До сих пор в сердце русской земли – на Красной площади – каменеет углами нарост, представляющий собой филиал сатанинского древнего алтаря, а кругом на башнях горят огромные рубиновые пятиконечные звезды…

Но вернемся к практике устроения светлого будущего на казахской земле.

Хотя казахские большевики и пошли послушно под начало присланного Центром руководителя – партийная дисциплина! – но, убедившись вскоре, что местных условий он не знает, да и не хочет знать, понемногу стали обнаруживать свое собственное мнение. Возражений Голощекин не любил и немедленно принялся бороться с непослушными всеми доступными способами.

Если до физической расправы с политическими противниками тогда же, в первые годы его властвования в Казахстане, дело не дошло, то отнюдь не по вине этого «хорошего парня», как называл «Жоржа» Голощекина его приятель Яков Михайлович Свердлов. Даже другому «хорошему парню» – Кобе, или Иосифу Виссарионовичу Сталину, стоявшему во главе ЦК, не удавалось еще в то время применить к оппонентам самый доходчивый метод убеждения – дать слово любезному «товарищу маузеру». И вот вместо простых и верных ходов приходилось разводить с друзьями по партии гнилую интеллигентскую полемику…

В первых инспирированных процессах: Шахтинском (1928 год), так называемой Трудовой Крестьянской партии (проходившем при закрытых дверях в 1930 году), Промпартии (1930 год) среди обвиняемых – коммунистов не было.

Лишь в 1931 году Сталин впервые открыто потребовал расстрелять своего политического противника. Им был широко известный ныне Рютин. Однако Политбюро не позволило своему вождю развязать террор – Рютин был лишь исключен из партии…

Словом, подобные организационные неувязки сильно мешали и Филиппу Исаевичу Голощекину, и вместо радикального решения вопроса он вынужден был вести долгую «парламентскую» борьбу.

А хотелось, хотелось ему разом покончить со строптивыми «националами»! Недаром в одном из выступлений он косвенно проговорился о своих желаниях.

То было на собрании кзыл-ординского партактива, проходившем 16 октября 1928 года. Разгоряченный длинной речью, Голощекин заявил:

«…Вообще, когда я говорю о группировках, я имею в виду национализм… Когда я упоминаю садвокасовщину, я имею в виду и ходжановщину, и рыскуловщину, и мендешевщину, и всех тех, кто был с ними. Одним миром они помазаны.

Объективные условия для группировщиков у нас еще полностью не изжиты, старые вожди живы, их носит еще земля (выделено мной. – В.М.), правда, не казахстанская…» .[188]

С каким сожалением, даже скорбью это выговорено!..

Начинал Филипп Исаевич помягче… На Втором пленуме Казкрайкома в разделе «Об идеологических уклонах» политического отчета, выпустив сначала ритуальный словесный залп по шовинизму, который «у русских имеется… в большей или меньшей степени», он отмечал, что «у казахов происходит рост национального самосознания», и «руководителем этого национального сознания» уверенно назвал бая.

«Что у нас сейчас опасного в ауле? – вопрошал Голощекин далее. – Перебеднячить или перебайствовать?.. От перебеднячивания большой опасности нет… Я, товарищи, повторяю, на этом можно было бы даже не останавливаться и тем паче делать из этого большой шум, но поскольку об этом нет-нет да и говорят, надо несколько обратить на это внимание… Тут, если мы начнем бить стекла на почве уклонов, холодно будет. Так нельзя. Нужно учесть особые условия казахского коммуниста.

…Терпение, терпеливость, воспитание, самообразование и величайшее доверие тем, которые уклоняются».[189]

Терпеливым и заботливым воспитателем представлял он себя публике вначале.

