Градусы, минуты, секунды… Нансен старается ничего не упустить для точного вычисления широты и долготы. Днем в походе и даже ночью во сне его не покидает одна мысль: где земля? То был вопрос жизни и смерти.

Положение ухудшалось день ото дня, хотя раньше казалось, что хуже быть не может. Одна из любимых собак Нансена, Лисичка, совсем выбилась из сил, упала и не могла подняться на ноги; ничего не оставалось, как взвалить ее на нарты поверх груза. Когда Нансен ушел вперед искать дорогу, Иохансен умертвил ее.

Не в лучшем состояния находился другой четвероногий помощник, Стурревен, — он не только не имел сил тащить нарты, но вообще не мог двигаться самостоятельно: едва плелся, шатался, падал; все время нужно было ему помогать вставать, чтобы бедняга кое-как передвигал ноги. Некоторое время его везли на нартах, однако "а первой остановке и Стурревена пришлось убить.

Нансен записывает в тот день: "Итак, у меня остался один Кайфас, а у Иохансена — Харен и Сугген. Этих трех собак мы сможем прокормить двумя убитыми в течение десяти дней. Но как далеко за это время пройдем — одни боги ведают! Боюсь, что не очень далеко".

Теперь путешественники уже совсем не могли полагаться на своих четвероногих помощников, потому из собачьих упряжек они сделали лямки для самих себя.

В записях тех дней у них обоих появляются трагические ноты; однако ни один, ни другой не поддаются паническому настроению. И в этом тяжком положении они еще сохраняют веру в лучшее будущее. И в самых скверных обстоятельствах Нансен пытается даже шутить: "Остается утешать себя поговоркой: "Ночь всего темнее перед рассветом". Правда, все дело в том, чтобы знать, насколько темна наша ночь, а то она, безусловно, может стать еще темнее. Но мы возлагаем надежды на лето. С наступлением лета положение должно улучшиться".

Теперь путешественники еще более сократили свой паек. По утрам, съев лишь по маленькому кусочку сухого хлеба с пеммиканом, сразу отправлялись в дорогу. Только однажды удалось им убить пролетавшую кайру и двух глупышей — это очень на немного увеличило запас продовольствия. Долгая, старательная попытка наловить рыбу сетью не увенчалась успехом — в улове оказался один жалкий моллюск и несколько мелких рачков.

Так продолжалось до субботы двадцать второго июня. День этот оказался одним из самых знаменательных за все время возвращения с севера.

Еще вчера все представлялось в самом мрачном свете: путь казался невозможным, лед до отчаяния тяжелым, никаких видов на удачную охоту — вообще полная беда!

И вот жизнь вновь озарилась солнцем: Нансен и Иохансен лежали в спальном мешке сытые, довольные, предаваясь мечтам о счастливом будущем.

Одна маленькая случайность изменила все!

Как то было? Путешественники переплывали в каяках большую полынью. И вдруг вблизи вынырнул тюлень. Иохансен успел всадить в него пулю как раз, когда тюлень собирался исчезнуть. Этот первый и единственный морской зверь, виденный за все путешествие, продержался на воде ровно столько, сколько потребовалось, чтобы Нансен подцепил его багром.

Продовольствия и горючего теперь хватало на целый месяц!

Впервые за долгое время люди и собаки были сыты. Наконец стало возможным отдохнуть и спокойно поразмыслить о своем положении.

Невозможно так идти дальше — в том не было никакого сомнения. Надо отделаться от всего, без чего так или иначе можно обойтись, и затем двигаться как можно быстрее налегке, имея с собой самый умеренный запас продовольствия, каяки, ружья и необходимую одежду. Только таким образом можно достигнуть твердой земли раньше, чем будут съедены последние крохи.

Все казалось нужным, и не так-то легко было решить, с чем именно следует расстаться. Аптечка, запасные лыжи, гамаши, изношенное белье были выброшены. Палатка? С ней нельзя было расстаться. Когда дело дошло до спального мешка, то Нансен и Иохансен вздохнули: постоянно мокрый спальный мешок стал очень тяжелым, но без него обойтись было невозможно.

