В 1868 году на сцене мюнхенского театра готовилась премьера новой вагнеровской оперы «Нюрнбергские мейстерзингеры» и король выразил желание, чтобы на спектакле присутствовал автор. Вагнер снова приехал в баварскую столицу — на этот раз не как изгнанник, а как триумфатор. Сами мюнхенцы, еще совсем недавно угрожавшие чуть ли не революцией, если «злой гений короля» немедленно не покинет их город, теперь восторженно рукоплескали «светлому гению немецкой музыки». Это была победа. Но не та окончательная победа над пошлостью, косностью и безвкусием публики, о которой мечтали Людвиг и Вагнер, не рождение нового человека, а просто отражение общего подъема национального самосознания в преддверии объединения Германии во Второй рейх; победа не духовная, а политическая. И если Вагнер после долгих лет гонений и унижений был действительно первое время опьянен столь явным выражением восторга публики, то Людвиг с его чувствительностью уже давно понял бесполезность борьбы за человеческие души. Его охлаждение к Вагнеру было на самом деле разочарованием в возможности торжества их общего дела, ведь король видел в Вагнере не человека, а в первую очередь проводника своих собственных духовных идеалов.

Но даже осознав тщетность этой борьбы, Людвиг идет до конца и способствует осуществлению давней мечты Вагнера — обрести собственный театр. Да, строительство Байройтского театра, благодаря финансированию добровольных «патронатных обществ», было начато. Но когда эти общества оказались бессильны собрать нужные суммы, когда даже у самого Вагнера угасла последняя надежда и он готов был публично объявить, что его дело проиграно, вмешался «ангел-хранитель» Людвиг II и выдал авансом средства, необходимые для завершения предприятия. Он сделал для своего кумира всё, что мог.

Перед открытием Фестшпильхауса в 1876 году Людвиг II первый и единственный раз посетил Байройт для присутствия на представлениях вагнеровской тетралогии. Вагнеру он подарил ширмочку для свечей из слоновой кости, тончайшей резьбы, с изображением сцены в волшебном саду между Парцифалем и Кундри^[447]. Хотел ли Парцифаль — Людвиг своим подарком в очередной раз благословить Вагнера на создание его священной мистерии и тем самым показать, что мысленно он всё равно остается верен их идеалам? Как знать…

Последующие годы Людвиг очень редко виделся с композитором, но оставался верным почитателем его гения. Последняя телеграмма короля Вагнеру датирована 2 января 1883 года, ответное письмо — 10 января. Когда же до Людвига дошло трагическое известие о смерти Вагнера, он горько заплакал, а затем срочно послал своего генерал-адъютанта встретить гроб с телом композитора на баварской границе и возложить на него венок из лавровых и пальмовых ветвей и цветов с надписью «Король Людвиг Баварский — великому артисту, поэту слова и музыки, Рихарду Вагнеру». Этот венок провожал гроб Вагнера до могилы^[448].

Так закончилась великая дружба и великая борьба за великое Искусство. Жизнь Вагнера после «погружения в сказку» снова вошла в обычное русло; и на этом пути его ждали новый приют, новая жена и новый друг.

Вагнер и Людвиг II, как две одинаково заряженные частицы, оттолкнулись, придав друг другу определенный импульс. Жизнь короля отныне поворачивается в сторону своего трагического конца; жизнь композитора — к вершинам творчества и славы. Каждый из них выполнил по отношению к другому определенную миссию, после завершения которой они — в эмоциональном плане — стали друг другу не нужны. Об этом говорят хотя бы те редкие, можно сказать, вымученные встречи, происходившие скорее по инерции, чем вследствие действительной необходимости общения. При этом Людвиг продолжал снабжать Вагнера деньгами, от которых тот никогда не отказывался. Они по-прежнему обменивались письмами, в которых клялись в вечной дружбе, но на самом деле этой былой сердечной доверительной дружбы больше не было. Людвиг переживал разрыв гораздо сильнее; Вагнер утешился довольно быстро. Ему было не привыкать утрачивать иллюзии. Сначала его отвергла революция, теперь — королевская власть. Значит, надо встать над тем и другим — над человечеством. И этому импульсу он обязан Людвигу II! При этом сам баварский монарх встал на путь эскапизма[449], Вагнер же вернулся к действительности, окончательно отрезвев от абстрактных мечтаний, и стал с удвоенной силой воплощать в жизнь свои идеалы — пусть смелые, зато вполне реальные и осуществимые.

