Он помолчал, потом добавил:

– Само собой, для нас это исключено.

Воцарилось молчание.

– Значит, тогда что же? – спросил Александр.

Пьерсон поднял на него глаза.

– Значит, все.

В последовавшую затем минуту не произошло ничего примечательного. Александр молча сложил могучие лапищи на коленях и вытянул шею. Он ждал, когда Майа кончит пить, отдаст ему кружку и можно будет выпить самому. Дьери скрестил ноги, потом привел их в прежнее положение, что потребовало немало времени, так как ляжки у него были жирные и плохо повиновались хозяину. За стеклами очков не было видно глаз. Пьерсон поставил кружку рядом с собой на землю. Потом вынул из кармана коротенькую трубочку, аккуратно умял в чашечке табак. Майа пил, и лицо его не выражало ровно ничего. Однако молчание он нарушил первым:

– А питье у тебя, Александр, классное.

– Давай кружку.

– Сюда бы еще хорошенькую порцию виски, – сказал Майа, – тогда был бы настоящий рай.

– Может, не надо? И так хватит.

Пьерсон поднял голову:

– А почему не надо?

– Вот именно, – сказал Майа, – почему?

– Потому что он, сукин сын, забыл сказать, что

уже тяпнул три кружки до обеда.

– Мы тяпнули три кружки.

– Не стесняйтесь, пейте, – сказал Дьери.

– Видишь, и Дьери тоже хочет.

– Ну как вам угодно, – сказал Александр, – но, предупреждаю, осталось всего девять бутылок.

– Итого по три бутылки на день. Как раз успеем их прикончить к тому моменту, когда явятся эти господа.

Дьери вяло пошевелился в своем уголке.

– В конце концов, это мое виски.

– Которое ты спер на эвакуационном пункте.

– Повторяю, это мое виски.

– Это виски общее, столовское, – возразил Александр.

– А раз так, так чего же ты нам голову морочишь? – заорал Майа. – Тащи его сюда, черт. Словно с кровью своей, расстаешься с этим виски.

Александр подошел, достал из ящика для медикаментов бутылку виски. Он наполнил кружки Пьерсона и Дьери. Потом налил виски в свою кружку и протянул ее Майа.

– Почему это я, – буркнул он, – почему это я вечно сам не пью, а уступаю свою очередь этому долговязому подонку.

Майа хихикнул.

– Я вот тоже удивляюсь.

Он вынул из кармана сигарету и закурил. Александр смотрел на него, как смотрит наседка на своего цыпленка.

– Крысиный убийца!

– Как так, ты крысу убил? – сказал Пьерсон.

– Надо же мне было хоть кого-то за всю эту войну убить.

– Из револьвера?

– Три пули израсходовал. По правде говоря, я в нее с первого раза попал. Ну, а еще два раза стрелял просто по нервности.

– Дай сюда твой револьвер. Я его заряжу.

Дьери вяло пошевелился в своем углу.

– А нельзя ли заниматься этим где-нибудь подальше?

Александр пожал плечами:

– Да не психуй ты. По части огнестрельного оружия аббат у нас не даст маху.

– Да уж это точно, – подхватил Майа.

– Держи, теперь все в порядке.

Майа спрятал револьвер в кобуру и поднял кружку над головой.

– Подымаю свой бокал, – с пафосом проговорил он, – подымаю свой бокал за четырех будущих военнопленных!

Пьерсон изящным жестом старой девы поднес спичку к своей трубочке.

– Ничего еще не известно, – сладко пропел он, – никогда не надо отчаиваться раньше времени. Вот хоть ты, Майа, ты свободно говоришь по-английски, почему бы тебе не попытать счастья в Брэй-Дюне.

Александр, расставлявший грязную посуду перед дверью фургона, вдруг резко выпрямился.

– Э, нет! – яростно заорал он. – Нет и нет! Неужто мы расстанемся сейчас, когда всю войну вместе проделали?!

Пьерсон взглянул на него.

– Послушай-ка, всем четверым вместе не удастся. Но один человек еще может как-то выкрутиться. Если у одного из нас будет хоть маленький шанс попасть на корабль, пусть попытается.

– Черта с два! Но ведь мы всю войну вместе проделали, забыл, что ли?

– Значит, по-твоему, это достаточно уважительная причина, чтобы всем четверым попасть в плен? – сказал Пьерсон. – А что вы скажете, мальчики? Дьери! Эй, Дьери!