Потом началась беспощадная борьба. «III пленум Казкрайкома ВКП(б) единодушно осудил все эти группировки (С. Садвокасова, С. Ходжанова, Т. Рыскулова. – В.M.) дал решительный отпор их попыткам сбить партийную организацию Казахстана с ленинского пути. Пленум… призвал партийные организации, всех коммунистов «вести решительную борьбу с идеологическими и организационными извращениями партийной линии в казахской организации… усилить идейную борьбу с идеологией Алаш-Орды, националистическим (правым) и «левым» уклонами среди казахских коммунистов».[190]

Голощекин поставил задачу расслоить аул, вызвать в нем классовую борьбу, что не могло не встретить сопротивления.

Это была не первая попытка приезжих большевиков стравить людей в казахском ауле. Еще в январе 1923 года на 3-й казахстанской конференции в докладе председателя Казсовпрофа Вайнштейна зазвучал «боевой призыв оставаться непримиримым к угнетателям… усилить наступление на класс эксплуататоров – баев и беков».[191]

Тогда еще, как вспоминал впоследствии писатель Сабит Муканов, Садвокасов и его единомышленники «выступили открыто. Они откровенно заявляли, что в казахских аулах никогда не было угнетателей и угнетенных, а значит, не могло быть и никакой классовой борьбы… Свою, на сей раз пространную, речь Садвокасов так и закончил:

– Прочтите наоборот слово «база». Получится «азаб». («Азап» по-казахски – беда, мука, мученье). Буква «п» звучит в разговоре почти как «б». Классовая борьба, кроме беды и мук, ничего не принесет казахскому аулу».[192]

Но в 1923 году все осталось на уровне теоретических споров. С прибытием Голощекина дело изменилось: тот же С. Муканов, воссоздавая в своих мемуарах июль 1926 года, пишет:

«Не без удовлетворения я узнал, что владычеству «правых националистов», объединившихся в Оренбурге, приходит конец. Филипп Исаевич Голощекин, первый секретарь Казкрайкома, оказался не только необычайно работоспособным человеком, но и дальновидным – не без хитрости – политиком. Он, опираясь на краевую партийную организацию, разбил ходжановскую группировку и устранил Ходжанова от руководства. Крепко досталось и Садвокасову. Он стал робким, осторожным и перестал открыто высказывать свои националистические взгляды. Но скрытно он пытался по-прежнему проводить свою политику. Однако не так-то легко было провести Голощекина, старого коммуниста, прошедшего до революции школу большевистского подполья. Садвокасов напоминал сейчас лодочку на море в бурю. Вот-вот набежит та волна, которая ее опрокинет».[193]

Внедрение классовой борьбы в казахский аул широко началось в 1927 году. 14 февраля «Советская степь» напечатала статью Александрова «К вопросу об Октябре в ауле».

«…Деревня пережила свой Октябрь, – писал автор, явно имея в виду благотворную деятельность комбедов, – а в ауле же мы сейчас не разрешили вопроса Октября, а только поставили его в повестку дня… Мы имеем диктатуру пролетариата в центре и господство бая в ауле».

Крайком командировал журналиста Габбаса Тогжанова на три месяца в один из аулов Джетысу, и вскоре, 4 июля, в газете появилась первая его статья «Аул как он есть». Иллюстрация к теоретическим положениям пленума вышла красочная. Как выяснил автор, все шесть коммунистов селения ходят в мечеть и молятся Аллаху. Секретарь ячейки признался, что всеми делами заправляют баи, аткаминеры и муллы.

«В протоколах пишем, что перевыборная кампания прошла хорошо, но это все вранье…» Шестидесятилетний член партии простодушно и серьезно пояснил, почему он посещает мечеть: «Осталось жить немного. На старости лет как я могу забыть Бога. Если меня исключат за это, то ничего против не имею».

28 августа появилась вторая статья Тогжанова «Как не надо советизировать». Он пишет, что лозунг о советизации аула «ни в коей мере не проведен в жизнь». Один из аткаминеров, торговец, имеющий четырех жен, решает все споры между жителями. А во главе аула стоит настоящий «аксакал», крупный бай, у которого 800 баранов, более сотни лошадей, несколько верблюдов и коров и три жены (было пять).