– Сначала – главное, – сказал Пол в микрофон. – С днем рождения, Дуг.
Он поклонился Дугу, сидящему в первом ряду справа. Все зааплодировали, и Пол дождался, пока зал смолкнет.
– Огромная честь быть здесь сегодня. И я хочу поблагодарить Дуга не только за то, что он пригласил меня участвовать в этом замечательном концерте, но и за все бесконечно многое, что он дал мне, – его голос дрожал. – Я знаю, я не единственный в этом зале, кто может сказать то же самое, но в моей жизни было немало моментов, когда только песни Дуга помогали мне удержаться наплаву и пережить ночь… Он был другом, учителем, плечом, на которое можно опереться.
Пол глотнул воды из бутылки, и я заметила, как дрожит его рука. Я никогда не видела, чтобы он так нервничал на сцене.
– Блин. Все. Хватит болтать. – Он откашлялся и потер руки. – Одному богу известно, где бы я был сейчас, если бы когда-то не нашел эту песню. Или она не нашла меня. Как посмотреть.
Я удивилась, когда Лоринг не стал возражать против выбора Пола. Он знал, как много для меня значит «День, когда я стал призраком», и легко мог потребовать ее себе. Как сын Дуга он, несомненно, имел бы преимущество, но он принял мужское решение, выбрав песню «Мой сын», которую Дуг подарил ему на шестой день рождения.
Пол бросился в песню, как в воду, головой вперед, и как я ни старалась оставаться безучастной, кожа покрылась мурашками даже до того, как он начал петь.
Разница между настоящим и фуфлом.
Чем дольше слушала я песню, чем дальше уводила она меня в мое прошлое, возвращала его и смешивала с настоящим, уносила в будущее и при этом оставалась вне времени и пространства, заставляя хотя бы на минуту поверить в бесконечность жизни.
Когда Пол пел второй куплет, у него по щекам текли слезы, и я знала, что он чувствует то же, что и я.
Я сидела в середине второго ряда и все время хотела поймать его взгляд. Я почему-то была уверена, что он точно знает, где я, но он ни разу не посмотрел в мою сторону.
Он закончил песню и долго молча стоял, потом снял гитару и сел к роялю.
Еще одна новость. Я никогда не видела, чтобы он играл на фортепьяно на сцене.
– Следующую песню я записал примерно месяц назад, – сказал он. – Она должна была стать заглавным треком нашего нового альбома. Я назвал ее «Спаси Спасителя», и она довольно длинная, поэтому не стесняйтесь – можете сходить выпить чего-нибудь, или в туалет, или еще чего, пока я пою.
Я боялась слушать ее, но не могла заставить себя сдвинуться с места, убежать или, по крайней мере, заткнуть уши.
Мелодия была сентиментальной и горькой, похожая на ультрасовременную версию одной из баллад Элтона Джона и Берни Топина с альбома «Captain Fantastic and the Brown Dirt Cowboy». Но голос и страсть могли принадлежать только Полу, и он пел ее, будто выталкивал из себя сгусток крови и боли и, оставшись без сил, признавал свое поражение.
Надо отдать ему должное —
Он донес свой крест до горы.
И далее втащил на вершину.
Иисус был сильнее меня.
Но и он умолял отца, который его оставил.
Чтоб тот отпустил его душу.
И все это ради чего?
Люди сбиваются в толпы
И делают вид, что помнят
О нем, но последним всегда
Смеется тот, кто не верит.
Почем отпущенье грехов, светлый ангел?
Спасите Спасителя, плачет она.
Но, опустив подбородок и к небу подняв глаза.
Оставляет меня одного
Умирать.
Нет, ты не Иуда, детка.
Просто все оказалось сложней.
Чем мы мечтали когда-то.
Победа не для урода. И даже любовь не может
Стереть твой шрам на запястье
Или на шее той жертвы.
Что я принес к алтарю.
