Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«Сидели за столом, — припомнил потом Валентин Алексеевич, — говорили о разном. Меня больше занимало все связанное с его полетом, а он вспоминал наше Клушино, наше детство.

— Ты не забыл планер? — вдруг спросил он с улыбкой.

— Конечно. Это же перед самой войной было.

— А я его часто вспоминаю…

Потом разговор перебросился на другое, о планере речи больше не было. А мне вот думается сейчас: не в те ли дни детского увлечения воздушными змеями и планером родилась в его душе страсть к небу?»

Возможно. Но это сказано Валентином через много лет.

Впрочем, была такая затея старшего брата, уступка младшему, настойчивым просьбам которого не в силах уже отказать. Валентин — главный конструктор. В журнале он нашел чертеж, который надо только чуть-чуть упростить, исходя из имеющихся под рукой материалов. В ход идут старые газеты. Крест-накрест и с угла на угол положены, приклеены планки. Зоя заодно с братьями — разыскала тайком от мамы суровых ниток — хватит до облаков.

Запускают при стечении огромной толпы ребятишек. Но больше всех переживает за братьев, конечно, Зоя. Один держит змея за углы, другой натягивает нить. Остается только подбросить! «Подкинь и отпускай!» — приказывает Валентин и отдает управляющую нить Юре. Бумажный парус рвется из рук…

Кто хоть раз испытал в детстве это необъяснимое чудо воспарения обычного газетного листа, тут же схваченного воздушным потоком, невидимым, но ощутимым по упруго натянутой нити, когда уже и катушка начинает вертеться веретеном, а бумажный квадратик все уменьшается в синеве и трепещет на невообразимой высоте, как нечто живое, которым ты управляешь до звона тугой струны, тот не может забыть этих минут слияния с небом.

Воздушный змей над деревней Клушино. Нитка, впившаяся в мальчишескую ладонь Гагарина Юры. Да, конечно же, вспоминая детство, братья искали те вешки, которые вели к двенадцатому апреля.

Планер! Удивительно, как в деревушке, меж высоких хлебов затерявшейся, оказалась модель планера? Деревянную птицу, поломанную и давно заброшенную, Валентин увидел на шкафу в пионерской комнате и, выпросив у вожатого, принес из школы домой.

Можно себе представить, как заблестели глаза у Юры. Самолет в их избе, почти настоящий. Не беда, что беспомощно повисло крыло, что корпус в дырах и трещинах. Он летал, значит, будет летать. И опять нет никому покоя: чинить, ремонтировать! И как можно скорей!

Подошел, наклонился отец, пощупал, прикинул: «Можно наладить штуку. Крыло надо сделать заново, обтянем папиросной бумагой. Только такая работа спешки не любит».

Вспомнилась старшему брату и такая подробность: когда модель была готова к полету, Юра предложил нарисовать на крыльях звезды, а Валентин собрался было вывести на фюзеляже крупными буквами слово «Гагарин».

«…Отец круто осадил меня:

— Не сметь! Вдруг не полетит — на посмешище выставить себя хочешь? И кто ты такой: Га-га-рин?.. Тоже мне Петр Великий».

Такие уроки не остаются бесследными в детской душе.

Планер стартовал бесфамильным.

«Полетел! Полетел!» Это уже не игривый взвив бумажного змея, а полет, полет самолетика над застывшей в восторге толпой мальчишек, ощущение крыльями собственных разведенных ручонок, таких же хрупких и тонких в запястье.

«Полетел! Полетел!» И — вдогонку за ним, вон в кабинке летчицкий шлем. А травы внизу, как леса, а лужи — как будто моря. «Полетел! Полетел! Полетел!»

Но почему он заваливается на крыло? Неужели сейчас упадет? И обрывается что-то в мальчишеском сердце, как будто Юра и впрямь на том самолетике.

— Ты не забыл планер?

— Ну как забыть… Раз пять заваливался, падал, ломался. И все-таки полетел!

— Полетел, конечно! — оживился Юрий, выводя себя из какой-то очень глубокой думы.

— А еще, Юра, помнишь, как гуси твои забрели к соседям и ощипали всю грядку с рассадой?

— Помню…

Но это уже вроде бы и не относилось к вехам судьбы. Хотя, как знать, быть может, здесь братья были к истине ближе.

Сельское житье любит трудолюбивых, и, как всякий деревенский мальчишка, Юрий познал эту истину в раннем возрасте.

