Сам участник эксперимента рассказывал: «Я не понял, что наступило состояние невесомости. У меня внезапно возникло ощущение стремительного падения вниз, и мне показалось, что все кругом рушится, разваливается и разлетается в стороны. Меня охватило чувство ужаса, и я не понимал, что вокруг меня происходит».

Обо всем этом Юрий знал. Настал и его черед. Полетное задание отрепетировано на Земле. Он несколько раз до хруста в ладони сжал дозиметр. Земля пока что помогала Антею — семьсот пятьдесят граммов.

Еще упражнение: перед ним мишень, похожая на пчелиные соты со множеством углублений — называется кардиограф. Надо воткнуть карандаш безошибочно — в первое, во второе, в третье гнезда. Даже сидя на стуле, это сделать не так-то просто, но сноровка постепенно приходит. Другая проверка: быстро написать фамилию, имя, отчество, год и месяц рождения, где родился.

Юрий пока что шутит:

— Никуда без анкеты!

Но руководитель серьезен.

— Посмотрим, Гагарин как все это вы проделаете в невесомости.

Самолет взлетел, вышел в зону. Юрий не пассажир, не новичок, он чувствует профессионально перевод машины из режима разгона на режим кабрирования. Растут перегрузки — это знакомо. И вдруг стрелка прибора уже на нуле. «Ноль» его веса. И сразу как будто всплыл, теперь не терять ни секунды. Руки и ноги свободны и как бы уже не его. Заставить их слушаться, ухватить невесомо поднявшийся карандаш и попасть в самый центр желтого круга, в пчелиные сотки, заданные на Земле. В одну, во вторую, третью… И все опять на своих местах…

Теперь обычный полет, и снова горка. Земля приказывает:

— Выполните в невесомости упражнение по отработке связи!

Что им сказать? А, была не была! Вялые губы начинают твердеть, выводить нараспев:

Еще горка. Снова Юрия приподнимает в кресле. Теперь увереннее, хотя и не совсем слушаясь, его карандаш выводит: «Гагарин Юрий Алексеевич, март 1934, Гжатский район Смоленской области».

Специалисты сравнивают три варианта этой же записи, ту, что он сделал еще на Земле, потом в невесомости, и заставляют написать то же самое после полета. О чем-то переговариваются: есть существенные изменения или нет?

Юрий приводит их всех к согласию.

— Что тут смотреть? Глядите — в невесомости почерк лучше, чем на Земле. Вот эти каракули «до», а это чистописание «после». Нет, письма родным и знакомым придется писать оттуда, — и указал на небо.

А теперь обследовать динамометр. На земле было сколько? Семьсот пятьдесят, а в невесомости стрелка дрыгнула за тысячу граммов. Значит, силы требуется меньше, чем в тяготении. Да так и богатырем, Ильей Муромцем, можно стать! Только еда пока скудновата — жмешь на тюбик, выдавливаешь словно зубную пасту, а глотаешь варенье или пюре. Надо что-нибудь покало-рийней и повкусней. Но приказано опробовать все невесомые блюда — и не отложишь, не спрячешь «под стол» — все фиксируется на кинопленку.

В журнале о первых своих впечатлениях Юрий писал:

«До выполнения горок полет проходил как обычно, нормально. При вводе в горку прижало к сиденью. Затем сиденье отошло, ноги приподняло с пола. Посмотрел на прибор — показывает невесомость. Ощущение приятной легкости. Попробовал двигать руками, головой. Все получается легко, свободно. Поймал плавающий перед лицом карандаш…

Во второй горке после создания невесомости затянул ремни маски, подогнал ее, поправил, взял карандаш и попробовал вставлять в гнезда кардиографа. Получается хорошо, даже свободнее, чем на Земле.

На третьей горке, при невесомости при распущенных привязных ремнях попробовал поворачиваться на сиденье, двигать ногами, поднимать их, опускать. Ощущение приятное, где ногу поставишь, там и висит — забавно. Захотелось побольше подвигаться.

В общем, ощущение приятное, хорошее, ощущение легкости и свободы.

