским бомбардировщикам. Если, конечно, они у тебя есть.

Ее мать умела заткнуть кого угодно. Плайя Хирон — это то, что остальной части мира известно, как «залив Свиней». Она на самом деле была в армии, стреляла в захватчиков, хотя теперь говорила, что лучше бы заставила его под дулом пистолета забрать ее с собой во Флориду.

— У меня вопрос, — сказала Офелия.

— Пожалуйста, не мешай, я читаю список. Две банки зеленого горошка в месяц на семью. Они будут очень вкусные, я уверена. Есть сахар. Вы узнаете, что конец близок, когда сахара не станет.

— Соленые огурчики.

— Я не вижу огурчиков.

— Где бы их найти?

Восточный блок пытался поставлять огурчики в банках на Кубу, но Офелия не видела их уже давным-давно.

— Не здесь. На черном рынке можно купить огурцы и засолить.

— Там огурцы не того размера.

— Огурец есть огурец. Почему тебе нужны именно маленькие огурчики?

У прилавка мать Офелии устроила настоящее шоу, пока в ее книжке ставили соответствующие отметки.

— Знаете, если вы живете только на пайки, вы можете соблюдать очень сбалансированную диету, — с серьезным выражением лица заявила она.

— Это правда, — одна из служащих была настолько глупа, что согласилась с ней.

— Это все потому, что вы две недели едите и две недели голодаете, — выпустив свою торпеду, мать Офелии повернулась и поплыла к выходу, предоставив Офелии следовать за ней с тяжелым мешком и канистрой масла. Покупатели молча смотрели им вслед.

Когда они вышли на улицу, мать направилась в сторону дома.

— Ты невыносима, — сказала Офелия.

— Этот остров сводит меня с ума.

— Этот остров сводит тебя с ума? Ты никогда не уезжала с этого острова.

— И это сводит меня с ума. И то, что моя дочь — одна из служанок этого старика с бородой. — Однажды ее мать задержала полиция за продажу домашней косметики с рук. Конечно, ее отпустили, как только узнали, что детектив Осорио ее дочь. — Твой дядя Мэнни писал, что кресло-качалка всегда ждет меня на террасе в Майами.

— И ежевечерняя перестрелка из проносящихся авто — это то, что он писал мне.

— В последнем письме он сообщает, что мог бы забрать к себе Мюриель и Марисоль. Он уверен, что они будут в восторге от Саут Бич. Мы можем поехать все вместе, а потом девочки смогут остаться.

— Не будем говорить об этом.

— Они произведут фурор в Майами. Такие красивые девочки. И светлокожие.

Этот упрек со стороны матери был как соль на рану. Офелия в семье всегда была немного чужой, отличаясь более темным цветом кожи даже от собственных дочерей. Она всю жизнь была горьким разочарованием для матери. Кровь прихлынула к ее щекам, еще обиднее было то, что мать это заметила.

— Они останутся со мной. Если ты хочешь бежать в Майами, отправляйся.

— Я просто говорю, что это новый мир. Понятно, что он не имеет ничего общего с русскими.

О’Брайен и Уоллс высадили Аркадия в паре кварталов от Малекона. У него возникло чувство, что в любой момент из-за волнореза может выскочить Луна с ножом для колки льда или с мачете в руках. Поэтому, дойдя до бульвара, Аркадий придерживался тени колонн и зданий, пока не увидел дом, украшенный трехцветным баннером Комитета защиты революции. Он постучал в дверь Абуелиты.

— Входите.

Луч света протиснулся вслед за ним в узкую комнату к накрытой покрывалом статуе темнокожей Святой Девы с трепещущим павлиньим пером. Запах сигар и сандалового дерева щекотал ему нос. Абуелита сидела перед статуей и торжественно раскладывала карты. Таро? Аркадий заглянул через плечо старой женщины. Пасьянс «солитер». Сегодня на ней был пуловер с надписью «Нью-Йоркская фондовая биржа». Аркадий отметил, что на статуе тоже было нечто новое — желтое ожерелье, как у Осорио.

— Можно?

— Конечно, — когда он дотронулся до бусин, Абуелита сказала: — В Сантерии Святая Дева является также духом Ошун, и ее цвет — желтый, медовый, золотой. Ошун — очень сексуальный дух.