Произведя все эти реформы, путешественники связали вместе свои каяки, чтобы переправиться через длинное разводье. И тогда возник вопрос: а как поступить с собаками, каким образом захватить их с собой? Но те сами разрешили эту проблему — прыгнули на каяки и улеглись там так, будто ничего другого и не делали в своей жизни. Красавец Кайфас воссел на носу, а две другие устроились на корме.

Двадцать четвертого июня исполнилось два года, как «Фрам» покинул родину. Нансен и его спутник отметили этот день торжественным ужином: поджарили тюленью кровь с сахаром и сварили кисель из брусники. Праздник был полон мечтаний о лучших днях на родине.

Родина… Мысленным взором Нансен переносился туда, где лето было в разгаре, где все цвело — фиорд в Люсакере, наверно, сверкал под лучами жаркого солнца; на берегу его в туманную даль глядела она и с ней Лив. Какой стала девочка за прошедшие два года — совсем большой?

Стремление добраться домой было жгучим, непреодолимым. Оно заставляло мобилизовать все свои душевные и физические силы, чтобы двигаться дальше и дальше к югу — домой! То была высшая школа терпения и воспитания воли.

В начале июля полили дожди. Все было по-прежнему, важным событием явилось лишь то, что удалось подстрелить нескольких тюленей и медведей — пищи стало вдосталь! Тем не менее пришлось убить Харена — собаку, с которой Иохансен расстался с большой грустью. Верный, старательный Харен захирел так, что превратился в обузу. Теперь от всей своры ездовых ообак экспедиции остались только самые выносливые — Сугген и Кайфас. "Мы постараемся сохранить им жизнь как можно дольше", — записал Нансен в дневнике.

Поход продолжался. В небе пролетели розовые чайки — добрые вестники близкой земли.

Свершилось великое чудо! Перед ними, наконец, появилось то, чего ждали они так долго, но уже почти потеряли надежду увидеть.

Земля! Земля!..

Давно грезилась им эта земля, и теперь явилась она как видение, как волшебная страна в сказке. Ослепительная, сверкающая вздымалась она над горизонтом, похожая на легкое облачко, которое вот-вот растает. Много дней назад они приняли ее за скопление облаков. Даже в подзорную трубу яе виделось на ней ни одной темной точки, такой густой туман окутывал долгожданную землю.

Иохансен первый заметил над горизонтом какую-то темную полоску и опять принял ее за облако. А затем Нансен с вершины тороса увидел ту же полоску, и чем более смотрел на нее, тем сильнее его охватывало какое-то волнение. Он побежал за подзорной трубой. Едва навел ее, сразу убедился: да ведь это… земля!

— Земля! — вырвалось из груди.

Теплая волна радости охватила обоих. Захотелось плясать, петь, кричать. Но они стояли недвижимо и лишь улыбались счастливо.

Обетованная земля сначала казалась совсем близкой, они рассчитывали добраться до нее уже на следующий день. Но прошло много однообразных, мучительно трудных дней, а цель все еще, все еще была впереди.

Высокие торосы, рассеченные глубокими заснеженными ущельями, и широкие полыньи продолжали преграждать путь. Приходилось то становиться на лыжи и тянуть лямками тяжело нагруженные нарты, то спускать на воду каяки, чтобы переплывать полыньи. Сжатия раскрошили лед и наполнили разводья осколочной кашей.

Лили дожди. Спальные мешки размокли сверху от ливней, снизу от таявшего льда. Однажды ливень продолжался целые сутки. Путники промокли насквозь, однако переодеться было не во что: белье и верхняя одежда давно износились.

Даже железное здоровье Нансена надломилось. Иохансен старался работать за двоих и втихомолку, будто невзначай, чтобы не огорчить ослабевшего друга, подталкивал его нарты.