Это, пожалуй, слишком далеко идущее предположение, однако не подлежит сомнению, что почти сразу после возвращения в Англию в июне 1625 года главный адмирал стал проявлять враждебность к Франции. Можно ли расценивать это как результат неутоленной любви и досады отверженного любовника? На этот вопрос трудно дать однозначный ответ.
В любом случае ясно, что, кроме великой любви к Анне Австрийской, в жизни Бекингема не было подобной страсти. То было единственное в своем роде событие, и, возможно, именно этот факт свидетельствует об искренности его чувств.
Подвески королевы и алтарь Анны Австрийской
Еще два анекдота, чтобы завершить данную тему.
Сначала о «подвесках королевы». Этот известный эпизод из «Трех мушкетеров» кажется многим сугубо романтическим измышлением. На деле же о нем рассказывали по меньшей мере с 50-х годов XVII века, поскольку он описан пером Ларошфуко в его «Мемуарах».
Многие документы свидетельствуют о том, что, покинув Францию, Бекингем сохранил связь с этой страной в первую очередь благодаря своему агенту Балтазару Жербье, который передавал его секретные письма по назначению, несмотря на надзор Ришелье. Некоторые – в том числе враг герцога Роджер Кок{290} – считали, что среди этой корреспонденции находились и письма королевы Анны. Кок пишет, что Жербье привез Бекингему подвязку Анны и «некое дорогое украшение». Ларошфуко же идет дальше, ибо, по его мнению, то были «алмазные подвески» (он не указывает, сколько их было), которые королева подарила английскому герцогу [59]. Заподозривший неладное Ришелье якобы воспользовался услугами графини Карлайл, бывшей любовницы Бекингема, ревновавшей его к Анне Австрийской. Графиня упомянула, что герцог надел на бал подвески, которых она у него никогда не видела; из этого она заключила, что они присланы королевой Франции, и постаралась отрезать их, «имея намерение послать их кардиналу». Дальнейшее нам известно из «Трех мушкетеров». Бекингем заметил пропажу, закрыл все порты Англии, велел срочно изготовить такие же подвески и вернул их королеве с объяснением того, что произошло. «Таким образом королева избежала мести этой взбешенной женщины, а кардинал потерял возможность обличить королеву и открыть глаза королю, тем более что подвески принадлежали государю и именно он подарил их королеве»{291}.
Мы узнаем сюжет Александра Дюма, который в данном случае ничего не выдумал, даже Миледи, поскольку ее роль в тексте Ларошфуко играет красавица Льюси Перси, графиня Карлайл. Не хватает только д'Артаньяна и его друзей… Что касается достоверности данного анекдота, то тут можно серьезно усомниться. История о тайно подаренных драгоценностях, о закрытии портов, о секретной «мобилизации» ювелиров слишком похожа на главу из романа госпожи де Лафайет, чтобы принимать ее всерьез. Впрочем, это неважно: Se non e vero, e bene trovato [60].
Другой, не менее известный, анекдот мы находим у Тальмана де Рео (он не является надежным источником): якобы во время экспедиции на остров Ре в 1627 году Бекингем, взяв в плен некоего дворянина из Сантонжа, привел его на свой адмиральский корабль и там, «рассказав о своей любви, отвел его в самую прекрасную каюту своего корабля. Эта каюта была обита золотом, пол покрывал персидский ковер, и там находилось нечто вроде алтаря с портретом королевы и множеством зажженных свечей»{292}.
Какова бы ни была степень достоверности этих двух эпизодов, они доказывают по меньшей мере одно: что любовь Бекингема к Анне Австрийской – и, соответственно, любовь Анны к нему – двадцать-тридцать лет спустя после событий 1625 года превратилась в легенду. И ни одно историческое описание красавца герцога не может быть полным без упоминания об этой любви со всеми подробностями и блеском, которые с ней связаны.
Глава XVI «Мы доверяли герцогу Бекингему»
Да здравствует королева Генриетта!
