Делегаты пленума славили ЦК ВКП(б), который своим решением от 17 сентября 1932 года «решительно исправил неверную политику Крайкома и наметил правильный путь развития животноводства».

ЦК ВКП(б) «решительно исправил» эту политику почему-то лишь тогда, когда скот был почти полностью уничтожен, а народ повымер и разбежался. Каганович, олицетворявший ЦК в специальной комиссии по Казахстану, решил, что теперь-то (когда ничего не осталось) можно позволить колхозникам зерновых районов держать по 2-3 коровы, 10-20 баранов, 10-20 свиней и поросят, а в скотоводческих районах – до 100 овец, 8-10 коров, 3-5 верблюдов, 8-10 табунных лошадей. Почему же раньше не дозволили этого, когда и люди были живы и скот цел?!

Комментарий к стенографическому отчету Шестого пленума написан в духе времени. Вновь говорится о гигантских успехах, о том, что последствия перегибов полностью ликвидированы, что сотни тысяч бывших откочевников теперь хозяйственно устроены и об откочевках остались лишь тяжелые воспоминания. И что животноводство Казахстана уже «невиданными темпами идет на подъем»…

Снова обманывали себя громкими фразами…

Мекемтас Мырзахметов вспоминал:

– Весной 1933 года семенное зерно не доверяли сеять людям. Они бы просто-напросто съели его. В тот год над полями летали самолеты – с воздуха засевали хлеб. В том месте, где самолет разворачивался и зерна падали на межу, как куры, копошились в земле голодающие. Множество людей…

Линия партии, намеченная теоретиками коммунизма и прочерченная его практиками, оставляла неведомый, сложный след в душах самих большевиков. Разные были души, разный и след…

Помню, я читал толстую рукопись воспоминаний бывшего гэпэушника, присланную в печать для публикации. Ветеран, доживавший свой век в курортном городке Северного Кавказа, вспоминал, как в далекой тревожной молодости, овеянной романтикой социалистического строительства на благо всего нашего народа, караулил с оружием в руках «врагов народа» – спецпереселенцев в карагандинской степи. Смутная неудовлетворенность томила душу ветерана «органов»: народу, ради которого он служил, был неизвестен его подвиг. А ведь приходилось рисковать… Огромная толпа людей, настроенных враждебно, стояла перед ним, комендантом, а конвоиров было так мало… И слышались порой из этой угрюмой толпы враждебные выкрики, находились еще недовольные… Словом, постоянно, и ночью и днем, приходилось держать руку на открытой кобуре. И выискивать, кропотливо дознаваться, кто там из толпы выкрикивал, выражая недовольство. Вызывать этих недовольных к себе в комендатуру, проводить расследование, допросы, очные ставки. Оформлять дела… Конечно, увозили их потом, осужденных за выкрики, по лагерям, но все равно на душе было тревожно. Опасными, непростыми были эти два или три года командировки-спецзадания в карагандинской степи, и не велено было никому рассказывать об этом. Но теперь-то (воспоминания были писаны в конце семидесятых), наверное, можно уже поведать молодежи о том секретном поручении. Пусть узнает, как служили чекисты, пусть воспитывается…

А вот другой ветеран вспоминает свою молодость перед экраном киноаппарата (привожу синхронную запись текста):

«В то время мы, комсомольцы, день и ночь дежурили. Сидим в штабе и вызываем людей: в 11 вечера вызываем, и в 2 ночи, и в 5 утра. Держим у себя, пока не дойдут до изнеможения. Обессилят они – и отдают свой запрятанный хлеб: кто полпуда, кто пуд. Вот до чего мы тогда дошли…»

Письмо в обком партии, из архива:

«Работать здесь больше нельзя. Все недовольные поднимают головы, готовы нас разорвать. Они считают, что мы виноваты в том, что оставляем их без хлеба. Вечером опасно ходить. Нас отправили без всякого оружия.

