«Интересно, — подумал Юрий, — на какую же высоту надо подняться, чтобы увидеть нашу деревню, Гжатск…» Но эта мысль только мелькнула: земля внезапно накренилась, качнулась, поднялась почти вертикально, заслонив небо, и опять опустилась, да так провалилась куда-то, что только воздух, взрезаемый мотором, держал, не давал им падать. Кровь прихлынула к голове, в глазах потемнело, и потерявший ориентацию Юрий услышал спокойный голос Мартьянова, выпрямился, плотнее зафиксировался в кабине и постепенно начал сознавать, что происходит. Догадался: инструктор показывал фигуры высшего пилотажа, но не для того, чтобы покрасоваться перед учеником, а чтобы решить окончательно, получится из того летчик или же нет.

— Вот это вираж, — пояснил Мартьяпов по самолетному переговорному устройству, и земля снова поднялась справа, качнулась. — А вот это петля Нестерова! — Самолет задирал нос, ремни давили на шею, и — вниз головой! Невозможно терпеть, Юрию хочется крикнуть: «Хватит, давайте спускаться!» Но самолет выравнивается, и сразу легко. Хорошо, что не выдал минутной слабости.

Так вот ты какое, летное небо? Нет, теперь он не сдастся, какой бы каскад фигур Мартьянов ни выдавал. А тот как ни в чем не бывало выписывал вензеля. Это был, конечно, почерк смелого, если не сказать, отчаянного человека. Юрий таких любил.

На земле, когда вылезли из кабины, Мартьянов, довольный, пронзил вопрошающим взглядом:

— Ну что, слетаем завтра опять?

— Я готов летать хоть круглые сутки, — выпалил Юрий.

Позже он так воскресил тот день: «Может быть, эта фраза и была несколько хвастливой, но произнес я ее от всего сердца.

— Нравится летать?

Я промолчал. Слова были бессильны, только музыка могла передать радостное ощущение полета».

Это было месяц назад. Итак, в Томск, на завод или в лагерь аэроклуба?

Томск виделся пока что точкой на карте, но побывавшие там хорошо отзывались о городе, о предприятиях. Говорили, что литейщики особенно ценятся. Холостяки, конечно, живут в общежитиях, но молодоженам квартиру дают вне очереди. Ну, если и не квартиру, то комнату обязательно. И Юрий вспомнил, что никогда еще не имел своего жилья — с пятнадцати лет по общежитиям да под чужими крышами. Вообще-то было бы здорово, да и пора — и мать намекала в письмах — жениться на симпатичной девушке, а там — глядишь, появится и ребеночек. Своя семья! Живи — не тужи. Если взять билет до Томска, будущее просматривается на многие годы вперед. В институт обязательно. А дальше дорога еще светлее и радостней.

Ну а если в лагерь аэроклуба? Полевое, в сквозняковых палатках житье, короткий сон на колком еловом лапнике, зарядка, бензинный запах моторов, копание в двигателях — все прощупать до каждого винтика и проводка. Потом полет, затем разбор, наконец, самостоятельный вылет. И все это ради чего — лишь свидетельства об окончании аэроклуба? Серенькой книжечки, которая, по ехидной подначке сокурсника, не дает даже права водить полуторку. Самолет — пожалуйста. Ну а где он, твой самолет? Юрий чувствовал, что в подобных суждениях несправедлив. Он нарочно терзал себя, мучительно размышляя, как тот добрый молодец в сказке: «Направо пойдешь… Налево пойдешь… А прямо пойдешь…»

Он спустился к воде, окунул руки, прохладные струйки защекотали ладони, наверное, в них была и капля родимой Гжати. Значит, куда же впадала Волга? В аэродром? «Волга впадает в аэродром», — улыбнулся Юрий неожиданному каламбуру и, быстро раздевшись, прямо с обрыва, ласточкой, как бывало в детстве, влетел в глубину. Он поплыл саженками, вперед, хоть и берега не было видно…

Лагерь аэроклуба разбили в дубовой роще. Деревца, поднявшиеся от старых спиленных, стояли еще низкорослыми, и ночью палатки продувало со всех сторон, а днем нещадно палило солнце. Вставали в половине четвертого, чтобы не терять ни минуты убывающего светового дня. Юрий, назначенный старшиной и комсоргом, пробуждался всех раньше: надо было самому проводить физзарядку. С умывания холодной, бодрящей водой начиналась карусель обычного дня — тренировочные занятия, полеты, обслуживание самолетов… Часто Юрию снился один и тот же сон. Будто он сваливается вниз с крыла, в свистящую воздухом бездну, дергает за кольцо, а парашют не раскрывается. Он падает камнем вниз, вот и земля проступает сквозь облака, вот она близко, сейчас он стукнется, расплющится об нее. Всем телом он чувствует приближение удара, а за воздух не удержаться. За воздух? Но и на самом деле, перечеркнув все, чего достиг к двадцати одному году, разве не пытался он сейчас удержаться за нечто такое, чему давала подобие прочности одна лишь мечта?

