— Принца…
Нѣсколько тугая на ухо герцогиня склонилась ухомъ къ губамъ государыни и переспросила, что ей угодно.
— Принца принеси!
Обдѣленная и мыслительною способностью Бенигна съ недоумѣніемъ оглянулась на своего супруга.
— Ея величество требуетъ, чтобы принцъ–наслѣдникъ присутствовалъ при чтеніи манифеста! — рѣзко замѣтилъ ей по–нѣмецки герцогъ.
— Ja so! — поняла она наконецъ и поспѣшила въ дѣтскую.
Здѣсь маленькій принцъ оказался на рукахъ Лилли. Расхаживая взадъ и впередъ, она его укачивала, тогда какъ чухонка–кормилица, проведшая съ нимъ безпокойную ночь, прилегла на кровать.
— Вставай! вставай! — затормошила ее герцогиня.
— Государыня вѣрно желаетъ видѣть принца? — догадалась Лилли.
— Ну да, да! А гдѣ его парадное одѣяло?
«Или теперь, или никогда!» рѣшила про себя Лилли и, наскоро завернувъ младенца въ «парадное» одѣяльце, проскользнула въ царскую опочивальню. Тутъ, однако, неожиданно очутившись передъ цѣлымъ собраніемъ государственныхъ мужей въ раззолоченныхъ мундирахъ, она растерялась и приросла къ полу. Влетѣвшая за нею герцогиня не замедлила отнять y нея малютку–принца. Но сдѣлала она это опять слишкомъ порывисто; одѣяльце развернулось, и отъ холоднаго дуновенья, а, можетъ быть, и отъ неумѣлаго обращенья, засыпавшій уже царственный младенецъ разомъ пробудился и заявилъ о своемъ неудовольствіи во все свое младенческое горло. Сановники украдкой переглядывались. Императрица не выдержала и отрывисто замѣтила своей не по разуму усердной статсъ–дамѣ:
— Отдай его ей, отдай… Дура!
Послѣднее слово пробормотала она, впрочемъ, уже настолько невнятно, что разслышали его, должно быть, только сама герцогиня да Лилли. Возражать, конечно, не приходилось, и принцъ перешелъ обратно на руки къ Лилли. И, странное дѣло! едва только прижала она его къ своей груди, какъ безутѣшный, точно попавъ въ родное лоно, мигомъ успокоился.
Теперь Остерманъ имѣлъ возможность прочитать государынѣ и ея наслѣднику манифестъ, — что и исполнилъ не слишкомъ тихо и не слишкомъ громко, дабы, съ одной стороны, ея величество могла разслышать каждое слово, а съ другой — не было нарушено душевное равновѣсіе ея наслѣдника. На столѣ, по распоряженію Бирона, заранѣе ужъ былъ приготовленъ письменный приборъ. Когда Остерманъ, закончивъ чтеніе, поднесъ манифестъ императрицѣ, герцогъ вручилъ ей обмакнутое имъ въ чернила лебединое перо. Умирающей стоило, повидимому, большого усилія начертать даже свое имя. Послѣ этого всѣ присутствующіе сановники по очереди стали подходить къ столу, чтобы царскую подпись «контрасигнировать» и своимъ рукоприкладствомъ.
Когда тутъ Минихъ, откланявшись вмѣстѣ съ другими, взялся уже за ручку двери, Биронъ остановилъ его:
— А что же, графъ, ваше обѣщаніе? Или забыли?
Поморщился фельдмаршалъ, но, — дѣлать не чего, — подошелъ снова съ поклономъ къ государынѣ и заговорилъ слегка дрогнувшимъ голосомъ:
— Ваше императорское величество! Всѣ мы желали бы, чтобы главнымъ кураторомъ по–прежнему былъ его свѣтлость герцогъ курляндскій, и всѣ о томъ всеподданнѣйше просимъ.
Отвѣта онъ, однако, не дождался: Анна Іоанновна лежала безъ всякаго движенія, какъ бы въ летаргіи, уставивъ мутный взоръ въ пространство.
— Ну, что жъ, идемте! — въ сердцахъ проговорилъ Биронъ, и оба вышли вонъ за другими.
Трепетавшая своего грознаго супруга и повелителя, герцогиня Бенигна не спускала съ него своихъ испуганныхъ глазъ, пока дверь за нимъ не затворилась. Тутъ только она обратила вниманіе, что Лилли все еще няньчится съ принцемъ.
— Дай его сюда! — прошипѣла она и, отобравъ y нея спящаго младенца, вынесла его въ дѣтскую.
Лилли это только и нужно было. Приблизившись къ больной, она заговорила вполголоса:
— Ваше величество! Меня прислала къ вамъ принцесса Анна Леопольдовна…
Императрица, словно очнувшись изъ забытья, повела на нее недоумѣвающимъ взоромъ.
— Принцесса умоляетъ васъ, — продолжала Лилли: — не подписывайте бумаги о регентствѣ, пока она сама не переговоритъ еще съ вами! Ради Бога, ваше величество, ничего не подписывайте!