Можно сказать, что 10 декабря 1865 года Вагнер пережил свое «второе изгнание из Германии». Именно так он воспринимал вынужденный отъезд из Мюнхена. Обида была огромной. Германия в лице неблагодарных баварцев вновь не пожелала стать «страной Вагнера». Что ж, мятежному композитору — уже в который раз — раскроет свои объятия благодатная и мирная Швейцария.

Во время бесприютного скитания в поисках нового места жительства Вагнера, который находился тогда в Марселе, настигло трагическое известие: 25 января 1866 года в Дрездене умерла Минна. Его давно уже практически ничего не связывало с женой, кроме обязательных ежемесячных денежных выплат. Несмотря на то, что его сердцем владела другая, этот «супружеский долг» Вагнер исполнял регулярно, даже тогда, когда сам едва сводил концы с концами. Почувствовал ли он теперь освобождение от всех своих обязательств? Поняла ли Козима, что их с Вагнером счастье отныне находится в ее руках? Во всяком случае, смерть бедной Минны расставила все точки над «i» в отношениях неприкаянных любовников. Сама того не сознавая, Минна самим фактом своего существования находилась по одну сторону баррикад с Гансом фон Бюловом, оставшимся с ее смертью в меньшинстве. Любовный «четырехугольник» распался, «треугольник» же был «нежизнеспособен»; препятствием для неизбежной развязки оставались лишь католический брак четы Бюлов, не предусматривавший развода, и придворная служба Ганса, требовавшая соблюдения определенных моральных правил.

Сообщение о смерти Минны застало Вагнера слишком далеко от Саксонии; он, даже если бы захотел, не смог бы отдать жене последний долг… 26 января он написал из Марселя письмо старому дрезденскому другу Антону Пузинелли[450]: «…Твоя телеграмма с печальным известием была передана сюда по телеграфу из Женевы. Это могло быть сделано только вчера, так как я уехал в прошлый понедельник, очень часто менял города и только вчера дал знать, чтобы все письма и телеграммы пересылались сюда. После тяжелой ночи наступило утро, и я чувствую себя в состоянии полного оцепенения — иначе определить мое настроение я не могу: упорно стараюсь на чем-то сосредоточить свои мысли, сам не зная, на чем именно. Мера моих страданий переполнена. Природа предназначила меня творить и создавать всё новые и новые художественные образы среди тихой жизни, ограждаемой любящим человеком (курсив наш. — М. З.). А между тем мне приходилось идти такими неверными, фальшивыми путями, что могу взирать на мир только с улыбкой, которая должна казаться безумной… Жду от тебя, согласно твоей сегодняшней телеграмме, письма в Женеве и надеюсь, что в начале будущей недели оно будет там. Тогда я подробнее узнаю, как всё это случилось и что вы сделали, ты и мои дрезденские друзья, для устройства похорон жены. Уверен, что, при вашей дружеской заботливости, жена моя предана земле с такими же почестями, какие ей были бы оказаны, если бы она умерла на руках счастливого ее любовью супруга… Мир, мир страшно истерзанному сердцу несчастной женщины!!.. Всё решительно складывается так, чтобы причинить моему сердцу страдания и мучить его тоской! Оно должно быть здоровым и сильным, оно должно выдержать всё, что обрушивается на него. Моя бедная жена погибла оттого, что она от природы не была рождена для борьбы. Какие страдания! Какой ужас! О, теперь можно ей завидовать: борьба прекратилась для нее без всякой боли! Когда же, когда обрету и я свой покой?..»^[451]