— Это–то правда. Онъ не разъ, бывало, говорилъ намъ съ сестрой, что мы — вѣрноподданные русской царицы, а потому должны считать себя русскими. При крещеніи ему дали имя Рейнгольдъ, но называлъ онъ себя также по–русски Романъ.
— Изволите видѣть! Такъ и вы, Лизавета Романовна, смотрите, не забывайте ужъ никогда завѣта родительскаго. Вы будете здѣсь вѣдь въ нѣмецкомъ лагерѣ.
— Развѣ при здѣшнемъ Дворѣ разные лагери?
— А то какъ же: нѣмецкій и русскій. Мои господа, Шуваловы, — въ русскомъ, потому что оба — камеръ–юнкерами цесаревны Елисаветы Петровны.
— Но вѣдь сама–то государыня — настоящая русская, и принцесса Анна Леопольдовна теперь тоже, кажется, уже православная?
— Православная и точно такъ же, какъ сама государыня, въ дѣлѣ душевнаго спасенія и преданіяхъ церковныхъ крѣпка.
— Такъ что же ты говоришь?
— Да вѣдь государыню выдали замужъ за покойнаго герцога курляндскаго, когда ей было всего на–все семнадцать лѣтъ. Тогда–жъ она и овдовѣла, но оставалась править Курляндіей еще цѣлыхъ двадцать лѣтъ, доколѣ ее не призвали къ намъ на царство. Тутъ–то вмѣстѣ съ нею нахлынули къ намъ эти нѣмцы…
— Откуда, Гриша, ты все это знаешь?
— То ли я еще знаю! Вѣдь y господъ моихъ промежъ себя да съ пріятелями только и разговору, что про придворное житье–бытье. А я слушаю да на усъ себѣ мотаю.
— На свое усище? — усмѣхнулась Лилли. — Но нѣмцы, какъ хочешь, — народъ честный, аккуратный…
— Это точно–съ; отъ нѣмцевъ y насъ на Руси все же больше порядку. Да бѣда–то въ томъ (Самсоновъ опасливо оглядѣлся), бѣда въ томъ–съ, не въ проносъ молвить, что власть надъ ними забралъ непомѣрную этотъ временщикъ герцогъ…
— Биронъ?
— Онъ самый. А ужъ намъ, русскимъ людямъ, отъ него просто житья не стало; въ лютости съ русскими никакихъ границъ себѣ не знаетъ. Только пикни, — мигомъ спровадитъ туда, куда воронъ костей не заносилъ.
— Кое–что и я объ этомъ слышала. Да мало ли что болтаютъ? Если государыня дала ему такую власть, то вѣрно онъ человѣкъ очень умный, достойный, и есть отъ него большая польза. Что же ты молчишь?
— Да какъ вамъ сказать? — отвѣчалъ съ запинкой Самсоновъ, понижая голосъ до чуть слышнаго шопота. — Объ умѣ его что–то не слыхать; дока онъ по одной лишь своей конюшенной части; а пользы отъ него только его землякамъ, остзейцамъ, а паче того ему самому: два года назадъ, вишь, пожалованъ въ герцоги курляндскіе! А супругу его, герцогиню, съ того часу такая ли ужъ гордыня обуяла…
— Она вѣдь тоже изъ старой курляндской семьи фонъ–деръ–Тротта–фонъ–Трейденъ.
— И состоитъ при государынѣ первой статсъ–дамой, досказалъ Самсоновъ, — шагу отъ нея не отходить. Такъ–то вотъ подъ курляндскую дудку всѣ y насъ пляшутъ!
— И русская партія?
— Не то, чтобы охотно, а пляшетъ. Противоборствуетъ герцогу открыто, можно сказать, одинъ всего человѣкъ — первый кабинетъ–министръ, Волынскій, Артемій Петровичъ. Вотъ, гдѣ ума палата! На три аршина въ землю видитъ. Дай Богъ ему здоровья!
— Но я все же не понимаю, Гриша, что же можетъ подѣлать этотъ Волынскій, коли Бирону дана государыней такая власть?
— Много, вѣстимо, не подѣлаетъ; подъ мышку близко, да не укусишь. А все же государыня его весьма даже цѣнитъ. Прежде, бывало, она всякое утро въ 9 часовъ принимаетъ доклады всѣхъ кабинетъ–министровъ; а вотъ теперь, какъ здоровье ея пошатнулось, докладываетъ ей, почитай, одинъ Волынскій. И Биронъ его, слышь, побаивается. Кто кого сможетъ, тотъ того и сгложетъ.
— Это что–жъ такое? — насторожилась Лилли когда тутъ изъ–за оконъ донесся звукъ ружейнаго выстрѣла. — Какъ–будто стрѣляютъ?
— Да, это вѣрно сама императрица, — объяснилъ Самсоновъ. — У ея величества двѣ страсти: лошади да стрѣльба. Съ тѣхъ поръ же, что доктора запретили ей садиться на лошадь, y нея осталась одна лишь стрѣльба. Зато вѣдь и бьетъ она птицъ безъ промаха на лету, — не только изъ ружья, но и стрѣлой съ лука.
— Но ты, Гриша, такъ и не досказалъ мнѣ еще, изъ–за чего хлопочетъ ваша русская партія?
— А изъ–за того, что доктора не даютъ государынѣ долгаго вѣку. Буде Господу угодно будетъ призвать ее къ себѣ, кому воспріять послѣ нея царскій вѣнецъ: принцессѣ ли Аннѣ Леопольдовнѣ, или нашей цесаревнѣ Елисаветѣ Петровнѣ?