При послѣднихъ словахъ Лилли невольно настолько возвысила голосъ, что герцогиня въ полуоткрытую дверь ее услышала и тотчасъ же возвратилась. Схвативъ Лилли за руку, какъ провинившагося ребенка, она потащила ее вонъ въ дѣтскую, а здѣсь накинулась на нее, какъ фурія:
— Что ты говорила государынѣ? что?
— Ничего я не говорила…
— Вотъ я пожалуюсь герцогу и твоей принцессѣ…
— Жалуйтесь; принцесса моя, во всякомъ случаѣ, повѣритъ мнѣ скорѣе, чѣмъ вамъ.
— Дерзкая дѣвчонка! Чтобы и ноги твоей здѣсь никогда не было!
Лилли уже не возражала и вышла вонъ, говоря себѣ:
«Что можно было сдѣлать — я сдѣлала; а теперь — будь что будетъ!»
Было же вотъ что:
По прочтеніи въ дворцовой церкви подписаннаго императрицею манифеста, всѣ собравшіеся тамъ высшіе воинскіе и гражданскіе чины приняли присягу новому наслѣднику престола. Были приведены къ присягѣ по–ротно и выстроенные передъ дворцомъ гвардейскіе полки. Въ то же время сдѣлано было распоряженіе объ объявленіи манифеста во всѣхъ столичныхъ церквахъ. Сочиненіе же «деклараціи» о регентствѣ было поручено Бестужеву–Рюмину.
По настоянію баронессы Юліаны, Анна Леопольдовна сдѣлала еще разъ попытку проникнуть къ своей августѣйшей теткѣ, но герцогиня Биронъ, какъ и раньше, не допустила ея до нея: лейбъ медики, дескать, строго–настрого запретили безпокоить умирающую.
Между тѣмъ Бестужевъ изготовилъ какъ «декларацію», такъ и челобитную отъ имени сената, синода и генералитета о назначеніи будущимъ регентомъ герцога курляндскаго, и ни y кого изъ этихъ «знатнѣйшихъ» особъ не оказалось настолько гражданскаго мужества, чтобы не подписаться подъ общей челобитной. Доложить челобитную государынѣ, по требованію герцога, взялся Остерманъ. Удостоился онъ аудіенціи только черезъ два дня. И что же? Анна Іоанновна, выслушавъ докладчика, не подписала деклараціи, а положила ее себѣ подъ изголовье, со словами:
— Оставь… Я еще подумаю…
Вѣсть объ этомъ, понятно, ни для кого изъ придворныхъ не осталась тайной.
— Вотъ видите ли, ваше высочество! — заликовала Лилли. — Государыня меня тогда услышала. Помяните мое слово: регентшей будете вы!
— Ужъ право, не знаю, радоваться ли мнѣ этому или нѣтъ! — вздохнула принцесса. — Въ государственныхъ дѣлахъ я ничего не смыслю…
— Вмѣстѣ мы какъ–нибудь въ нихъ и разберемся, — замѣтила Юліана. — А останься все управленіе въ рукахъ Бирона, такъ намъ съ вами совсѣмъ житья бы уже не стало.
Тутъ вдругъ явился камергеръ принца–наслѣдника, графъ Минихъ–сынъ.
— А я къ вашему высочеству посредникомъ отъ герцога курляндскаго.
— Что же ему еще отъ меня нужно? — удивилась Анна Леопольдовна.
— Вопросъ о регентствѣ все еще виситъ на воздухѣ.
— Да я–то тутъ причемъ?
— Безъ регентства государство остаться не можетъ. Такъ вотъ не соблаговолите ли вы, для ускоренія дѣла, просить также герцога принять на себя регентство, а потомъ сказать объ этомъ и ея величеству.
— Да что онъ съ ума, видно, сошелъ! — вскричала Юліана. — Чтобы принцесса сама же просила его отнять y нея власть?
— Власти я не ищу, отозвалась съ своей стороны принцесса. — Но въ государственныя дѣла я не мѣшаюсь, а предложеніе герцога нахожу по меньшей мѣрѣ страннымъ. Жизнь моей тетушки хотя и въ большой опасности, но, съ Божьей по мощью, она можетъ еще поправиться.
— Такъ ему, значитъ, и передать?
— Такъ и передайте.
Биронъ на этомъ, однакожъ, еще не успокоился. На слѣдующее утро передъ Анной Леопольдовной предстала цѣлая депутація высшихъ сановниковъ съ тѣмъ же предложеніемъ. Но отвѣтъ имъ былъ тотъ же. Тогда временщикъ рѣшился на послѣднюю мѣру — лично уговорить государыню, и что ему это наконецъ удалось, доказывало то, что вслѣдъ за тѣмъ, 16–го октября, Остерманъ былъ снова вызванъ на аудіенцію къ императрицѣ. Оставался онъ y нея съ полчаса времени, а когда вышелъ, то объявилъ ожидавшему его Бирону, что декларація ея величествомъ, слава Богу, подписана и положена камерфрау Юшковой на храненіе въ шкатулку съ драгоцѣнностями, стоящую около царской кровати, а также что государынѣ благоугодно теперь же видѣть принцессу Анну съ принцемъ–супругомъ и цесаревну Елисавету. Возвратилась Анна Леопольдовна оттуда въ свои собственные покои вся въ слезахъ.
