В 1922 году по стране бродило 7 миллионов беспризорных детей, или, как, наверное, определил бы другой политик – Николай Иванович Бухарин, – беспризорного человеческого материала. Большинство этих бездомных были дети крестьян. Сколько таких сирот оставила коллективизация 30-х годов – никому не известно. А ведь она по своей разрушительной силе превосходила гражданскую войну и военный коммунизм…

Позже о беспризорных все же позаботились, даже соответствующую кампанию провели. 16 августа 1933 года «Казахстанская правда» напечатала об этом статью «Борьба с беспризорностью – дело всей советской общественности Казахстана». Автор, В. Шматков, считал это явление «в значительной степени» обязанным ошибкам и перегибам, сотворенным бывшим руководством и местными партийно-советскими органами.

«Период стихийного нарастания уличной детской беспризорности миновал, беспризорность сейчас приняла стабильный характер, сейчас главная задача – укрепить детские дома, окончательно и полностью ликвидировать уличную беспризорность».

То есть сначала ликвидировали, как и при Ленине, отцов и матерей – пулей или голодной смертью, а потом принялись ликвидировать детскую беспризорность. Только вот ликвидировать сиротство уже было невозможно.

Журналист продолжал:

«Нужно подобрать остатки скитающихся ребят с улиц, со станций, на базарах и с других мест».

Детские дома, замечал он, в отвратительном состоянии, перегружены. Даже в столице республики. В детприемнике, располагавшемся в Малой Станице, в крупном Каскеленском детгородке «парша, нет уборных, нет умывальников, дети не моются, спят вповалку на полу… Во многих домах нет печей, крыш, потолки неисправны, нет топлива и целого ряда других вещей, а дело к зиме…»

Возможно, среди обитателей этих детских домов и среди уличных беспризорных были и те, которые еще недавно слышали на пионерских слетах:

– Чтобы Казахстан был передовой страной, борись за оседание и колхозный строй!

Взрослые дяди не только пионеров призывали бороться, но и сами боролись.

Еще и полгода не минуло после опустошительной первой волны коллективизации, как из Москвы пришла новая директива и Голощекин обратился ко всем райкомам зерновых районов со статьей «Встретим призывом в колхозы 11-й год края!»

Теперь он обвинял в уклонениях от сдачи «хлебных излишков» уже не частников, а коллективные хозяйства. И требовал «немедленно, со всей беспощадностью выбить кулака и бая из колхоза».

«Коллективизация оказалась в забвении, тогда как работа над колхозным строительством не может быть отложена ни на один день…

Слабая работа по коллективизации и даже полное бездействие является результатом якобы «боязни» перегибов, и этим оправдываются самотечные настроения.

Такая трусливость не присуща большевику… это – самый злостный оппортунизм».[300]

7 ноября 1930 года «Советская степь» призывала:

– Уничтожим кулачество как класс!

– Развернем знамя сплошной коллективизации! А 17 ноября восклицала:

– Пришла колхозная пора. Новой волне навстречу организуем встречный призыв!

Посевы сократились, урожайность упала, хлеба не хватало, а заготовители продолжали требовать «излишки».

8 ноября: «Классовый враг с партбилетом Аулие-Ата. (Наш корр.) Член ВКП(б) Сагиндык Рустембеков на заседании совета группы бедноты аула № 55 сказал: у нас хлеба нет, мы не можем выполнить план хлебозаготовок. Руководимые Рустембековым женщины избили трех уполномоченных… Таких коммунистов нужно гнать из партии.

Солтыбай».

12 ноября Голощекин выступал на краевой комсомольской конференции:

«Выкорчевывание родовых, полуфеодальных и патриархальных отношений, ликвидация байства как класса на основе сплошной коллективизации-вот что выведет нас на окончательный и широкий путь расцвета и вытравит воспоминания о проклятом прошлом казахского аула».

