Книги! Зимовщики мечтали хотя бы об одной интересной книге. Какой чудесной казалась им жизнь на «Фраме», где имелась целая библиотека! Случайно сохранившиеся обрывки календаря и мореходных таблиц они читали и перечитывали столько раз, что заучили наизусть слово в слово. Им доставляло удовольствие хотя бы перелистывать эти странички: самый вид печатных букв как бы возвращал к цивилизации.

Все темы для беседы давным-давно исчерпались. Не оставалось никаких мыслей, которыми зимовщики уже не обменялись. Главным из немногих оставшихся удовольствий было рисовать друг другу картины того, как, наконец, попадут они домой, увидят, близких, родных.

Иногда, когда приходилось особенно туго, мечтали, что летом за ними придет какой-нибудь парусник. И, конечно, едва они окажутся на его борту, постараются сразу вознаградить себя за все лишения. Неужели на судне не найдется картофеля и свежего хлеба? Ну, на худой конец годятся и черные морские сухари… И сахар…

Но лучше всякой еды будет чистое белье и платье. Разумеется, и книги… подумать только — книги!

Часами толковали они об этом, сидя у коптящего светильника — тряпичного фитиля, опущенного в медвежий жир. Казалось невероятным, что на земле есть иная жизнь. Неужели на самом деле когда-нибудь удастся сбросить с себя эти тяжелые, просаленные отрепья? Ногам приходилось хуже всего: пропитанные ворванью штаны так заскорузли, что при ходьбе царапали и образовывали кровоточащие раны.

— Никогда раньше я не понимал, какое превосходное изобретение мыло! — как-то воскликнул Нансен, тщетно пытаясь избавиться от толстого слоя копоти и ворвани на теле.

— И как прекрасна возможность побриться! — добавил Иохансен.

У них не осталось ни кусочка мыла, и они не брились и не стриглись так долго, что отросшие бороды совсем закрыли лица, а волосы ниспадали до плеч. Такая густая растительность придавала им дикий, первобытный вид, но хоть отчасти спасала от постоянного жестокого холода.

Медленно тянулись дни, неразличимые от ночи. В хижине-берлоге казалось даже уютно, когда снаружи завывал лютый ветер, кружились снежные вихри или доносился треск и грохот ледника. Могучий ледяной великан венчал ближнюю гору. В сильные холода он будто корчился от озноба, и на его огромной поверхности возникали трещины. Тогда разносились громоподобные звуки, и земля содрогалась так, что стены хижины вот-вот могли развалиться.

Иногда зимовщики наблюдали дивное зрелище: вспыхивало северное сияние. То была великолепная игра света и огненных красок, бушевавших в борьбе с тьмой ночи. Все начиналось с мерцания зловеще-желтого света, похожего на зарево далекого пожара. Зарево разливалось все шире и шире, и вскоре половина неба превращалась в сплошную пылающую массу.

Пожар гас, в тот же миг светящаяся туманная лента прорезала небо. Взгляд не успевал привыкнуть к ее виду: вдруг лента превращалась в лучи, почти достигавшие высоты зенита. Поток огненных лучей! С бешеной скоростью мчались они с востока на запад все выше и выше.

И опять зрелище длилось недолго, сменяясь новой небесной картиной. С высоты зенита низвергалась завеса, сотканная из лучей нежных и блестящих, как тончайшие трепещущие серебряные струны.

В ясные морозные ночи луна превращала ледяную страну в сказочный мир. Призрачный лунный сзет разливался над заснеженными гребнями скал и ледяными полями. То была картина какой-то вымершей планеты, покрытой сверкающим мрамором. Вот так, наверно, выглядят там горы и воды, скованные льдом и покрытые снежным саваном. И вот так же медленно и бесшумно плывет луна, совершая свой бесконечный путь по безжизненному пространству.

В такие ночи вокруг царила тишина, жуткая тишина. Великое, беспредельное безмолвие полярной пустыни…

Долгожданная весна пришла в начале марта. Веселые люрики были ее вестниками. Стайка их с громким щебетанием пронеслась над хижиной зимовщиков, возвещая о возрождающейся жизни.

В душе зимовщиков они вызвали ответный радостный отклик: "Здравствуйте, перелетные птицы! Побывали: вы в далекой Норвегии — расскажите нам о далекой родине, о людях, близких нашему сердцу, о событиях, случившихся за: время разлуки!"

