В практическом отношении школа-пансион себя оправдывала, учитывая плотный и напряженный график королевы и принца Филиппа. Кроме того, она помогала укрыть мальчика от любопытных глаз прессы. До тех пор все касающиеся монарха новости и статьи в газетах и журналах – а также в безупречно корректных передачах BBC – были проникнуты безоговорочным почтением к королеве и пели ей хвалу; источник сенсаций журналисты видели только в муже и сестре ее величества. Теперь же пресса впервые за все время стала позволять себе критику в адрес Елизаветы II и ее советников.
В августовском затишье 1957 года, когда королева и двор отбыли в ежегодный отпуск в шотландское высокогорье, в малоизвестном издании “National and English Review” появилась публикация под названием “Монарх сегодня”, написанная редактором журнала, тридцатитрехлетним Джоном Григгом, 2-м бароном Олтрингемом. Он выступал оппозиционером в партии тори, устраивая кампании против своих однопартийцев – наследных пэров, заседающих в палате лордов, – многие из которых, по его оценке, “не подходят для государственной службы” (46). Кроме того, он выступал за рукоположение женщин в духовный сан в Англиканской церкви и жестко критиковал суэцкую авантюру Энтони Идена.
Теперь же он нацелился на тех, кто служит – вернее, по его представлению, плохо служит – монархии, которую он якобы поддерживает. Авторитет его словам придавал титул, а также итонское и оксфордское образование и звание офицера гренадерской гвардии – привычного источника придворных кадров для Букингемского дворца. Олтрингем называл советников “тесной кликой” (47) “твидовой” аристократии, наполнявшей официальные речи королевы банальностями. “Выражения, которые вкладывают в ее уста, – писал он, – рисуют образ школьницы-зубрилки”, мешая ей проявить себя “независимой неповторимой личностью”. Олтрингем призывал королевскую семью сделать свое окружение более радикальным и социально разнообразным, создав “по-настоящему бесклассовый двор, отражающий состав Содружества”, тем самым творчески решая “невозможную на первый взгляд задачу королевы – быть одновременно обычной и незаурядной”.
В своей статье Олтрингем вторил оставшемуся почти незамеченным эссе журналиста и радиоведущего Малкольма Маггериджа, опубликованному двумя годами ранее в “New Statesman”. На свежем примере раздутой в прессе шумихи вокруг драматических отношений принцессы Маргарет с Питером Таунсендом Маггеридж предупреждал в октябре 1955 года об опасности чрезмерной огласки. Он настоятельно рекомендовал королевской семье обзавестись “хорошими специалистами по связям с общественностью” (48), которые заменили бы придворных “в их нелепых потугах” контролировать прессу и “отражали бы наиболее злобные нападки”. Более компетентные советчики, писал он, помогут королевской семье “не дать превратить свою жизнь в подобие мыльной оперы”. Маггеридж, как искусный полемист, высказывался в сдержанном и уважительном тоне, позволив себе, самое большее, отметить, что монархия “превратилась в эрзац-религию”, и предложить британской королевской семье присмотреться к скандинавскому подходу – “простому и незаметному для подданных существованию”.
Рассуждения Олтрингема в том же ключе вызвали бы у четырех с половиной тысяч читателей журнала разве что недоумение, не посмей он язвить в адрес лично ее величества насчет “дебютантских штампов” и “удручающей нехватки подготовки” к роли монарха. “Елизавете I, – писал он, – недостаточно было бы Крофи, сэра Генри Мартена, лондонских сезонов, скачек, охоты на куропаток, канасты и периодических официальных турне”.
Кроме того, он прошелся по королевской “манере речи, которую просто больно слушать. Как и ее мать, она не может связать и двух слов без бумажки. <…> Даже если она вынуждена все свои речи независимо от размеров зачитывать с листа, пусть хотя бы научится читать их как следует. При должной тренировке даже подготовленную речь можно подать как экспромт”. В порыве, по его собственному утверждению, “искренней и конструктивной критики” Олтрингем заявлял, что, “как только развеется очарование юности”, ее величеству останется полагаться лишь на характер. “Ей придется говорить и держаться так, чтобы народ прислушивался и внимал”, – писал он.
