К моменту занятия Москвы в армии самозванца появилось некоторое количество волжских казаков. Как записал один современник, «в лето 7113 июня в 20 день в четверг пришел во град Москву на свои праотече престол прирожденный государь наш», а с ним «много множество литовского войска и казаки волгские и донские…».[33] Возможно, автор приведенной записи и был очевидцем вступления армии Лжедмитрия в Москву, но он имел самые превратные представления о составе этой армии. Самозванца сопровождала кучка «литвы», а отнюдь не «много множества». Среди казаков донские, а не волжские казаки занимали первое место.

На востоке прибежищем вольных казаков оставалась река Яик. О появлении «Дмитрия» яицкие казаки узнали еще осенью 1604 г. Посланцы «вора» должны были прибыть на Яик не позднее апреля — мая 1605 г. Однако на восточной окраине казаки действовали совершенно так же, как и на западе в Запорожье. Вместо того чтобы немедленно отправиться на помощь «царевичу», яицкие казаки собрали круг и решили идти в поход на бусурман в пределы Средней Азии.

Среди яицких казаков сохранилось предание о том, что атаман Нечай собрал отряд в 500 казаков и захватил с ними богатый город в Хивинском ханстве, но затем отряд был перебит хивинцами.[34] Среднеазиатские исторические сочинения позволяют значительно уточнить обстоятельства похода. По данным Абдул-Гази, весной 1605 г. яицкие казаки захватили нескольких среднеазиатских купцов, от которых получили необходимые им сведения о местонахождении хивинского хана и его войска. В начале июня тысяча казаков с Яика захватили Ургенч, но затем были истреблены спешно вернувшимся из Хивы войском.[35]

На Украине самозванец обращался за помощью одновременно к запорожцам и крымским татарам, в Поволжье — к яицким казакам и ногайским князьям и мурзам. Он не учитывал состояния войны и раздора между «бусурманами» и казацкой вольницей. В этом была лишь одна из причин неудачи Лжедмитрия, когда он обратился за поддержкой на Яик.

Приведенные факты дают более точное нредставление о подлинной роли вольного казачества в событиях гражданской войны на первом ее этапе.

Бояре и духовенство нарекли царевича Федора Борисовича на царство через три дня после кончины Бориса. Записи в книгах Разрядного приказа наводят на мысль о том, что в этом акте участвовали все чины, обычно входившие в состав Земского собора. «Того же месяца апреля, — значится в Разрядах, — патриарх Иев Московский и всеа Русии, и митрополиты, и архиепископы, и епископы, и со всем освященным собором вселенским, да бояре и окольничие и дворяне и стольники и стряпчие и князи, и дети боярские, и дьяки и гости, и торговые люди, и все ратные и чорные люди всем Московским царством и всеми городами, опричь Чернигова и Путивля, нарекли на Московское государство государем царевича князя Федора Борисовича всеа Русии».[1]

Разрядные записи находят аналогию в епископских посланиях, разосланных по городам сразу после наречения Федора. Отцы церкви подробно описывали, как патриарх с освященным собором, весь царский синклит — Боярская дума, гости и торговые люди и «всенародное множество Российского государства» просили царицу Марию Григорьевну, чтобы она «была на царстве по-прежнему», а сына великого государя царевича князя Федора благословила «быти царем и самодержцем всей Русской земли».[2] Царевич не презрел «слез и моления» чинов и по благословению и приказу отца «произволил» быть царем.

В действительности наречению царевича Федора не предшествовали ни «моления» чинов Земского собора, ни шествия «всенародного множества».

После своего избрания Борис Годунов сделал сына соправителем и приказал именовать его государем царевичем «всеа Руси».[3] Царевич самостоятельно сносился с иноземными дворами и пр.[4]

Скорее всего, сам Борис позаботился о том, чтобы заблаговременно подготовить всю процедуру передачи власти наследнику. В обращении патриарха к народу было сказано, что сам царь Борис, умирая, после себя приказал на царство сына и благословил его крестами, которыми «венчаютца на царство», после чего Федор Борисович «з божьей помощью на своих государствах сел». Патриарх со священным собором благословили нового царя, а члены Боярской думы, дворяне, дети боярские, приказные люди, гости и всех сотен торговые всякие люди в присутствии патриарха принесли присягу на верность Федору Борисовичу.[5]

Очевидцы свидетельствуют, что именно так все и произошло. Думные чины дворяне, купцы и простой народ были вызваны в Кремль и приведены там к присяге.[6]

Вслед за тем царица Мария и царь Федор Борисович разослали в города наказ, в соответствии с которым воеводы должны были созвать в соборной церкви дворян, служилых людей, посадских людей, пашенных крестьян и всяких черных людей и привести их к присяге по специальной записи.[7] Приказные люди записывали имена присягнувших в специальные книги, которые надлежало затем отправить в приказ в Москву.

В главных городах — Новгороде и Пскове, Казани, Астрахани, городах Замосковья, Поморья и Сибири — присяга прошла без затруднений.[8] Составленные там книги были спешно присланы в столицу. В царском архиве хранилась «свяска, а в ней записи целовальные… после царя Бориса царице Марьи и царевичу Федору всяким людем по чином, и записи шертовальные по чином иноземцом».[9] Православные целовали крест, иноверцев приводили к шерти.

Текст подкрестной записи царя Федора полностью повторял текст, разработанный при воцарении Бориса Годунова. Он содержал непомерно длинный перечень обязательств, ограждавших безопасность царской семьи. Подданные обещали над царицей и ее детьми «в еде и питье, ни в платье, ни в ином чем лиха никакого не учинить и (их) не испортить и зелья лихого и коренья не давать», «и людей своих с ведовством и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылать и ведунов не добывать на (царское) лихо», когда государь куда пойдет, «на следу (их) всяким ведовским мечтанием не испортить и ведовством по ветру никакого лиха не насылать».[10]

Проекты возведения на трон Симеона Бекбулатовича давно утратили актуальность. Тем не менее «целовальная запись» Федора Борисовича включала пункт, отвергавший подобные проекты. Реальная угроза династии исходила от самозванца. Но пояснения насчет самозванца были краткими и маловразумительными. Подданные принимали на себя обязательство «к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать, и с ним и с его советники ни с кем не ссылатись ни на какое лихо и не изменити и не отъехати…».[11]

Текст присяги отразил замешательство, царившее среди властителей Кремля. На протяжении длительного времени церковь предавала анафеме зловредного еретика Гришку Отрепьева. Однако позже в Москве было получено известие о том, что в Путивле «царевич» выставил на всеобщее обозрение колдуна Гришку Отрепьева. Чудовские монахи, посланные для обличения расстриги перед жителями Путивля, прислали царю Борису письмо, подтверждавшее истинность сына Грозного. В Москве не могли сразу разобраться в новых мистификациях самозванца и не знали, что думать. Вместо того чтобы следовать раз принятой линии обличения вора, царица и ее советники решили вовсе не упоминать в «записи» имени Отрепьева. Составители присяги сделали худшее, что могли. Они свели на нет все достижения официальной пропаганды.