Начало лета было довольно умеренным, но утренние метеопрогнозы на Седьмом канале предупреждали, что приближающееся Четвертое июля будет удушающе жарким. Я решила этому не верить. Я решила вообще не обращать внимания на День независимости. Потому что обращать на него внимание значило обращать внимание и на тот день, в который Пол должен был сесть на «Боинг-737» в Майами и через несколько часов, если Богу будет угодно, приземлиться в аэропорту имени Кеннеди.

Как оказалось, предостережение Лоринга совсем не было преувеличением. Прошло всего три с небольшим месяца, и мы уже вместе ели, вместе проводили свободное время и вместе спали во все дни, кроме пятниц и суббот, когда у нас ночевали близнецы, а я ездила к Вере в Бруклин.

– Нам надо поговорить, – сказал Лоринг одним июньским утром, сразу после того, как я услышала тот прогноз. Он только что вернулся из Лос-Анджелеса, где они пять дней снимали клип, и распаковывал свои вещи. Вся его одежда лежала на кровати.

– Ты был в рубашке с короткими рукавами? – спросила я отчасти потому, что мне не хотелось серьезных разговоров, а отчасти потому, что была действительно озабочена его безопасностью. – Пожалуйста, скажи, что в самолете ты был не в ней.

У него на лбу появились две вертикальные линии.

– Ты же умный, а ведешь себя иногда страшно легкомысленно. Нельзя носить короткие рукава в самолете. Если будет пожар, у тебя руки обгорят до корочки.

– Если будет пожар, руки будут волновать меня меньше всего.

Я схватила рубашку и проверила ярлычок.

– Синтетика. Чистый пластик. Он просто вплавится тебе в кожу.

– К сожалению, мой термокостюм сейчас в чистке.

– Тебе все шутки. На твоем месте я бы надела костюм автогонщика. Кожа – это самое безопасное. После нее идет шерсть и потом – чистый хлопок.

Лоринг засмеялся и поцеловал меня в макушку.

– Представляешь, какая радость будет у прессы, когда я пройдусь по аэропорту имени Кеннеди в костюме автогонщика?

Лучше бы он не поминал аэропорт имени Кеннеди. Я сразу вспомнила о Поле.

– Элиза, мы можем поговорить серьезно?

Мое лицо непроизвольно скорчилось в гримасу.

Говорить серьезно для Лоринга означало задавать мне вопросы, честные ответы на которые не могли ему понравиться. А начинать врать было поздно: он слишком много обо мне знал.

– Ну что ты так смотришь?

– Как?

– Как будто съела лимон.

Я сидела на кровати, прислонившись к спинке, надеялась, что День независимости никогда не наступит, и пыталась изобразить нормальное лицо.

– Тебя не было почти неделю. Разве нельзя просто порадоваться?

Он закончил сортировать одежду на грязную и чистую, свалил грязную большой кучей на полу и сел.

– А что мы сейчас делаем?

Вопрос прозвучал невыразимо грустно.

И сам Лоринг как-то ссутулился. Обычно он держался очень прямо, а сейчас, казалось, вся сила ушла из верхней части тела.

– Так получалось, что я много говорил о тебе за эти дни. Обязательно кто-нибудь спрашивал, кто ты, а я не знал, что ответить. Друг? Соседка? Девушка, с которой я сплю? Как мне называть тебя?

– Мы с Верой на прошлой неделе познакомились в Проспект-парке с парнем, который исполняет рэп и за доллар использует в нем твое имя. Он сказал, чтобы мы называли его Йо-Йо. Ты тоже можешь называть меня Йо-Йо.

Лоринг не засмеялся и даже не улыбнулся.

– Помоги мне, пожалуйста.

– Извини. Как ты хочешь меня называть?

– Своей.

Я вздохнула, а лицо у Лоринга стало еще решительней.

– По крайней мере, скажи мне одно. Скажи, чего мне ждать четвертого.

– Я не пойду на концерт, если ты об этом.

– Не только об этом, Элиза. Мне надо знать, правда ли, что между вами все кончено, или я должен быть готов к тому, что ты уложишь свои сумки, вызовешь такси и, помахав рукой, уедешь из моей жизни на Людлоу-стрит к своему личному Иисусу.