— Вотъ что! Но y которой–нибудь изъ нихъ, вѣрно, больше правъ?
— То–то вотъ, что разобраться въ правахъ ихъ больно мудрено. Цесаревна — дочь царя Петра, а принцесса — внучка его старшаго братца, царя Іоанна Алексѣевича [1]. Но какъ сама–то нынѣшняя государыня — дочь того же царя Іоанна, и принцесса ей, стало быть, по плоти родной племянницей доводится, то, понятное дѣло, сердце ея клонитъ больше къ племянницѣ, какъ бы къ богоданной дочкѣ, хотя та по родителю своему и не русская царевна, а принцесса мекленбургская. Эхъ, Лизавета Романовна! кабы вамъ попасть въ фрейлины къ нашей цесаревнѣ…
— Нѣтъ, Гриша, покойная сестра моя была фрейлиной при принцессѣ…
— Да вѣдь вы сами–то душой больше русская, а въ лагерѣ вороговъ нашихъ, не дай Богъ, совсѣмъ еще онѣмечитесь!
— Принцесса вызвала меня къ себѣ въ память моей сестры, и я буду служить ей такъ же вѣрно, — рѣшительно заявила Лилли. — Довольно обо мнѣ! Поговоримъ теперь о тебѣ, Гриша. Отчего ты, скажи, y своихъ господъ не выкупишься на волю?
Наивный вопросъ вызвалъ y крѣпостного камердинера горькую усмѣшку.
— Да на какія деньги, помилуйте, мнѣ выкупиться? Будь я обученъ грамотѣ, цыфири, то этимъ хоть могъ бы еще выслужиться…
— Такъ обучись!
— Легко сказать, Лизавета Романовна. Кто меня въ науку возьметъ?
— Поговори съ своими господами. Поговоришь, да?
— Ужъ не знаю, право…
— Нѣтъ, пожалуйста, не отвертывайся! Скажи: «да».
— Извольте: «да».
— Ну, вотъ. Смотри же, не забудь своего обѣщанія!
Въ разгарѣ своей оживленной бесѣды друзья дѣтства такъ и не замѣтили, какъ гоффрейлина принцессы возвратилась въ пріемную. Только когда она подошла къ нимъ вплотную и заговорила, оба разомъ обернулись.
— Что это за человѣкъ, Лилли? — строго спросила Юліана по–нѣмецки.
Какъ облитая варомъ, дѣвочка вся раскраснѣлась и залепетала:
— Да это… это молочный братъ мой…
— Молочный братъ? — переспросила Юліана обмѣривая юношу въ ливреѣ недовѣрчивымъ взглядомъ. — Онъ много вѣдь тебя старше.
— Всего на три года.
— Такъ его мать не могла же быть твоей кормилицей?
— Кормила она собственно не меня, а Дези. Но такъ какъ Дези мнѣ родная сестра, то онъ и мнѣ тоже вродѣ молочнаго брата.
— Какой вздоръ! Съ той минуты, что ты попала сюда во дворецъ, этотъ человѣкъ для тебя уже не существуетъ; слышишь?
— Но онъ игралъ съ нами въ деревнѣ почти какъ братъ, научилъ меня ѣздить верхомъ… даже безъ сѣдла…
— Этого недоставало!
Фрейлина круто обернулась къ Самсонову и спросила по–русски, но съ сильнымъ нѣмецкимъ акцентомъ:
— Ты отъ кого присланъ?
— Отъ господина моего, Шувалова, Петра Иваныча, къ вашей милости. Вы изволили намедни кушать съ нимъ миндаль — Vielliebchen; такъ вотъ–съ его проигрышъ.
Нѣжно–розовыя щеки молодой баронессы зардѣлись болѣе яркимъ румянцемъ.
— Хорошо, — сухо проговорила она, принимая конфеты.
— А отвѣта не будетъ?
— Нѣтъ! Идемъ, Лилли; принцесса уже ждетъ тебя.
III. Мечтанія принцессы
Сынъ фельдмаршала графа Миниха, камеръ–юнкеръ Анны Іоанновны, а по ея смерти — сперва гофмейстеръ, а затѣмъ и оберъ–гофмейстеръ при Дворѣ Анны Леопольдовны, даетъ въ своихъ «Запискахъ» такую, быть можетъ, нѣсколько пристрастную, но очень картинную характеристику молодой принцессы:
«Она сопрягала съ многимъ остроуміемъ благородное и добродѣтельное сердце. Поступки ея были откровенны и чистосердечны, и ничто не было для нея несноснѣе, какъ столь необходимое при Дворѣ притворство и принужденіе… Принужденная жизнь, которую она вела отъ 12–ти лѣтъ своего возраста даже до кончины императрицы Анны Іоанновны (поелику тогда, кромѣ торжественныхъ дней, никто посторонній къ ней входить не смѣлъ и за всѣми ея поступками строго присматривали) вліяла въ нее такой вкусъ къ уединенію, что она всегда съ неудовольствіемъ наряжалась, когда во время ея регентства надлежало ей принимать и являться къ публикѣ. Пріятнѣйшіе часы для нея были тѣ, когда она въ уединеніи и въ избраннѣйшей малочисленной бесѣдѣ проводила… До чтенія книгъ была она великая охотница, много читала на нѣмецкомъ и французскомъ языкахъ, и отмѣнный вкусъ имѣла къ драматическому стихотворству. Она мнѣ часто говорила, что нѣтъ для нея ничего пріятнѣе, какъ тѣ мѣста, гдѣ описывается несчастная и плѣнная принцесса, говорящая съ благородною гордостію».
