Подготовляя почву для возобновления борьбы за Прибалтику, царь Борис объявил милость пленным ливонским купцам, находившимся в России со времен Грозного. Некоторые из них получили чин московских гостей или членов гостиной сотни вместе с правом беспошлинной торговли в России и ливонских городах. На заведение торгов казна ссудила им 5,5 тыс. руб.[9] Услуги немецких купцов понадобились русскому правительству для того, чтобы ослабить торговые барьеры, воздвигнутые шведами в Прибалтике, а также активизировать сторонников России из числа ливонских бюргеров. Эта последняя цель была отчасти достигнута. Посланец Нарвы заявил в Москве в 1600 г., будто все нарвские немцы решили перейти под покровительство царя, а жители Таллина готовы признать власть королевича Густава.[10] В среде ливонских бюргеров протестантов в самом деле возникла партия сторонников России, опасавшихся оккупации католической Речи Посполитой.

В трудных для себя условиях Карл Шведский согласился на словах передать России Нарву. Но его обещание было всего лишь уловкой. Расчеты на то, что соглашение со Швецией позволит России возродить «нарвское мореплавание», четверть века продержавшееся при Грозном, оказались беспочвенными. Когда дьяк А. Власьев в 1600 г. привел в устье Наровы два нанятых в Любеке корабля, шведский флот немедленно блокировал их.[11]

Королевич Густав оказался ненадежным вассалом. Он пытался вести переговоры с ливонцами втайне от царя и в ущерб интересам России. Обнаружив это, русские власти отправили его в почетную ссылку в Углич

Как только Карл Шведский упрочил свои позиции в Ливонии, он учинил жестокую расправу со сторон никами царя и его вассала.[12] Проект образования вассального Ливонского королевства рухнул сам собой. Вскоре же Россия попыталась обеспечить себе союз с Данией, второй державой, располагавшей первоклассным флотом на Балтике. Русско-датский союз предполагалось скрепить браком царевны Ксении Годуновой с датским герцогом Гансом. Вместе с рукой царевны Ганс должен был получить в России обширное удельное княжество — «Тверское великое княжение» (без города Твери). Датский герцог прибыл в Москву, однако в разгар свадебных приготовлений в 1602 г. он внезапно умер. Переговоры о заключении союза с Данией так и не были доведены до конца.

Речь Посполитая пыталась вмешаться в избирательную борьбу, развернувшуюся в Москве в 1598 г. Ее сейм выдвинул Сигизмунда III в качестве кандидата на царский трон. В письмах к Годунову король обещал сохранить за ним положение правителя, русским дворянам сулил шляхетские вольности.[13] Однако его обращения не имели успеха.

В связи с близким истечением срока русско-польского перемирия Борис Годунов выступил с предложением о возобновлении мирных переговоров. Необходимость сближения между народами России и Речи Посполитой диктовалась долговременными интересами. Народам Восточной Европы угрожала турецко-татарская экспансия. Османская империя оставалась крупнейшей военной державой своего времени. В 1592–1606 гг. австрийские Габсбурги с трудом отражали вторжения турок. В Кракове и Москве наиболее дальновидные политики все чаще обращались к проектам объединения сил для борьбы против турецкой угрозы.

Существенное влияние на ориентацию польской внешней политики оказало наметившееся русско-шведское сближение. Осенью 1600 г. литовский канцлер Лев Сапега привез в Москву проект «вечного мира», а также предложение об объединении двух государств. В качестве членов федерации Речь Посполитая и Россия (согласно польским предложениям) должны были вести единую внешнюю политику, совместно оборонять южные границы от татар, завести общий флот на Балтийском и Черном морях, иметь общий порт в Нарве и Ивангороде. Купцы получили бы право свободно торговать в пределах двух государств.[14]

Во время переговоров русские дипломаты поддержали предложения о совместной обороне против татар, развитии торговли и пр. Однако в целом проект федерации не был принят. Бояре категорически отвергли пункт, предоставлявший шляхте право на приобретение вотчин в России, отказались разрешить строить костелы, венчать православных с католиками. Много споров вызвал вопрос о выборах главы федерации. Королевская дипломатия строила расчеты на том, что Сигизмунд III был достаточно здоровым человеком в свои 34 года, тогда как пятидесятилетнего Бориса одолевали тяжелые болезни и ему предрекали близкую смерть. О наследнике Бориса в Польше толковали, что он слаб здоровьем и к тому же слабоумен. Условия замещения трона носили неравноправный характер. В случае бездетной смерти царя московский трон отходил к Сигизмунду III. В случае же бездетной смерти Сигизмунда III польская сторона не исключала возможности «выбрать паном господаря Русского», но на польский трон мог быть принят и любой другой кандидат в силу свободного выбора.[15] Таким образом, русскому дворянству отказано было в роли равноправного участника выборов главы федерации.

Московские переговоры завершились 1 марта 1602 г. подписанием договора о 20-летнем перемирии.

Русское правительство не добилось благоприятного для себя решения балтийского вопроса. Но его дипломатические усилия все же принесли свои плоды. На всех границах государства царил мир. Система договоров с соседями, казалось бы, надежно обеспечила России длительную мирную передышку. Однако мирная система, воздвигнутая Годуновым, вскоре обнаружила свою непрочность.

Самозванство сыграло заметную роль в русской истории XVII–XVIII вв. Начало его связано с появлением на исторической арене Лжедмитрия I. Длительное время обсуждение проблемы первого самозванца сводилось к вопросу о том, кто скрывался под личиной самозванца.

По преданию, первым самозванцем был мелкий галичский сын боярский Юрий Отрепьев. Первым, кто попытался критически переосмыслить историческое предание, был Н. И. Костомаров.[1] Однако и после Н. И. Костомарова традиционная версия не потеряла своих защитников. Самым ревностным из них стал ученый иезуит П. О. Пирлинг.[2]

Крупнейший знаток Смутного времени С. Ф. Платонов считал, что вопрос о личности Лжедмитрия I не поддается решению. Нельзя считать, что самозванец был Отрепьев, но нельзя также утверждать, что Отрепьев им не мог быть: истина от нас пока скрыта.[3]

Столь же осторожной была точка зрения В. О. Ключевского. Как отметил этот историк, личность неведомого самозванца доселе остается загадочной, несмотря на все усилия ученых разгадать ее; трудно сказать, был ли то Отрепьев или кто другой, что, впрочем, менее вероятно.[4] Анализируя ход Смуты, В. О. Ключевский с полным основанием отметил, что важна была не личность самозванца, а роль, им сыгранная, ибо надо выяснить прежде всего исторические условия, которые сообщили самозванческой интриге страшную разрушительную силу.[5]

В советской историографии впервые было установлено, что самозванство в России явилось порождением острой социальной и политической борьбы в эпоху крестьянских войн в XVII–XVIII вв. Отвергнув представление М. Н. Покровского о Лжедмитрии I как крестьянском царе, И. И. Смирнов утверждал, что выступления низов в пользу доброго «царя Дмитрия» служили выражением «царистской» идеологии угнетенных масс, выступавших против феодального гнета.[6] Будучи неспособными сформулировать программу нового политического устройства, выходящую за рамки традиционного монархического строя, угнетенные добивались свержения плохого царя и замены его добрым царем, способным защитить народ от притеснений «лихих бояр» и социальной несправедливости.[7] Лозунг «хорошего царя», по мнению И. И. Смирнова, представлял собой своеобразную крестьянскую утопию.[8]