Никогда Лоринг не сможет понять, какое верное слово он выбрал. Если бы он понимал, он ни за что не употребил бы его.

– «Протяни руку и дотронься до веры», – пробормотала я.

Но Иисус не жил больше на Людлоу-стрит. На следующий вечер я доехала на метро до Второй авеню и дошла до нашего бывшего дома. Минут десять я стояла и смотрела на него, и он казался таким пустым, что не верилось, что когда-то было по-другому.

Потом почти бессознательно я пошла к «Кольцам Сатурна», не обра щ ая внимания на машины и светофоры и почти надеясь, что неосторожный водитель переедет меня.

Иоанн Креститель выпрямился и замер.

– Неужели это сама мисс Американ-Пай?

Невозможно было понять, куда смотрит его единственный глаз.

– Ты со мной говоришь?

– Да. Я с тобой говорю. С кем же еще? – Он сделал мне мартини и сказал, что соскучился. – Как там наш мальчик? Не устал быть рок-звездой?

От Веры я знала, что после нашего разрыва Пол проводил немало времени в «Кольцах Сатурна», заливая горе ромом. Я не сомневалась, что Джон в курсе нашей ситуации.

– Не будь педиком, – сказала я.

– Как скажешь, мисс Американ-Пай.

– Почему ты меня так называешь?

– Подходящее имя для тебя. Знаешь, почему Дон Маклин так назвал свою песню?

– Нет.

– Американ-Пай – имя самолета, который разбился вместе с Бадди Холли.

Если это была шутка, то неудачная.

– Это ужасное имя для меня. И не понимаю, каким идиотом надо быть, чтобы сесть в самолет, названный в честь кондитерского изделия. Надо было думать, что делаешь.

– Всем надо было думать, мисс Американ-Пай.

Лейт устраивал вечеринку для съемочной группы по поводу завершения своего очередного фильма, и я обещала Лорингу, что приду туда к десяти, но, когда вышла из «Колец Сатурна» и пошла в сторону Леонард-стрит, где жил Лейт, было уже большее одиннадцати. Пройдя полдороги, я решила позвонить Лорингу и сказать, что скоро приду. Но когда достала телефон, увидела афишу, объявлявшую о концерте «Дроунс» в «Мэдисон-Сквер-Гарден», и вдруг почувствовала непреодолимое желание позвонить Полу.

Я постояла на углу Канала и Бродвея, глядя на афишу, глядя на телефон в руках, набираясь мужества, чтобы нажать кнопку, и наконец нашла вескую причину для звонка: Лоринг имеет право получить ответ на свой вопрос, а я не могу быть ни Ио-Ио, ни чем другим для него, пока все не станет до конца ясно в наших отношениях с Полом.

В последнюю секунду я почти испугалась, но потом подумала, что мне нечего терять, кроме того, что я уже потеряла, и нажала зеленую кнопку.

Пол ответил после третьего сигнала. От звука его голоса у меня остановилось сердце. Я так хотела ненавидеть его, но в голосе была сила, от которой таяла вся ненависть. Таяла и превращалась в безудержный поток желания и тоски.

Несмотря ни на что, я могла поклясться, что слышу в нем надежду, любовь и правду.

Я не сразу смогла заговорить.

– Пожалуйста, не вешай трубку.

Он откашлялся. Я слышала, как женский голос спросил: «Кто это, милый?» Пол сказал девушке, чтобы она спала, и опять заговорил со мной.

– Ты слушаешь?

– Да.

– Подожди.

Раздался звук, как будто открылась и закрылась стеклянная раздвижная дверь, и я представила, как Пол с голой грудью и завязанной на поясе простыней, похожей на саван, стоит в гостинице на балконе, перегнувшись через перила.

Я даже не чувствовала боли, думая об этом. Как будто у меня уже не было сердца.

– Что тебе надо? – спросил он холодно.

– Сама не знаю. Я просто шла по улице, увидела ваши афиши и решила позвонить и узнать, как дела.

Я слышала, как он глубоко затянулся.

– Повторяю вопрос. Какого черта тебе надо?

Я подавила желание назвать его ублюдком и крикнуть: «Я люблю тебя». Я, не отрываясь, смотрела на крышу здания на другой стороне улицы.