Анна Тимофеевна заметила: «Думается, что и ребята наши, видя, что родители без подсказки работают, тоже дружно тянулись за ними. Каждый из них свою работу знал.

Валентин подрос — за ним было пригнать и угнать скотину в стадо, а потом вместе с отцом плотничал, починкой дома занимался. Зоя маленьких нянчила, потом помогала по хозяйству… Такое еще наблюдение: каждый должен чувствовать, что его работа нужна, что дело он делает необходимое, что без его вклада семейному коллективу нелегко будет справляться. Ребенок — человек чуткий… Ответственность любого серьезнее делает, основательнее — что взрослого, что ребенка».

Юра еще слишком мал для какого-нибудь серьезного дела. Сначала все надо увидеть. И он постепенно открывает для себя мир сельских забот.

Вот ни свет ни заря встала мать, завозилась у печки, затрещали лучинки, и теплом потянуло по всей избе. И отец уже на ногах, ладит нехитрый свой инструмент — топор, долото, рубанки. Родители стараются не шуметь, не будить ребятишек, позавтракали на скорую руку на кухне — и по своим работам: мать — на ферму, отец — к срубу дома, что начал складывать на окраине.

Уютно лежать под нагретым рядном, досматривать сны на рассвете. Но рожок пастуха поднимает сначала Валю — пора выгонять в стадо корову, овец. С диванчика спрыгнула Зоя, загремела в сенях ведром, сейчас побежит по воду, мать наказала большую стирку.

Только им, двоим, еще маленьким Юрию да Бориске, дозволено поваляться в постели.

Что ж, малыш пусть поспит. А Юрий — ему по весне уже стукнуло семь, сползает с кровати — жмурься не жмурься, в пол-окна ярится солнечный круг, — и, отхлебнув молока из кружки, босиком выбегает на улицу. На дороге в теплой еще пыли терпимо, а шагнул чуть обочь — и жигануло пятки морозцем ранней росы. Над цветком загудел охотливый к сладкому шмель. И сама, как вспорхнувший цветок, замелькала желтыми крыльями бабочка. Нет, за ней не угнаться, ее не поймать. Чем бы таким заняться? Дружки еще по домам, не скоро выйдут на улицу. А вот и Зоя! Тростинкой выгнулась под коромыслом, и в руке еще полведра.

— Зоя, давай помогу!

— Нет, Юраша, тебе тяжело!

Уцепился за ручку ведра, заплескалась, зашлепала по дороге водица. Ух, холодная…

— Зоя!

— Ну ладно, тащи уж…

Сколько раз обернулись до колодца — туда и обратно.

— Хватит, Юраша, — над корытом сугробом мыльная пена. Здесь уже делать нечего, здесь работа сестры, а ее тихий оклик строже маминого приказания: — Иди погуляй!

А куда погулять? Чу!.. Стук отцовского топора вдалеке.

Вот и отцова работа! Начатый сруб — в два от низу бревна, или «венца». Слепит на взмахе топор и остро, легко вонзается в дерево, И щепки — вдрызг! Взрывы дерева по сторонам.

— Леш, гляди-ка, помощник пришел! — кричит бородатый дядька.

— Сынок! Подходи, пролезай-ка сюда. Чем угощать-то будешь?

И только сейчас Юра спохватывается, что не просто пришел поглазеть, а принес отцу завтрак. В узелке яички, сальце, творог.

Отец воткнул топор, кепчонку на топорище и на коленях разложил тряпицу-скатерку.

— Что ж, поснедаем, сынок. Садись и ты, Семеныч, чем богаты, тому и рады…

Подымили цигарками мужики: пора за работу. Застучали опять топоры, забрызгали щепками. И любуется Юра — у отца как бы ловчее да складнее других играет топор. Вот и по третьему бревну положили, по четвертому и по пятому. Здесь окно прорисовывается, там будет дверь. Дом растет, будут жить в нем люди, добрым словом вспомнят отца. А он вытер пот со лба жилистой сильной рукой:

— А ты к мамке, сынок, к мамке сходи… До фермы дорога неблизкая.

Но вот наконец и ферма — знакомое длинное белое здание. Какая-то женщина отложила в сторону вилы, метлу.

— Тимофевна, глянь, твой помощник пришел!

— Сынок! Ты зачем же так далеко?

— А пришел посмотреть поросяток.

7
{"b":"196977","o":1}