Мечта… Свалясь на брезент от усталости, Юрий иногда начинал подумывать, что совершил роковую ошибку. Он стал терять веру в себя.

Учеба «в две тяги» выжгла все силы. Заканчивая техникум, да еще с отличием, и продолжая посещать аэроклуб, он израсходовал, можно сказать, запас своего горючего. И вот сейчас его оставалось на донышке. В мае, когда курсанты аэроклуба выехали в лагерь, Юрий подал рапорт Сафронову с просьбой на время освободить его от занятий для подготовки и защиты диплома в техникуме. Тот почитал и предупредил, что можно очень сильно отстать от товарищей. Теорию наверстать нетрудно, а то, что дается только полетами, легко упустить безвозвратно.

Оказалось, Сергей Иванович прав. Юрий никак не мог освоить выполнение виражей. Левые получались нормально — машина шла ровно, скорость выдерживалась постоянно. Но стоило начать разворот вправо — и самолет зарывался, скорость росла, увеличивался крен… Юрий повторял упражнение — и все то же. Почему? Он никак не мог докопаться до причины. Может быть, поздно начинает поддерживать крен и создавать угловое вращение? Мартьянов тоже выбился из сил. Нет, не мог его подопечный добиться четкого выполнения нужной фигуры.

Не давалась посадка. Казалось, летит спокойно, но стоит приблизиться к аэродрому, и Юрий начинал бояться земли: терял ориентир высоты, то «клевал» носом, то осаживался на хвост. Кое-как выровнявшись, самолет плюхался на посадочную полосу. Мартьянов только руками разводил от досады: парень, подававший надежды, не может освоить азов летного дела. Неловко инструктор чувствовал себя перед Сафроновым и Великановым: столько раз поручался за Юрия: «У парня нервное перенапряжение, вы только подумайте: свалить такую махину — техникум. Успокоится — все обойдется. Да ему просто-напросто надо выспаться».

Командир отряда и командир звена не реагировали на напрасные уговоры, они негласно решили отчислить Гагарина из аэроклуба. И когда дело дошло до проекта приказа, над Юрием сжалился начальник летной части Константин Филимонович Пучик. Рассказывают, что он сам пошел к Великанову и уговорил слетать с Юрием, чтобы тот убедился лично раз и навсегда.

И взлет и посадку Юрий совершил безукоризнепно.

— Вы что же, Гагарин, притворялись никак? — только и спросил уже на земле Анатолий Васильевич. — Везли начальство, поэтому и не ошиблись ни разу? Так не пойдет. Летайте без нас, командиров.

2 июля 1955 года Юрий Гагарин считал днем второго рождения. Мартьянов не сел, как обычно, в «шестерку желтую», а, оставаясь, сказал:

— Пойдешь один по кругу… И не волнуйся.

«Я вырулил на линию старта, дал газ, поднял хвост машины, и она плавно оторвалась от земли. Меня охватило трудно передаваемое чувство небывалого восторга. Лечу! Лечу сам! Только авиаторам понятны мгновения первого самостоятельного полета… Сделал круг над аэродромом, рассчитал посадку и приземлил самолет возле посадочного знака. Сел точно. Настроение бодрое. Вся душа поет.

— Молодец, — сказал инструктор, — поздравляю.

Мы шли по аэродрому, а в ушах продолжала звенеть музыка полета. А на следующий день товарищи говорят:

— Знаешь, о тебе написали в газете…»

Вот что было напечатано в «Заре молодежи»: «5 часов утра. Мы на аэродроме саратовского аэроклуба… Начинается подготовка к полетам. В этот день программа разнообразна. Одни будут отрабатывать полет, другие — посадку, третьи пойдут в зону, где им предстоит выполнять различные фигуры пилотажа.