Он вытащил из кармана коротенькую трубочку и сел. Сдержанный, слегка отчужденный, он походил на кошку, свернувшуюся клубочком и закрывшую в дремоте глаза.
– Э, нет, – сказал Александр, – с куревом подождем. Сейчас будем обедать.
Пьерсон сунул трубку в карман.
– А со мной уж никто не здоровается, а? – сказан Майа.
– Добрый день, Майа.
– Нет, не так. Скажи, прошу тебя, понежнее.
– Зато виски Дьери слишком нежно.
– Не понимаю, при чем тут виски. Ну, прошу, повтори еще раз.
– Добрый день, Майа.
– Уже лучше, явно лучше. А теперь, будь другом, скажи, пожалуйста, этому жирному увальню, что плевать ты на него хотел, кури, старик, на здоровье свою трубочку.
– Нет, не буду, я человек дисциплинированный.
– А откуда все-таки эти два хлеба? – сказал Александр. – Где ты их достал, эти два хлеба?
– Мне их санаторный повар уступил.
– Эх, кюре, кюре, – сказал Александр. – Небось святые сестрички тебе удружили.
Пьерсон изящным движением поднял руку.
– Ничего подобного! Вот уж нет! Дело происходило только между поваром и мною, без всяких посредников. Он сменял хлеб на вино.
Майа не слышал слов Пьерсона. Он вслушивался в его голос. Голос у Пьерсона был и впрямь приятный. Он лился плавно, без пауз и запинок. Лился округло. Так мягко вращаются стальные шарикоподшипники в масляной ванне.
– На вино?! – сказал Александр. – Но я ведь тебе вина не давал. И ни в коем случае не дал бы. Его у нас и так мало.
– Я вино купил.
– Сколько дал?
– Сорок франков.
– Сорок монет! – сказал Александр. – Да это же чистый грабеж!
– На каждого получается всего по десять франков.
– Десять монет! Десять монет за хлеб? Ты что, совсем рехнулся?
– Да ведь на каждого по кило получается.
– Точно! Десять за килограмм хлеба! Нет, ты, видать, одурел!
– Так все платят.
– Хрен они платят, – завопил Александр, воздевая к небу свои огромные мохнатые ручищи. – Десять монет, нет, ты только подумай! Лучше бы тебе вообще в это дело не соваться.
– Покорно благодарю.
– Десять! – гремел Александр. – Да за что – за хлеб!
– Если хочешь, могу отнести его обратно!
– Нет уж, раз он здесь.
– Или давай вот что сделаем, разложим твою часть на нас троих.
– Чертов поп, – сказал Александр, нагибаясь над костром.
И сразу же он вскинул голову, улыбнулся Пьерсону и заметил, что Майа сидит с закрытыми глазами, упершись затылком в ограду санатория. Он еще раз подумал про себя, что, когда Майа молчит, вид у него ужасно печальный.
– Ого, – сказал Пьерсон, поворачиваясь к Майа, – ты занял место Дьери.
– Да, занял, – яростно сказал Майа, – я занял место Дьери.
Одним движением он поднялся с земли и уселся на свое обычное место у переднего правого колеса фургона. Александр проследил за ним взглядом.
– Не обращай на него внимания, – сказал он. – Мосье, видите ли, не в духах. Ему, вообрази, противно торчать здесь и ждать, когда его возьмут в плен.
– Ничуть, – сказал Майа, – я просто в восторге. Так много говорим о фрицах, что я уже сомневаюсь, существуют ли они на самом деле. Что бы там ни болтали, а все-таки приятно поглядеть на высшую расу.
– Пусть твоя высшая раса целует меня в зад, – сказал Александр.
Майа улыбнулся.
– Опять этот знаменитый зад! И о нем тоже так много говорим…
– Верно, – сказал Пьерсон, – что я уже сомневаюсь…
– Ого, кюре, остроты у тебя не слишком поповские!
Пьерсон улыбнулся, опустил свои длинные ресницы и промолчал.
– Ну, – сказал Александр, обернувшись к нему, – какие новости?
– Вот когда придет Дьери…
– Да нет, рассказывай сейчас, черт, рассказывай! Не будем же мы его сто лет ждать.
– Вот придет Дьери, и расскажу.
Александр пожал плечами, потер поясницу и снова взялся за консервы. Попались французские. Александр радовался, что попались французские. Английские консервы не такие вкусные. Один жир, мяса почти нет. При варке уменьшаются в объеме чуть ли не вдвое. А французские аппетитно румянятся. Слава богу, уже готово, а Дьери все нет.