Уже были забыты недавние слова о том, что «в ряде мест» коллективизация себя скомпрометировала, и потребуется большой срок, чтобы поднять движение. То было лишь тактическим отступлением перед новым, массовым, еще более жестоким загоном в колхозы. Теперь уже говорилось только о сплошной коллективизации, и ретивым исполнителям заранее развязывались руки.

– Темпы решают все! – провозгласил Голощекин, и весь директивно-пропагандистский аппарат стал изо дня в день повторять этот лозунг и проводить его в жизнь.

Воодушевленные делегаты, учитывая заслуги Голощекина в «большевизации партийных органов Казахстана», избрали его «почетным комсомольцем», вручили значок и дважды пропели «Интернационал».[301]

13 ноября крайком принял решение – немедленно создать перелом в колхозном движении.

«Советская степь» тем временем разоблачала «вредителей сельского хозяйства Казахстана»: агрономов Донича, Сириуса и покойного профессора Швецова. Будто бы они проводили «со своим вредительским усердием» установки вождей «кондратьевщины». Особенной ругани удостоились одобрительные высказывания ученых о кочевом хозяйствовании:

«Современное казахское хозяйство до такой степени приспособлено к окружающей природе, так полно отвечает ей, что должно быть признано наиболее продуктивным при данных условиях…

Кочевой быт, характеризующий большую часть Казахстана, сохранился не потому, что сам казах и казахское хозяйство еще не доросли до культурного уровня оседлого населения… Казах – скотовод и кочевник потому, что иным он не может быть при окружающих его условиях, от него требует этого окружающая природа».

Эти глубокие мысли о единстве всякого истинно народного способа хозяйствования с окружающей средой были совершенно неприемлемы для политиков, которые как раз-таки и намеревались разрушить природное, сложившийся жизненный уклад, – и в экономике, и в духовной жизни, и в быту.

Автор статьи, Е. Федоров, обвинил агрономов в защите интересов байства:

«По Швецову, «профессору вредительства», выходило, что уничтожение кочевого быта в Казахстане знаменовало бы собой не только гибель степного скотоводства, но и превращение сухих степей в безлюдные пустыни».

Мысли Донича о постепенности развития среднего казахского хозяйства до производственного уровня и естественном росте – от малых к крупным – артельных форм труда автор статьи назвал «откровенно великодержавно-шовинистическими установками в борьбе против нацполитики ВКПб)».[302]

А ведь к тому времени должны были бы уже убедиться, что колхозы-гиганты и коммуны, созданные насильственным образом, приносят хозяйству один вред.

Новая волна коллективизации неудержимо накатывалась на Казахстан, готовая снести все уцелевшее. Турар Рыскулов сделал попытку смягчить или отвести ее удар. В статье «Внимание скотоводству в кочевых и полукочевых районах»[303] он писал, что Казахстан по размерам и населенности, характеру хозяйства напоминает Аргентину – мирового поставщика мяса, и что производство можно и нужно развивать именно в этом направлении. «Для этого нужна помощь кочевым районам, где содержится три четверти стада. Нам нужно брать пример не только с Дании, Германии (стойловое содержание), но и с Аргентины, Австралии и степных районов Северной Америки, где для скота используются в максимальной степени естественные пастбищные ресурсы».

Предложения Рыскулова, конечно, уже запоздали – животноводство было наполовину разрушено. К тому же кто бы стал прислушиваться к этим советам, когда всю страну, независимо от условий и особенностей, перекраивали на один тип хозяйствования.

Редакция сопроводила статью комментарием, разъяснив читателям ошибки автора. Самым весомым доводом была формула социалистической экономики, просто и доходчиво выраженная Сталиным: при разрешении животноводческой проблемы «нам нужно двигаться тем же путем, которым шли в области разрешения зерновой проблемы». Рыскулова уличили в том, что он не желает «сломить сопротивление байства», забывая о сталинской «перестройке социально-экономических отношений».