Заявления эти вызвали волну негодования в прессе и влиятельных кругах. Таблоиды пестрели заголовками о “нападках” на королеву. “The Sunday Times” назвала Олтрингема подлецом и трусом, а Генри Фэрли высмеял в “The Times” недоброжелателя ее величества, посмевшего “со своим крохотным зашоренным умишком посягнуть на многовековой опыт” (49). Архиепископ Кентерберийский Джеффри Фишер счел Олтрингема “просто глупцом” (50). Б. К. Бербидж из Лиги верноподданных империи, встретив обидчика ее величества на улице, залепил ему пощечину, и даже мировой судья, оштрафовавший его за это на один фунт, заявил, что “девяносто пять процентов населения страны возмущены и оскорблены этой писаниной” (51).
Во дворце критику приняли конструктивно. Мартин Чартерис назвал ее “знаковым событием для послевоенной монархии” (52) и склонен был благодарить автора за “неожиданную услугу”. По некоторым данным, принц Филипп (53) – не жаловавший чопорных придворных – склонялся к тому же мнению. Королева, под руководством мужа (54) и таких профессионалов, как ведущий передач BBC Дэвид Аттенборо и приятель Филиппа по Гордонстоуну Энтони Крэкстон, добилась большей естественности в речах – прежде всего, понижая тембр голоса и убирая отрывистость. Однако зачитывать их она продолжала по бумаге, не рискуя неосторожным словом нарушить положенный монарху нейтралитет. Вопреки прогнозу Олтрингема, даже утратив очарование юности, она по-прежнему вызывала уважение публики своей серьезностью и продиктованным скромностью нежеланием “заставить народ внимать”.
Помимо благодарности Чартериса за своевременный сигнал тревоги имелись и другие свидетельства готовности ее величества идти в ногу со временем, демократизируя свою деятельность и диверсифицируя окружение. На следующий год королева покончила с традицией балов (55) для дебютанток в Букингемском дворце – устаревшим аристократическим ритуалом, ведущим свою историю со времен Георга III, – и вместо них ввела дополнительный дворцовый прием на открытом воздухе, куда приглашалась достаточно широкая публика.
Не подозревая о намечающихся за кулисами дворца переменах, Малкольм Маггеридж подлил масла в огонь, выступив в октябре 1957 года с эссе под заголовком “Действительно ли Англии нужна королева?” в американском еженедельнике “The Saturday Evening Post”. Развив поднятую ранее тему “королевской мыльной оперы”, он пошел дальше, позволив себе саркастический тон и резкую критику королевы и ее почитателей.
“Как раз те, кто общается с королевской семьей лично, – писал он, – злословят на счет ее величества больше всех. Не продавщицы считают королеву безвкусной, унылой и банальной, а приближенные к ней герцогини” (56). Он утверждал, что королева исполняет свои обязанности “с сонной вялостью в жестах, движениях и манере”. Что еще хуже, она “генерирует снобизм и выступает средоточием низкопоклонства”.
Маггериджу задали в прессе еще более суровую трепку (57), чем Олтрингему. Кроме того, его преследовали на улице, громили дом, он получал гневные письма (в том числе с экскрементами и бритвенными лезвиями в конверте). BBC временно отстранила его от эфира, однако, вернувшись, он стал одним из самых знаменитых ведущих телерадиовещательной корпорации.
Реакция могла быть менее бурной, если бы Маггеридж не подгадал с критической статьей к долгожданной поездке Елизаветы II в Северную Америку. Прибыв 12 октября в Канаду с пятидневным визитом, она впервые выступила в прямом эфире – попеременно на английском и французском языках перед четырнадцатью миллионами зрителей из шестнадцати с половиной миллионов населения Канады. Кроме того, она в первый раз воспользовалась телесуфлером (58), позволявшим не читать с бумаги, а смотреть прямо в камеру. Королева произвела впечатление “застенчивой, немного робкой и местами неловкой” (59), однако милой, поскольку ее выступление было “невероятно человечным”, согласно оценке “The New York Times”.
