Наследственная предрасположенность попала на удивительно благодатную почву. Гейер был не только талантливым поэтом, автором нескольких театральных пьес, одна из которых, «Вифлеемское избиение младенцев», по словам Вагнера, много раз ставилась на сцене и заслужила одобрительный отзыв Иоганна Вольфганга Гёте. Он обладал талантом и к живописи и даже хотел развить такие же способности в маленьком Рихарде. «Его рабочая комната с мольбертами и картинами на них действительно оказала на меня известное влияние… Однако как только дело перешло от наивной пачкотни к серьезным занятиям рисованием, я не выдержал: очень может быть, что меня отпугнул тут педантизм моего учителя (специально приглашенного Гейером в надежде на то, что пасынок пойдет по его стопам. — М. З.), невыносимо скучного человека»[20].
Но в первую очередь Гейер был актером. С самого раннего возраста Рихард окунулся в мир кулис. Очень показательно первое отношение мальчика к театру как к какому-то таинственному потустороннему миру. Его романтическое мировосприятие начинает зарождаться именно здесь — в атмосфере фантастических декораций и завораживающей музыки. Вскоре он и сам начал принимать непосредственное участие в спектаклях. В автобиографии Вагнер отмечает один забавный эпизод. Когда ему доверили роль «со словами» в пьесе Августа Фридриха Фердинанда фон Коцебу Menschenhass und Reue (самой знаменитой пьесе Коцебу, известной в России под названием «Ненависть к людям и раскаяние»), он, не приготовив урока в школе, сослался на то, что разучивал большую роль в пьесе Menchen ausser der Reihe: у Рихарда, не понимавшего смысла пьесы и пытавшегося вспомнить название просто «по слуху», получился совершенно иной смысл — «Люди из ряда вон».
Но кроме увлечения театром было еще одно — пожалуй, самое главное для Вагнера — обстоятельство: Гейеры были на дружеской ноге с композитором и капельмейстером Дрезденского театра Вебером, будущим кумиром юного Рихарда, музыка которого оказала на формирование творчества Вагнера самое непосредственное влияние.
Таким образом, с младенчества Вагнер в своей семье был окружен атмосферой «всестороннего» творчества: живопись, литература, театр, музыка… Не здесь ли кроется зародыш главной идеи вагнеровского искусства — об универсальном произведении искусства будущего?
В 1819 году, когда мальчику минуло шесть лет, отчим, заботясь о воспитании и образовании «любимчика» Рихарда (кстати, в автобиографии Вагнер часто называет Гейера не отчимом, а отцом, что говорит о том влиянии, которое оказали на мальчика заботы и авторитет его приемного родителя), отвез его в деревню Поссендорф (Possendorf) недалеко от Дрездена, где он должен был вместе с другими мальчиками из хороших семей начать учебу под руководством местного пастора по фамилии Ветцель (Wetzel). Именно здесь Вагнер официально стал Гейером. «По вечерам пастор рассказывал нам историю Робинзона и сопровождал свои рассказы превосходными поучениями в форме диалогов. Большое впечатление произвело на меня чтение биографии Моцарта, а газетные и календарные известия того времени о ходе греческой войны за освобождение действовали на меня необыкновенно возбуждающим образом. Моя любовь к Греции, выразившаяся впоследствии в восторженном интересе к мифологии и истории Древней Эллады, связана, таким образом, с одухотворенным и болезненным отношением к событиям, мне современным. Помню, как уже впоследствии, изучая историю войн греков с персами, я переживал точно такие же ощущения, какие переживал в юности, слыша разговоры о восстании греков против турок»[21].
Это были первые семена зарождавшегося интереса к Древней Греции: через взволновавшие его современные события мальчик пришел к серьезному изучению событий давно минувших. Такое отношение к философии, искусству, истории и политике очень характерно для Вагнера. Среда, в которой он вращался, безусловно, влияла на его мировосприятие. Он всегда живо откликался на происходящее непосредственно вокруг него — не говоря уже о том, что задевало его лично, — и трансформировал всё это в своей философии и творчестве. А главное место в мировоззрении Вагнера занимало искусство. Сквозь призму искусства Рихард рассматривал любое более или менее значительное явление или происшествие — насколько оно помогает или мешает развитию в первую очередь его собственного творчества. Запомним это для того, чтобы впоследствии лучше понять причину участия Вагнера в революционных событиях, о которых будем говорить позднее. Ведь, в частности, его увлечение Древней Грецией будет зиждиться на убеждении, что, по словам историка античного искусства И. И. Винкельмана[22], «свобода, царствовавшая в управлении и государственном устройстве страны, была одной из главных причин расцвета искусства в Греции» и «из свободы вырос, подобно благородной ветви здорового ствола, образ мыслей греков»[23]. Именно борьба за эту свободу, воспитывающую высокие идеалы искусства, привела в свое время Вагнера в стан «революционеров».
Забегая вперед скажем, что Вагнер пробыл у пастора Ветцеля чуть больше года. Мальчик явно был привязан к своему наставнику, и пребывание у него оставило в душе Рихарда самые теплые воспоминания. Через несколько лет он счел своим долгом обязательно присутствовать на похоронах пастора. А когда, будучи уже дрезденским капельмейстером, Вагнер заглянул в Поссендорф и на месте старого пасторского дома обнаружил «пышную постройку в современном духе», ему было так больно видеть эти необратимые изменения, что он уже никогда более не посещал это место.
К сожалению, сельская идиллия была прервана трагическим событием. 28 сентября 1821 года в Поссендорф прибыл посланец из Дрездена с сообщением, что отчим Рихарда находится при смерти. Последнее время его мучили частые и острые приступы грудной жабы (стенокардии), которые и послужили причиной смерти, приведя, скорее всего, к инфаркту. Через два дня после прибытия любимого приемного сына из Поссендорфа, 30 сентября 1821 года, Людвиг Гейер скончался. Его слова, произнесенные на смертном одре: «…нет ли у него, в самом деле, таланта к музыке?» — оказались пророческими… Мать сказала тогда мальчику, осиротевшему во второй раз: «Из тебя он хотел сделать человека»[24].
Рихард вернулся в Поссендорф, но через неделю простился с добрым пастором и товарищами по учебе уже навсегда. Брат Людвига Гейера, Карл, которого Вагнер в своих мемуарах называет дядей, отвез мальчика к себе в Айслебен (Eisleben). Карл Гейер был в Айслебене золотых дел мастером и уже ранее взял себе в ученики Юлиуса, брата Рихарда. Там мальчика определили в частное училище некоего магистра Вайса (Weiss). Но через год, когда «дядя» женился, он отправил Рихарда к его настоящему родному дяде Адольфу Вагнеру в Лейпциг.
В это время Адольф уже забросил занятия богословием и всецело посвятил себя филологии и литературным трудам. Он жил вместе с сестрой Фредерикой Вагнер, тетей Рихарда, в большом доме на рынке, принадлежавшем некоей Жанетте Томэ (Thomè). По словам Вагнера, «в это странное убежище дядю загнало непреодолимое стремление к самостоятельности»[25]. Это самое стремление, любовь к свободной богемной жизни и неприятие любых ограничений дядя будет культивировать и в племяннике, что приведет к серьезным последствиям. Но в этот свой первый приезд к Адольфу Вагнеру Рихард еще не почувствовал того родства душ, которое связало их впоследствии. Да и пробыл он у дяди недолго, всего несколько дней. Однако, по собственному признанию Вагнера, «этот человек со всей его обстановкой произвел загадочное и жуткое впечатление»[26] на восьмилетнего ребенка.