Сойдя на берег в Дувре в субботу 12 июня 1625 года после короткого, восьмичасового, морского путешествия, Генриетта Мария увидела эскорт, приехавший, чтобы принять ее и препроводить в возвышающийся над городом замок. Король Карл, хотя и сгорал от нетерпения, все же решил встретиться с юной супругой лишь после того, как она отдохнет от тягот пути. Генриетта, несомненно, почти не спала, а ее французское окружение пришло в негодование из- за слишком скромного приема и плачевного состояния замка, где кое-кому даже пришлось отдыхать на соломенных тюфяках. Дурное предзнаменование дальнейших событий…{293}
Рано утром следующего дня король приехал из Кентербери, где провел ночь. Юная королева, забыв о всяком протоколе, сбежала по лестнице и бросилась к ногам супруга, которого видела впервые в жизни. И сразу начала декламировать приветственный комплимент, который заранее разучила наизусть: «Государь, я приехала в страну Вашего Величества, дабы быть Вам полезной и подчиняться Вашему руководству», – после чего разрыдалась. Карл, тоже весьма взволнованный, поднял ее и принял в объятия. Поскольку он оглядел ее с ног до головы, она приподняла край платья и сказала: «Государь, я стою на собственных ногах и не пользуюсь никакими искусственными средствами. Мой рост действительно таков, не больше и не меньше». (Она была ему по плечо.) И поскольку ей хотелось есть, король велел сразу же принести холодную закуску и подавал ей из своих рук фазана и прочую мелкую дичь. Первая встреча прошла благополучно{294}.
Но на горизонте уже сгущались тучи. Когда садились в карету, чтобы ехать в Кентербери, где епископу предстояло благословить брак согласно англиканскому ритуалу, английский церемониймейстер стал возражать против того, чтобы в карету короля и королевы села госпожа де Сен-Жорж, бывшая гувернантка и доверенная дама Генриетты Марии, несмотря на то, что королевскую чету сопровождали графиня мать Бекингема, его жена и его сестра графиня Денби. Французы возмутились. В конце концов король уступил, и требование госпожи де Сен-Жорж было удовлетворено. Так произошло первое столкновение на почве протокола. За ним последовало множество других: в тот век, более чем когда- либо, тщательно следили за размещением «по старшинству», соблюдали правила, диктующие, кому следует и кому не следует уступать дорогу, ценили право сидеть на табуретах в присутствии короля и тому подобные иерархические почести, которые впоследствии с такой страстью описывал Сен-Симон. В то же время кто-то из сопровождавших королеву послов (герцог де Шеврез, маркиз д'Эффиа, граф де Бриенн или Лавиль-о-Клер) заспорил по тому же поводу с Бекингемом: Бриенн и Тилльер подробно и с возмущением описывают этот эпизод в своих мемуарах{295}.
Подобные протокольные тонкости, которым уделяли много места в дипломатических документах того времени, современному читателю могут показаться бессмысленными. Тем не менее тогда они были весьма важны, потому что по количеству шагов навстречу собеседнику, по более или менее торжественному приветствию судили об уважении к государю, а стало быть, к стране, которую представляли участники церемоний. В данном случае, следует отметить, что как с английской, так и с французской стороны отсутствовали даже малейшие симпатия и понимание по отношению друг к другу. Можно только удивляться тому, сколь враждебно отзывались о соседнем народе даже опытные послы, не говоря уже о простых путешественниках. Разумеется, в какой-то мере здесь играло роль различие в вероисповеданиях. Однако зарождалась враждебность на каком-то глубоком подсознательном уровне. Каждая из двух наций обвиняла другую в вероломстве, коварстве и легкомыслии. О личности короля высказывались сдержанно, но министров осуждали с суровостью, граничащей с ненавистью. Протоколы дебатов в английском парламенте изобилуют выпадами против Франции, равно как и против Испании. Что до мемуаров Тилльера, Бриенна и Ришелье, то они дышат явной антипатией к Англии и англичанам. Об этом не следует забывать, пытаясь понять политику, которую стал вести Бекингем, вернувшись из Франции в июне 1625 года.