Изменений со стороны внутренних органов не было никаких. В пространстве ориентировался нормально. Все время видел небо, землю. Красивые кучевые облака. Показания приборов читались хорошо. После невесомости ощущения необычные».

Он еще успевал и полюбоваться «красивыми кучевыми облаками». Но что стоит за выражением «ощущения необычные» и как описать их?

Он почувствовал невесомость на 30–40 секунд. Космонавту предстояло пробыть в ней более часа. Что с ним случится за это время? — на этот вопрос ответить не мог никто…

И опять он находился на земле, около дверей — тяжелых, звуконепроницаемых врат, отворившихся перед ним, которые вели в сурдокамеру — абсолютную тишину.

Специалисты, готовившие космонавтов к полету, не сомневались, что как и летчики, поднимавшиеся на одноместных самолетах и воздушных шарах на высоту 10–25 километров, они будут испытывать особые непривычные ощущения — своеобразный «голод» на внешние впечатления, раздражители. При этом могут разыгрываться такие бурные фантазии, галлюцинации, которые не только помешают выполнению задания, но и губительно расстроят психику человека.

Люди, на длительное время погруженные в воду, вдруг начинали ясно слышать жужжание пчел, перекличку птиц, чьи-то голоса, музыку. Другие, как об этом было уже известно Юрию, «отчетливо видели вспышки света, различные геометрические фигуры и даже целые сцены: кому-то представилась процессия белок, марширующих по снежному полю с мешками через плечо, кто-то наблюдал баскетбольный матч, групповые заплывы, падение капель с потолка». Позже, вспоминая о своих ощущениях в сурдокамере и, наверное, удивляясь, как ему удалось перенести тягостную тишину изоляции от внешнего мира, в книге «Психология и космос», написанной вместе с В. И. Лебедевым, Юрий приведет немало подобных примеров.

Испытуемые выполняли обычную программу: передавали по радио на Землю температуру своего тела, влажность и давление воздуха и показания приборов; следили за экраном телевизора, на котором появлялись схематические черно-белые изображения, время от времени их надо было поправлять, настраивать на четкость. Ситуация, казалось бы, самая безобидная. Но вот один бывалый летчик почувствовал головокружение, другому среди приборов пульта стали мерещиться незнакомые лица. У третьего к концу полета приборная доска вдруг начала «таять и капать на пол».

Был случай, когда участник эксперимента потребовал выключить телевизор, так как от него якобы исходил невыносимый жар. Когда телевизор погас, летчик сразу почувствовал облегчение. Испытание повторили, и опять жалоба на жару — пилот даже отыскал причину повышения температуры, показав «черное прогоревшее место на экране» и потребовал, чтобы его немедленно выпустили — такое мучение он не в силах был больше выдержать.

Общее мнение все более утверждалось: даже у здоровых людей в условиях ограниченного количества раздражителей может измениться психика. В камеру, где находился испытатель, приглушенно передавались различные звуки, о которых он должен был сообщать в форме репортажа. Когда он догадывался, вернее, знал о явлениях, происходивших «за бортом», то достаточно правильно воспринимал шумы и разговоры в аппаратной. Но вот включили электромотор. «Робертино Лоретти!» — радостно воскликнул испытуемый. «Вы ошиблись, — сказали ему, — это шум работающего двигателя». — «Нет, это Робертино Лоретти! Я прекрасно слышу, как он поет «Аве Мария»!» — возразил испытуемый, нисколько не сомневаясь, что слышит голос итальянского мальчика.

Ученые и сами приходили в замешательство: что такое галлюцинации и что — иллюзии? Еще Кант писал: «Чувства не обманывают нас не потому, что они всегда правильно судят, а потому, что вовсе не судят».

Участник одного из экспериментов рассказывал, что на десятые сутки у него появилось страннее и непонятное ощущение, будто в камере присутствует постороннее лицо, находящееся позади его кресла и не имеющее определенной формы. Человек твердо знал, что в камере никого нет, и все же не мог отделаться от неприятного чувства.