Кроме того, Черчилль был отличным собеседником – не в последнюю очередь потому, что разделял увлечение ее величества коневодством и скачками, придя к этому хобби в довольно позднем возрасте. На еженедельные встречи с королевой во вторник вечером он являлся в Церемониальный зал во фраке и цилиндре. Аудиенции с премьер-министром полностью конфиденциальны, поэтому подробности этих бесед нам почти неизвестны. Много лет спустя у Елизаветы II полюбопытствовали, с кем ей было приятнее всего встречаться, и она сообщила: “Конечно, с Уинстоном, с ним всегда было очень весело” (5). Черчилль на вопрос о самой частой теме их бесед ответил: “Скачки” (6), а его дочь Мэри Сомс подтвердила, что “бо́льшую часть встреч они обсуждали лошадей” (7).
Придворные сановники провожали премьер-министра в зал аудиенции, а затем, дождавшись в соседней комнате, когда он выйдет, около получаса разговаривали с ним по душам за виски с содовой. “Я не слышал, о чем они беседуют, – писал в дневнике Томми Ласселл, – однако разговоры эти частенько сопровождались взрывами хохота, и Уинстон обычно выходил, вытирая слезы смеха. “Она en grande beauté ce soir”[14], – высказался он однажды на своем школьном французском” (8).
Дружбой с Черчиллем Елизавета II напрашивалась на неизбежную параллель с королевой Викторией, которая взошла на трон в возрасте восемнадцати лет и получила в качестве первого премьер-министра пятидесятивосьмилетнего Уильяма Лэмба, виконта Мельбурна. Мельбурн, по свидетельству Литтона Стрейчи, “с непревзойденной легкостью сочетал почтительность и осторожность государственного мужа и придворного с нежной отцовской заботой. Он был одновременно и учтив, и ласков, выступая и слугой, и наставником” (9). Тем не менее, когда бывший придворный Ричард Молинье прямо спросил у едва начавшей царствовать Елизаветы II, похоже ли отношение Черчилля на отношение Мельбурна к Виктории, королева ответила: “Нисколько. По-моему, он невероятно упрям” (10).
Она не стеснялась подловить своего премьер-министра на недостаточной подготовленности, когда, например, тот не успевал прочитать важную телеграмму от британского посла в Ираке. “Что вы думаете насчет той интереснейшей телеграммы из Багдада?” (11) – спросила королева в очередной вторник. Черчилль вынужден был признать, что в глаза ее не видел, и вернулся на Даунинг-стрит, “клокоча от ярости” (12). Тем не менее, прочитав телеграмму, он увидел, что вести действительно достойны внимания.
“Если он и учил ее, то не сухими лекциями, – говорит Мэри Сомс. – Королева была великолепно осведомлена о своем конституционном положении. И отец, в отличие от большинства премьеров, прекрасно знал, какое положение занимает монарх по отношению к премьер-министру, кабинету и парламенту, что было большим преимуществом, как и его огромный опыт в управлении государством. Они разговаривали о текущих делах. Наверняка говорили о народе. У королевы, несмотря на юный возраст, тоже имелся некоторый опыт. Она путешествовала. Она, возможно, знала некоторых людей лучше, поэтому могла поделиться с ним. Особенно поражала отца ее сосредоточенность. Она всегда следила за собой и своими поступками, проявляя исключительную осмотрительность” (13).
Уверенность королевы в себе постепенно крепла. Когда Черчилль, заканчивая мемуары о Второй мировой, спросил у королевы разрешение на публикацию двух своих писем к ее отцу, разрешение она дала, однако заметила, что он “слишком резко отзывается там о поляках” (14), и попросила “в интересах международной дружбы” “слегка сбавить тон”. Черчилль с готовностью отредактировал оригинал письма, отправленного десятилетием назад.
В последние недели перед коронацией на семидесятивосьмилетнего премьер-министра обрушился увеличенный объем работы, поскольку Энтони Иден (министр иностранных дел и, по сути, заместитель Черчилля), перенесший неудачную операцию на желчном пузыре, вынужден был лететь в Бостон на повторную операцию и курс восстановительной терапии. По мнению Клементины Черчилль, дополнительная нагрузка (15) подорвала силы ее супруга. В отсутствие Идена Черчилль перенес инсульт, поразивший его 23 июня после ужина в честь итальянского премьер-министра. Как ни удивительно, благодаря сохраненной ясности ума Черчиллю с помощниками удалось списать паралитические симптомы на “усталость” (16) и скрыть болезнь от широкой огласки.
