Пол открыл кран, и грохот капель прервался. Лоринг выругался, глядя ему в спину, и вышел.

– Похоже, он чем-то расстроен, – сказал Пол. – Он что, застал тебя с Эдди Веддером или еще с кем?

Я пыталась заглянуть ему в глаза, но он отказался играть в эту игру. Казалось, он решил всеми силами избегать моего взгляда. Я молча наблюдала, как вода бежит по его пальцам, как он намыливает руки розовой жидкостью и как смывает пену с ладоней. Потом он закрыл кран так плотно, что в комнате стало тихо, как в гробу.

– Подожди, – сказала я, когда он пошел к двери. Он раздумывал секунду, потом повернулся лицом ко мне.

– Мне надо идти, – сказал он, поправляя падающий с плеча рюкзак.

– Может, попробуем найти какое-нибудь место и поговорим сначала? – спросила я почти шепотом.

– Поговорим? Хочешь поговорить?

– Я сейчас иду к Майклу. Я буду жить у них два дня и следить за собакой. Может, зайдешь, если у тебя будет время?

– У меня не будет времени.

– Я должна рассказать тебе что-то.

– Расскажи сейчас. Расскажи прямо здесь.

Я смотрела на его пальцы, сжимающие ручку двери так, что побелели косточки. Как Филипп Оксфорд, готовящийся дернуть дверь на себя и выпрыгнуть.

– Я очень ошиблась, Пол.

– Господи, ты просто не имеешь права опять втягивать меня во всю эту ложь.

– Я не хотела разбить тебе сердце. Поверь мне. Я только хотела…

– Замолчи! – Он выпустил ручку и выбросил вперед раскрытую ладонь, словно защищаясь и нападая одновременно. – Разбила мне сердце? Так ты сказала? Могу тебя обрадовать: ты не разбила мне сердце. Мое сердце в порядке. Никогда в жизни не было в таком порядке. Знаешь, что ты сделала? Ты взяла «АК-47» и разворотила из него всю мою душу. Поэтому мне глубоко плевать на все, что ты можешь рассказать! Поэтому только чудо заставит меня забыть об этих девяти месяцах, которые я прожил в аду!

– Я знаю, что не могу заставить тебя забыть. И жалею о том, что сделала. Я могу только рассказать тебе правду и надеяться, что…

– Заткнись! Ты понятия не имеешь, что такое, черт подери, правда. – Он отступил от меня на шаг. – А знаешь, о чем я жалею? О том, что встретил тебя когда-то. Даже больше – о том, что ты не истекла кровью двенадцать лет назад в своей ванной, а дожила до двадцати шести лет, приехала в Нью-Йорк и убила мою душу. Об этом я жалею.

Я даже не пыталась сдерживать слезы, но чтобы сохранить остатки достоинства, выпрямилась и высоко подняла голову.

– Никто никогда не говорил мне таких ужасных вещей. Никогда.

Но что-то в его глазах заставило мня замолчать. Что-то, что противоречило ненависти, звучащей в голосе. Там было сожаление. И крик о помощи. И я сделала последнюю попытку.

– Нам надо поговорить. Сегодня ночью, завтра, через два месяца, когда ты захочешь. Хорошо? Я буду ждать.

Он начал отступать назад, как будто против воли, словно кто-то тянул его за рукав.

– Не особенно на это рассчитывай. – Он уже стоял в холле.

Дверь захлопнулась, и я его больше не видела.

Пластмассовая косточка, желтый утенок, красный огнетушитель, мохнатый ежик. Игрушки Фендера были разбросаны по всему полу, как пищащие противопехотные мины, и я наступала на все по очереди не потому, что хотела играть с ним, а потому, что тишина была невыносимой; в темноте дом был похож на морг.

Я была одна, и никто не мешал мне снова и снова вспоминать жестокие слова Пола и выражение его лица, так явно противоречащее им. «Жаль, что ты не умерла», или «Спаси меня»?

Я уговаривала себя, что мне станет легче, когда наступит день. А в понедельник вернутся Майкл и Вера. Когда они вернутся, я сразу пойду на Людлоу-стрит, поднимусь на четвертый этаж, открою окровавленную дверь ключом, который все еще висит у меня на цепочке, зайду в квартиру и заставлю Пола выслушать меня. И потом, если он все-таки не захочет меня, ладно, я смогу это принять. Но только после того, как он все узнает.