Экономическое положение в деревне очень тяжелое. Был неурожай. Многие уехали в хлебные места…

Что касается наших незаконных действий, мы мало в чем виноваты. Работа крайне трудная. Со слабым характером и мягкотелостью ничего не сделаешь. И садиться под арест за невыполнение плана не хочется.

Разрешите мне выехать в Петропавловск! У меня остался маленький ребенок, брошенный под чужой присмотр. Много раз без меня хворал. Жить без него больше не могу…

Лебедева».

И еще об одном исполнителе, рангом куда как выше предыдущих – из второго, так сказать, ряда вождей. Турар Рыскулов, заместитель председателя Совнаркома РСФСР… Поразительная судьба!

В декабре 1929 года комиссия ЦК ВКП(б) готовила решение о коллективизации. Многие члены ЦК тогда возражали против высоких темпов обобществления. Сталин резко раскритиковал проект решения. Он потребовал ускорения колхозного строительства, потребовал исключить указания о степени обобществления скота и инвентаря и т. д. «В окончательном варианте постановления, – пишет Р. Медведев, – были значительно сокращены сроки коллективизации, для Северного Кавказа и Средней Волги, исключены установки о порядке обобществления средств производства, скота, о сохранении у крестьян мелкого скота, инвентаря, птицы. Были исключены также положения о методах ликвидации кулачества и об использовании кулаков в колхозах, если они будут подчиняться и добровольно выполнять все обязанности членов колхозов. Постановление ориентировало закончить коллективизацию в основных зерновых районах к осени 1930 года или к весне 1931 года, а в остальных районах – к осени 1931 года или к весне 1932 года».[334]

Единственным, кто «перелевачил» Сталина, был член комиссии Политбюро по вопросам сплошной коллективизации, заместитель председателя СНК РСФСР Турар Рыскулов.

Приведу выдержку из журнала «Вопросы истории КПСС»:

«3 января 1930 года заместитель председателя Совнаркома, член комиссии Т.Р. Рыскулов направил в Политбюро записку с поправками к проекту постановления о темпах коллективизации. Рыскулов предлагал, во-первых, усилить темп коллективизации в районах технических культур и скотоводства; во-вторых, исключить из проекта постановления начало третьего пункта, где говорилось, что в районах сплошной коллективизации основную массу членов колхозов будут составлять середняцкие слои (это мотивировалось тем, что такая формулировка дает неправильную классовую ориентировку, поскольку, по мнению Рыскулова, доминирующую роль в колхозах будут играть не середняки, а бедняки и маломощные середняки, а так как они стоят за полное обобществление, то должны диктовать свою волю середняцкой массе); в-третьих, исключить из проекта комиссии положение, в котором говорилось, что при вступлении в колхоз крестьянину разрешается сохранить мелкий скот, мелкий инвентарь и корову, а вместо этого дать «категорическое указание» об обобществлении «вне всяких ограничений»; в-четвертых, увеличить процент отчисления в неделимый фонд до размеров, приближающихся к 50 процентам, всей суммы обобществленных средств колхозников, и исключить из проекта положение, согласно которому за колхозниками сохраняется право выхода из колхоза.

Поправки Рыскулова отодвигали принцип добровольности на второй план и клали в основу организации коллективных хозяйств давление на крестьянские массы. В своей записке Рыскулов подчеркивал, что комиссия хочет «революционный характер колхоза подменить сугубой добровольностью». По существу, поправки Рыскулова шли в том же направлении, что и первоначальные замечания Сталина, и имели своей целью форсировать искусственными мерами объективный процесс перехода крестьянских масс на путь коллективизации.

Одновременно с реализацией поправок Сталина и Рыскулова из проекта было исключено положение, запрещавшее партийным органам и исполкомам объявлять районы со слабым колхозным движением районами сплошной коллективизации… При окончательном редактировании проекта постановления из него было исключено еще одно важное положение – о роли Советов в колхозном строительстве».[335]

Через два дня, 5 января 1930 года, постановление было принято.