И живой щебет птиц и первые весенние лучи настойчиво: звали путников к скорейшему возвращению домой. Но золотые лучи блистали еще коротко, и на: смену им надолго всходила луна, холодная и равнодушная.

Следовало готовиться к длительному походу на лыжах. Дел было много. Предстояло прежде всего заменить одежду, превратившуюся в. лохмотья. Хорошо, что сохранились старые одеяла, они годились, чтобы выкроить из них куртки и брюки, а из медвежьих шкур можно было сшить носки, рукавицы и удобный спальный мешок.

Но где достать нитки? Велико было ликование зимовщиков, когда удалось раздобыть этот нужнейший предмет. В тот день Нансен восторженно записал: "Я открыл, что из одного обрывка веревки можно сделать двенадцать ниток, и счастлив, как юный бог. Теперь ниток у нас хватит, и мы быстро починим одежду. Кроме того, можно расщепить ткань мешка и пустить ее в ход вместо ниток".

Хижина превратилась, в портняжную и сапожную мастерскую. С раннего утра до позднего вечера зимовщики прилежно занимались шитьем. Сидя рядом на спальном мешке, распластанном на каменном ложе, они шили и шили без устали, молча, в то время как мысли их были заняты только одним — возвращением на родину.

Начавшиеся визиты белых чаек позволяли верить в близость открытого моря. Усаживаясь на крыше хижины, чайки долбили и выклевывали все, что могли найти. Медведи тоже стали частыми и всегда незваными гостями. Однажды утром Йохансен, откинув шкуру, прикрывавшую лаз из хижины, вскрикнул:

— Медведь! У самого входа медведь!

С молниеносной быстротой схватил он винтовку и снова попытался высунуть голову, но тут же поспешно отскочил назад.

— Он стоит совсем рядом!.. Кажется, думает войти сюда!

Иохансен направил в отверстие лаза винтовку. Приготовился выстрелить. Однако прицелиться было не так-то легко — лаз был узкий, неровный и к тому же завален снежными комьями. Совсем скорчившись, охотник кое-как приладился, приложил приклад к щеке и тут же опустил винтовку: второпях забыл взвести курок.

Медведь сначала чуть отодвинулся, в проходе остались торчать только кончик его носа да лапы, потом он, видимо, передумал и стал скрести когтями землю, чтобы залезть внутрь хижины. Тогда Иохансен, не целясь, выстрелил. В ответ послышался глухой рев, и снег захрустел под тяжелыми шагами зверя.

— Убегает! — Иохансен бросился вслед за раненым медведем.

Все произошло так быстро, что за это время Нансен успел только вылезти из спального мешка и начать обуваться. А как назло, куда-то запропастился чулок. Проклятый меховой чулок! Найти его удалось после суматошных поисков, и оказался он, конечно, под самыми ногами, на полу тесной хижины.

Прошла минута-другая, пока Нансен смог отправиться на помощь другу. Бежать ему пришлось недолго — Иохансен шел навстречу.

— Я уже прикончил медведя! Вон лежит… Иду за нартами привезти тушу… — сообщил довольный охотник.

— Поздравляю с удачным трофеем!

Нансен пошел дальше, чтобы освежевать тушу. Это научился он делать ловко и быстро, как заправский промысловик. Шел неторопливо. Но велико было его удивление, когда перед глазами «убитый» медведь поднялся на ноги и без оглядки затрусил в сторону.

Ничего не оставалось, как пуститься вдогонку за убегавшим «трофеем». Это оказалось вовсе не простым делом. Раненый зверь тяжело припадал на одну лапу, а все же бежал быстро. Он даже принялся карабкаться на высокий ледник, выбирая самые крутые уступы.

Вот уж никак нельзя было ожидать, что «убитый» способен на такую прыть!

Началась гонка с препятствиями. Четвероногое животное легче одолевало сугробы, в глубоких трещинах ледника, чем преследователь, проваливавшийся в снег по пояс. Так, соревнуясь в силе и ловкости, они поднимались все выше и выше, пока зверь не достиг вершины утеса. А там дул настолько сильный, порывистый ветер, что медведю пришлось лечь на брюхо и цепляться когтями за лед.