«Это описание вряд ли соответствует Осорио», — подумал Аркадий, но у него не было времени вникать в религиозные вопросы.

— Я видела, как сегодня утром вы уехали на том большом белом автомобиле, на той колеснице с крыльями, — сказала Абуелита, — весь Малекон пялился на вас.

— Вы случайно не заметили, не заходил ли в дом после моего отъезда такой высокий темнокожий сержант из Министерства внутренних дел?

— Нет.

— Никого, кто соответствовал бы этому описанию, с мачете или бейсбольной битой? — Он положил пять долларов в корону у ног Святой Девы.

Абуелита вздохнула и взяла деньги.

— Я знаю человека, которого вы имеете в виду. Это он организовал Абакуа. Я была, как всегда, у окна. Но на самом деле, я заснула прямо стоя. Иногда со мной такое бывает. Старею.

Аркадий положил в корону еще денег.

— Тогда у меня другой вопрос. Мне все еще нужна фотография Сергея Приблуды для полиции, и я ищу его близких друзей, у которых она может быть. Здесь ни у кого нет, но когда мы встретились в первый раз, вы упомянули, что Сергей Приблуда угощал вас солеными огурчиками. Вчера я был на рынке, где продаются овощи, в том числе огурцы, но ничего похожего на домашние соленые огурчики из холодильника Приблуды.

— Вы правы, нет ничего лучше русских огурчиков.

— У него были особые посетители?

— Вы сами догадались, — Абуелита широко развела руки, скрывая улыбку. — Есть одна женщина, русская, которая приходила иногда с корзиной, иногда без.

— Не могли бы вы описать ее?

— Она похожа на маленькую толстую голубку. Она приходила по четвергам, иногда одна, иногда с девочкой.

Офелия поднялись по лестнице в комнату Хеди Инфанте. Это была мансарда, построенная под сводом фойе в стиле рококо. В лофте размером десять на десять стояла кушетка, вешалка с платьями и обтягивающими брючками, электрическая лампа и свечи, косметика и обувь, ведро с веревкой. Из окна была видна огромная люстра и, далеко внизу, мраморный пол. Дом был построен сахарным магнатом, явно любившим излишества. Изгибы белой лепнины на потолке вызывали ощущение парения в облаках.

Интерьер Хеди был украшен столь же удивительно: картинки, вырезанные из журналов и приклеенные к стенам — обои ручной работы с Лос Ван Ваном, Хулио Иглесиасом, Глорией Эстефан. Звезды — исполнители любовной лирики, стоящие в лучах софитов, страстные взгляды обращены к поклонникам. На лицо одной певицы она наклеила изображение своего собственного лица. Это напомнило Офелии страшную картину полуотрубленной головы Хеди. Лофт был не той комнатой, где проститутка принимала клиентов, это было ее личное гнездышко.

В этом гнездышке остались явные следы посторонних — полицейская лента вокруг платьев, порошок для снятия отпечатков пальцев на зеркале, легкий беспорядок, неизменно возникающий тогда, когда мужчины перекладывают женские вещи. У Хеди была коллекция кусочков мыла из отелей, столовые приборы, подставки, рамка из морских ракушек с фотографией празднования ее пятнадцатилетия — вечеринки с тортом из кондитерской, пивом и ромом. На другой фотографии Хеди одета в синие кружева, вокруг шеи шарф в тот же тон — цвета Хемайи, богини моря. И, конечно же, у стены была статуэтка Пресвятой Девы из Реглы, духа и в то же время святой. В ящике для сигар было полно моментальных снимков Хеди с туристами, в руках бокалы с дайкири или мохито в кафе на Старой площади, на площадях Армас, Кафедральной — в сказочном мире старой Гаваны. Однако любимыми у Хеди, похоже, были две фотографии, приколотые к подушечке в форме сердца, на которых она была снята вместе с Луной. Интересно, что подумали об этом криминалисты — мертвая девушка с офицером, ведущим расследование? Фотографии, видимо, были сделаны в разное время — они были по-разному одеты, — но оба снимка перед зданием, где среди пятен ржавчины была видна вывеска «Русско-кубинский центр». Внизу к подушечке был приколот третий снимок — Хеди, Луна и маленькая jinetera Тереса на заднем сиденье белого «крайслера империал». Ни возле кровати, ни в сигарном ящике, ни на стене не было никаких имен, номеров телефонов или адресов.