– Согласен, – невнятно буркнул Дьери.

– А ты, Майа?

– Согласен.

– А ты, Александр?

– О, я!

Он сел. Он держал бутылку виски, зажав ее между колен, и нежно поглаживал.

– Что ж, вы свободны! – грустно сказал он.

Он снова наполнил свою кружку, протянул ее Майа.

– Держи, болван, – сказал он, – держи и пей! Пей, пока еще у тебя есть чем пить.

– Спасибо, дурачок, – сказал Майа.

Он поглядел на Александра, и на какую-то долю секунды в его глазах засветилась нежность.

– Я-то не сумасшедший, – продолжал Александр, – я своей шкурой зря не рискую.

Он обвел глазами своих дружков. Они все трое сидели здесь, рядом. Каждый на своем привычном месте, Майа рядом с ним, Александром, Пьерсон напротив, спиной к санаторию, а Дьери рядом с Пьерсоном. А он, Александр, стоя их обслуживает. И опять все было в порядке. А Пьерсон говорит, что надо разлучаться!

Вдруг Александр вспомнил отступление. И подумал о нем с чувством глубочайшей брезгливости. Ужасное это было отступление. Не так ужасно было ощущение опасности, даже сам разгром армии. Для него лично, для Александра, самым страшным была всеобщая разруха. Мешанина воинских частей на дорогах, беспорядочные толпы беженцев, женщины и ребятишки, восседавшие на повозках, заваленных тюками, и на каждом перекрестке пожары, кладбища машин, и дома! О черт, дома, дома! развороченные, искалеченные. Окна висят на одной скобе, а внутри поломанная мебель, разбитая посуда, белье в куче осыпавшейся штукатурки! Беспорядок непоправимый, чуть ли не во вселенском масштабе! Александр даже мысли не допускал, что такое возможно. Но сейчас все вроде бы утряслось. Явно утряслось… С тех пор как они прибыли сюда в санаторий, все окончательно утряслось. Александр вспомнил о провизии, хранившейся в ящике для медикаментов, и подсчитал, что, если взяться за дело с умом, они вполне продержатся еще неделю. Даже десять дней, если, конечно, расходовать с умом. Только вот эти сволочи фрицы будут здесь раньше, чем через десять дней. Одним словом, не удастся пожить спокойно. Устроиться по-человечески.

– Миллионы! – сказал Дьери.

Трое остальных посмотрели на него, потом переглянулись. Дьери ничего не видел. Тело его напряглось, глаза были устремлены куда-то вдаль.

– О, черт, миллионы, – сказал он, – миллионы же! Сами в руки идут!

За стеклами очков глаза его были, как всегда, холодные, цепкие, и глядел он куда-то в одну точку так пристально, что Александр, сидевший напротив, невольно обернулся. Но позади была только аллея санатория и деревья, и солдаты, проходившие мимо.

– Где? – спросил Александр.

Вид у него был до того ошалелый, что Майа не выдержал и прыснул. Пьерсон снова оглянулся на Дьери. Дьери по-прежнему ничего не замечал и все смотрел куда-то вдаль. В глазах его застыло напряженно-безличное выражение – так смотрят сквозь стекло аквариума рыбы.

– Ну? – спросил Александр.

– Верно, – сказал Майа, – не томи, рожай.

Дьери все еще глядел вдаль. Майа улыбнулся Пьерсону.

– Дай ему хорошенького тычка в брюхо. Авось проснется.

– Эй, Дьери! – Пьерсон положил руку ему на плечо.

– Да влепи ему парочку пощечин.

– Ну и ну, – сказал Александр.

Пьерсон потряс Дьери за плечо. Тот вздрогнул всем телом и огляделся. Глаза его снова исчезли за стеклами очков.

– Ну и ну! – сказал Александр. – Неужели это его от виски так развезло?

– Да что ты. Он только отхлебнул.

– А не кажется ли вам, – вдруг сказал Дьери, – что пора кончать говорить обо мне, будто меня здесь нет.

– Но теперь-то ты здесь! – сказал Майа.

– Ну хотя бы и здесь.

– И даже кое-где еще.

Александр фыркнул.

– Во всяком случае, тебя здесь только что не было.

– Как так? Я что-нибудь говорил?

– О миллионах говорил.

– Ага, – живо отозвался Дьери. – А что же я говорил?

– Сказал: «Миллионы, ах, черт, миллионы – сами в руки идут».