Тут явился Дьери. Он спешил, так как запаздывал, и его жирное брюхо колыхалось при ходьбе. Голову он закидывал назад. Лицо его так заплыло жиром, что даже подбородка не было видно и щеки без всякого перехода сливались с шеей. Он пожал всем по очереди руки и сел на свое обычное место – рядом с Пьерсоном, спиною к ограде. Потом молча оглядел присутствующих. Глаз его не было видно за поблескивающими, толстыми, как обычно у близоруких, стеклами очков. Только случайно вас молнией обжигал мимолетный взгляд, холодный, внимательный, вечно настороженный. И тут же стекла очков снова начинали нестерпимо поблескивать, и снова глаза пропадали.
– Подставляйте котелки.
– Ты, Александр, нам как мать родная, – сказал Пьерсон.
– Можете, конечно, охаивать меня сколько влезет, – сказал Александр, – но что бы с вами, я вас спрашиваю, без меня сталось, а? Особенно с Дьери и Майа. Жили бы по-свински.
Он поднялся, чтобы потушить костер.
– О Пьерсоне я не говорю. Он, Пьерсон, слава богу, не такой, как вы. Он, Пьерсон, живо отыщет себе столовку, где уже есть поп. А в столовке, где есть кюре, ясно, кормят получше.
Разглагольствуя, он затаптывал тлеющие головешки толстыми подметками. Потом сел, зажал котелок в могучих коленях. Лицо у него было бронзовое от загара, но под густой шерстью, покрывавшей руки до локтя, проглядывала белая, еще не успевшая загореть кожа. Никакому солнцу не пробиться сквозь эти волосяные джунгли.
Майа с улыбкой поглядел на него.
– Просто уму непостижимо, до чего борода меняет физиономию. С твоими буйными кудрями ты похож на ассирийского царя. Только вот жемчугов в бороде не хватает.
Александр пожал плечами.
– Будь у меня жемчуга, я бы не стал их в бороду совать.
– А по-моему, – сказал Пьерсон, – он больше похож на Иоанна Крестителя сразу же после усекновения главы.
– Почему это после усекновения?
– Да, видишь ли, такая голова хороша сама по себе… И вполне может обойтись без телес.
Все четверо от души расхохотались. Они радовались, что сидят вместе, вчетвером, под лучами солнца.
Александр, поставив рядом с собой на дощечку три кружки, наливал из фляги, а потом пускал по кругу. Свою личную кружку он протянул Майа и ждал, когда тот кончит, чтобы попить самому.
– Ну, аббат, каковы новости?
Пьерсон вытащил из кармана носовой платок снежной белизны, утер губы.
– Умора с этими кюре, – сказал Александр. – Если вам требуются самые свежие новости, смело положитесь на попов. Они вам в любую щель нос просунут, эти проклятые.
– А иди ты знаешь куда, – вот тебе совет кюре, – пропел Пьерсон своим приятным голоском.
Майа подался вперед.
– Ну, какие новости, а? Дьери, да ты слышишь, что я спрашиваю?
Дьери чуть пошевелился на месте, но промолчал.
– Так вот тебе новости. Из Брэй-Дюна эвакуируют по морю солдат, но только одних англичан.
– Громче говори, аббат, – сказал Александр. – Голосок у тебя такой деликатный, что в двух шагах ни слова не разберешь.
– Говорю, из Брэй-Дюна эвакуируют только англичан. Так что даже не стоит туда соваться. Им теперь повсюду мерещатся шпионы. Мне рассказывали, будто на одном из их судов обнаружили французского майора с денщиком, которые тайно туда пробрались. И обоих тут же вышвырнули за борт. Майор утонул. А денщик спасся вплавь.
– Ну и сволочи, – сказал Александр.
Майа пожал плечами.
– Если только это правда.
– Верно, – подтвердил Пьерсон, – если это правда. К тому же, будем говорить начистоту, англичане сейчас смотрят на нас, как мы смотрели на бельгийцев после прорыва на канале Альберта. Сам понимаешь… Наконец, в пользу англичан можно сказать, что они все-таки увозят своих людей, тогда как французское командование… В принципе эвакуируют из Дюнкерка и Мало, но отправляют в час по чайной ложке и сажают на суда только организованные соединения.