Вера постелила мне на диване, использовав вместо одеяла один из ковриков тетушки Карен. Запах сводил меня с ума. Я свернула коврик, засунула его в кладовку и надела свитер Майкла, чтобы не замерзнуть.

Ночью Фендер подошел ко мне и потрогал мою ногу лапой, похожей на мохнатый прутик. Я решила, что ему надо пописать, и встала, чтобы выпустить его.

С самого начала октября было холодно, и непрерывно шли дожди, и когда я открыла дверь, то увидела мелкую морось, выхваченную из тьмы светом уличного фонаря. Потом я опустила глаза.

На ступеньках сидел Пол, упершись каблуками в землю, постукивая друг по другу носками ботинок, обняв руками колени и опустив голову, с которой так и не снял дурацкую оранжевую шляпу.

Я прошептала его имя, и он, вздрогнув, вскочил на ноги, будто я испугала его еще больше чем он меня. Он был похож на лунатика, не понимающего, где он и как он тут оказался.

У меня из-под ноги вылетел Фендер, прыгнул на Пола, потом метнулся по дорожке и поднял лапу на угол соседского мусорного бака. Майкл просил меня обязательно вытирать ему лапы перед тем, как пускать в дом, но на этот раз я решила забыть об этом.

Пол заглянул в дверь за моей спиной.

– Ты одна?

Я кивнула.

– Ты давно сидишь здесь?

– Да, – ответил он, теребя застежку куртки, – пытаюсь решить, стоит ли постучать.

Я открыла дверь шире, как бы приглашая его войти, но он продолжал стоять на пороге, потирая ладони, будто пытался добыть огонь.

– Элиза, то, что я сказал в театре…

– Забудь. – Я резко махнула рукой. – Я заслужила это.

– Я просто не хочу, чтобы когда-нибудь ты вспоминала о нас и считала, что я правда так думал. Я специально пришел, чтобы сказать тебе это. Хорошо?

Мне не понравилось, как он сказал о нас. Как будто о чем-то, потерянном навсегда.

– Хороню? – повторил он с отчаянием.

Во рту было сухо. Я подождала, пока на языке скопилась слюна, и кивнула, одновременно сглотнув ее.

Оставив дверь открытой настежь, я вошла в дом, повернулась и тщательно просчитанным движением опустила подбородок, расширила глаза и смотрела на него до тех пор, пока не увидела признаков скорой капитуляции.

– Я не могу, – сказал он.

– Всего на минутку.

Он оглянулся через плечо, посмотрел на спящие соседние дома, шагнул вперед и с явной неохотой закрыл за собой дверь.

Я очень осторожно протянула руку к его груди, боясь, что он вздрогнет или отшатнется. Он не сделал ни того, ни другого. Он положил ладонь на мою руку, приподнял ее на секунду и засунул себе под свитер, положив прямо на сердце. Рука была холоднее, чем его кожа, и он задрожал. Потом он закрыл глаза, и я стала медленно пододвигаться к нему, пока не уперлась грудью в собственную руку.

– Мне нельзя было приходить, – сказал он.

Потом все происходило очень быстро. Через секунду мы уже целовались, падая на кровать. Потом раздевались. Пол был надо мной и во мне. Что-то яростное было не в том что, а в том, как он все делал.

Я открыла глаза и поняла, что он все еще не снял свою дурацкую оранжевую шляпу. Я хотела стащить ее с его головы, но он схватил меня за руку.

– В чем дело? Неудачная стрижка?

– Что-то вроде того, – ответил он, но в голосе не слышалось и намека на юмор.

Я обхватила его ногами и почувствовала, как он напрягся перед тем, как кончить, и отпустила его, только когда он отпустил меня.

Я лежала и смотрела на тень креста на стене комнаты, образованную пересекающимися за окном проводами.

– Мне так много надо сказать тебе.

– Ш-ш…

Он прижал меня к себе и обвился вокруг моего тела.

– Не надо разговоров. Не сегодня. Я просто буду держать тебя, хорошо?

Когда я проснулась, то, еще не открывая глаз, поняла, что Пол ушел. Я тут же набрала его номер и оставила сообщение с просьбой перезвонить.

Я собрала диван и взяла телефон с собой в ванную, боясь, что он позвонит, когда я буду в душе. Я уже одевалась, когда услышала стук в дверь, и побежала открывать, намотав на голову тюрбан из полотенца. Я надеялась увидеть Пола с кофе и завтраком, но на крыльце стоял Лоринг.