Королева, знавшая о состоянии Черчилля, написала ему непринужденное письмо (17), стараясь подбодрить, и пригласила в сентябре в Донкастер на розыгрыш скакового приза Сент-Леджер, а затем на выходные в Балморал. Премьер-министр оправился от инсульта удивительно быстро, однако был еще слаб. Когда на ипподроме он хотел отсидеться в заднем ряду королевской ложи, Елизавета II сказала: “Они хотят вас видеть” (18). Тогда Черчилль, как он рассказывал позже своему врачу, вышел вперед и “получил не менее теплый прием, чем королева”.
Отдохнув некоторое время на юге Франции, в октябре Черчилль вернулся к работе и снова выступал с речами и председательствовал на заседаниях кабинета. Однако он быстро утомлялся, начались расстройства памяти. Очевидно было, что пора уходить в отставку, но Елизавета II не стала давить на премьера во время еженедельных встреч. Черчилль раз за разом называл Идену дату ухода – и неизменно находил предлог, чтобы задержаться в должности еще ненадолго. По мнению жены Идена Клариссы, премьер-министр “мариновал их почти два года” (19).
Помимо болезни и выздоровления премьер-министра, молодой королеве пришлось выдержать тем летом еще одно испытание семейного характера, чреватого конституционными последствиями. Принцесса Маргарет, влюбившись, собралась замуж за одного из самых благонадежных дворцовых служащих, тридцативосьмилетнего полковника авиации Питера Таунсенда, который работал в королевской семье с 1944 года. Вдобавок к тому, что разница в возрасте у него с принцессой составляла шестнадцать лет, он был разведен и имел двух сыновей.
Мягкость характера не помешала Таунсенду мужественно сражаться в королевских ВВС во Второй мировой и сбить в Битве за Британию одиннадцать немецких самолетов. Первоначально его направили в Букингемский дворец на три месяца в качестве личного адъютанта, который помогает монарху в организации мероприятий, отвечает за транспортировку и присматривает за приглашенными. По свидетельству Ласселла, Таунсенд был “из рук вон плохим адъютантом, он даже автомобиль не мог подать к нужному часу, однако мы всегда помнили, что, защищая наши жизни, он три раза купался в море вместе с самолетом” (20). Тем не менее спокойный нрав и участливость Таунсенда подкупили Георга VI, и тот взял ветерана в штат на постоянной основе – сперва как личного адъютанта, а затем как заместителя дворцового эконома, отвечавшего за общественно значимые дворцовые мероприятия.
Маргарет было всего тринадцать, когда Таунсенда приняли в штат, однако благодаря своему заводному характеру принцесса была самой яркой фигурой в королевской семье. “Лилибет – моя гордость, Маргарет – моя радость”, – говорил отец девочек. Маргарет всегда была противоположностью сестре, проказницей и остроумной шалуньей, знающей, как поднять настроение отца. Ее мысли скакали в непредсказуемых направлениях, и их трудно было держать в узде. Своенравная и склонная к соперничеству, она не могла простить сестре, что та получила лучшее образование. Маргарет просилась посещать уроки Генри Мартена вместе с Лилибет, однако получила отказ: “Вам это не пригодится” (21). Отец, видимо, чтобы сгладить неравенство, старался побольше баловать младшую дочь, тем самым лишь портя ее еще сильнее. “Она никогда не слушалась, – вспоминает кузина принцессы, Мэри Клейтон. – Проказничала как ни в чем не бывало. Но выходило так смешно, что ее не наказывали, хотя ей бы пошло на пользу” (22).
Младшая сестра часто досаждала окружающим, но Елизавета неизменно вставала на ее защиту. “Маргарет была ужасной задирой, – утверждает Мэри Клейтон, – однако ее поведение играло на руку сестре, помогая справляться с трудными ситуациями” (23). Кроме того, она отодвигала старшую на задний план. “Королева никогда не рисуется, в отличие от Маргарет, которая вечно крутится на виду” (24), – свидетельствует историк Кеннет Роуз. Несмотря на разницу в характере, шутки у сестер были общими, хотя Елизавета обладала более мягким и ироничным юмором. Обе слыли талантливыми подражательницами и любили распевать популярные песни под пианино, на котором виртуозно играла Маргарет.