Конечно, я помню те ночи:
Мне было тепло с тобою,
И я не хотел прощаться,
Когда уходил по утрам.
Но сейчас я прошу об одном:
Господь, прими мою душу!
Судьба всех цветов на земле —
Вянуть с течением дней.
Никто не двигался. Семь минут и двадцать две секунды все сердца были обнажены и раскрыты для Пола.
Он поднялся, и зал поднялся вместе с ним, бешено аплодируя. Даже Дуг встал и хлопал, подняв руки над головой.
А я уже бежала по проходу, надеясь найти Пола, пока он не скроется в одной из гримерок. У входа за кулисы меня остановил охранник, и я потеряла минуту, роясь в сумке в поисках пропуска. Когда я наконец нашла его, охранник заставил меня прикрепить его на грудь и только после этого разрешил войти.
Я бежала по коридору, читая бумажки с именами, прикрепленные к дверям, но остановилась, почувствовав чью-то руку на своем локте.
– Нам надо поговорить, – сказал Лоринг.
– Через пять минут.
– Сейчас. – Он затащил меня в пустую туалетную комнату и захлопнул дверь. – Ты меня даже не видела, так?
Я оглянулась на дверь, и мне показалось, что она закрыта намертво. Навсегда. Побег невозможен.
– Я стоял слева, у самой сцены, в сорока футах от тебя. В какой-то момент ты смотрела прямо на меня, но не видела.
Я вспомнила Филиппа Оксфорда. Как он держался за ручку аварийного выхода, чтобы выскочить из горящего самолета, как только тот остановится. Я осторожно просунула руку за спину и попыталась нащупать ручку. Она была слишком далеко.
– Я больше не могу, – сказал Лоринг. – Я не могу больше притворяться, что когда-нибудь ты посмотришь на меня так же, как смотришь на него.
Я закрыла лицо руками и потрясла головой. Я ненавидела себя. Даже когда я пыталась перерезать вены, я ненавидела себя не так сильно. Для ненависти было три причины: первая – это то, что я сделала с Полом, вторая – то, что я делаю с Лорингом, и третья – то, что я так невозможно ошиблась во всем.
Все неправильные решения, принятые мной, как сирены визжали у меня в мозгу.
– Элиза, скажи что-нибудь.
Я знала, что он хочет услышать, но я тоже не могла больше притворяться.
– __Я говорила тебе, что ничего не получится. Я говорила, что не смогу дать тебе то, что тебе надо.
Лоринг яростно ударил кулаком по двери одной из кабинок, и она еще целых десять секунд крутилась на петлях.
Я смотрела на его ноги и пыталась вспомнить, на какой из них родинка.
– Я сдаюсь. Я не могу больше, – сказал он.
Я оглянулась вокруг, воспринимая все окружающее с необычной четкостью: запах мочи, яркий свет флуоресцентных ламп, придающий мертвенную бледность сияющей коже Лоринга, оглушительный грохот капель, падающих из крана в белую раковину.
Вот что значит быть в середине любви, подумала я. Быть в середине любви – это то же самое, что быть в середине войны.
Я стояла и прикидывала, когда мне можно будет убежать, разыскать Пола и рассказать ему всю правду.
Еще двадцать секунд, решила я и начала считать. Девятнадцать Миссисипи, восемнадцать Миссисипи, семнадцать…
Дверь за моей спиной распахнулась.
– Какая встреча, – сказал Лоринг.
Я видела не Пола, а его отражение в зеркале. Он все еще не снял дурацкую оранжевую шляпу, а через плечо у него висел рюкзак.
– А черт! – сказал Пол так, будто попал в специально расставленную нами ловушку.
Лоринг, не отрываясь, смотрел, как он подходит к раковине.
– Послушай, приятель, что ты так уставился на меня? Ты ее хотел – ты ее получил. Теперь разбирайся с ней сам. А я просто пришел помыть руки.