Потом я запихала в большую сумку одежду, обувь и все, что в тот момент показалось мне нужным. Мы с Лорингом вышли из квартиры, спустились по лестнице и сели в такси.

Нетерпеливым голосом истинного ньюйоркца шофер потребовал указать пункт назначения. Не зная, что сказать, я почти было назвала Кони-Айленд, но я понятия не имела, что это такое и где он находится, и в последнюю минуту решила, что мне надо пересечь Гудзон.

– Джерси, – сказала я.

Лоринг искоса взглянул на меня, вероятно только теперь заподозрив, что я не в своем уме. Он засунул голову за прозрачную перегородку, отделяющую водителя от пассажиров:

– Угол Семьдесят седьмой и Западной Центрального парка.

Я дрожала, а когда обхватила себя руками, поняла, что все еще в халате. Пока я натягивала джинсы и свитер, Лоринг деликатно смотрел в окно, а водитель с интересом поглядывал в свое зеркало.

– Ты объяснишь мне, что произошло? – спросил Лоринг, как только я оделась. – Ты ведь знала, что он должен войти. Ты сделала это специально?

На полу машины, рядом с моей ногой, лежала монетка в один цент. Я подобрала ее.

– Мама говорила, что пенни присылают с неба.

– Что?

Странно, что я заговорила о маме. Это случалось очень редко.

– Мама говорила, что, если найдешь пенни на земле или в другом неподходящем месте, на полу машины, например, надо посмотреть, какой на нем год, потому что это кто-то, кто родился или умер в этом году, прислал тебе привет и любовь.

Лоринг спросил, какой год на моем пенни, но я не стала смотреть, а просто опустила его в карман. Я не хотела знать, кто посылает мне привет в такой неподходящий момент.

– Ты все-таки собираешься объяснить мне что-нибудь? – пробормотал Лоринг.

Я вертела монетку в кармане, пытаясь определить, где у нее орел, а где решка.

– Элиза, ты сама поцеловала меня. Я должен понять…

– Остановите машину! – заорала я, хотя мы и так стояли в пробке и уже пару минут не двигались.

Я вышла из такси и побрела к тротуару. Я хотела бежать, но даже идти было трудно, как под водой. Оглянувшись, я увидела, что Лоринг спешит за мной. Выходя, он уронил на землю мой халат, подобрал его, бросил в машину и крикнул водителю, чтобы тот не уезжал. Потом позвал меня по имени.

Я встала на тротуар на углу Хьюстон-стрит и Бродвея, закрыла лицо руками и заплакала.

Обняв меня, Лоринг прижал к груди мою голову и много раз повторил, что все будет хорошо. И я, кажется, поверила ему, но тут какой-то урод в цветастой рубашке хлопнул его по плечу и спросил, когда его отец запишет новый знаковый альбом.

Лоринг умел делать лучший в мире молочный коктейль. Я сказала ему, что он легко может выиграть какой-нибудь конкурс. А Бёрк и Квинни просто описались бы.

– Я делаю его для мальчиков, когда они хнычут, – сказал он.

Но отказался раскрыть рецепт.

– Я унесу его с собой в могилу.

Я видела, как он смешал молоко, шоколадное мороженое, ореховое масло, а потом таинственно отвернулся и насыпал что-то из двух маленьких баночек и – пожалуйста! – лучший в мире молочный коктейль.

Я пила его и говорила, а Лоринг слушал. Я начала с самого начала. С человека, умирающего на кресте, о котором говорил его отец, о его совете «спасти Спасителя», и мне казалось, что это хотя и косвенное, но все-таки объяснение моему поступку. Потом я рассказала о Фельдмане, о его драниках и липких пальцах, и о том, как Пол собирался отказаться от турне и как я не хотела портить жизнь и карьеру двум людям, которых любила больше всего на свете, просто из-за того, что боялась сесть в самолет.

Коктейль и объяснения закончились одновременно.

– Значит, технически во всем виноват мой отец? – сказал Лоринг.

Я засмеялась, хотя смех был вымученным, а на глазах опять выступили слезы.

– Умирающий на кресте, черт меня возьми. – Он саркастически усмехнулся. – Наверняка он был под кайфом, когда сказал такое.

Лоринг не понимал. Он относился к своей работе слишком легко, слишком практично. Для него она не была вопросом жизни и смерти, как для Пола и для Дуга. Он не чувствовал ни важности своего предназначения, ни губительности того бизнеса, в котором сам успешно работал.

Я подняла глаза от стакана, поймала его взгляд и немедленно почувствовала себя виноватой.

– Даже не верится, что ты еще разговариваешь со мной, – сказала я, потянувшись, чтобы дотронуться до него. Потом я передумала и спрятала руку. – Лоринг, прости меня, пожалуйста, за то, что я всю неделю отказывалась говорить с тобой и не отвечала на звонки, и за поцелуй.

Он взял мой стакан и пошел к раковине.

– Ты, наверное, думаешь, что мне поможет только лоботомия?

Он облокотился на раковину, будто ему было трудно стоять.

– Я думаю, что ты страшно несправедливо поступила с Полом. Ты понимаешь, что он сейчас уверен, что между нами что-то было? Гораздо большее, чем этот поцелуй.

– Я так и хотела. Признайся, что только дурак может отказаться от турне с «Дроунс».

– Тебе никогда не приходило в голову, что Пол хочет от жизни совсем не того, что ты думаешь?

– Он сам не знает, чего хочет.

– Отлично знает. Я думаю, что больше всего он хочет быть с тобой.

– Значит, он еще больший дурак, чем я думала.

Пока Лоринг наводил порядок на кухне, я собрала все силы и сделала то, что уже давно собиралась. Я позвонила Майклу и Вере.

Сняла трубку Вера, и тон у нее был неласковый.

– Мать моя женщина. Элиза, Пол совсем свихнулся. Ты понимаешь, что делаешь?

– Можно я поживу у вас несколько дней?

– Поживешь у нас? А больше ты ничего не хочешь сказать? Я ведь тебе друг, не забыла? Два дня назад ты говорила, что Лоринг тебя не интересует.

– Могу я пожить у вас или нет?

Вера закрыла трубку рукой, сказала что-то, чего я не слышала, а потом опять заговорила со мной.

– Майкл говорит, что у нас нет места.

У них был раскладной диван и достаточно места.

– Хорошо, понятно.

Я повесила трубку.

– Ты можешь пожить здесь, – сказал Лоринг.

– Спасибо, но, по-моему, это не самая удачная мысль.

– Знаешь, я считаю, что ты поступаешь неправильно. Но если уж ты решила внушить Полу, что у нас бурный роман, то, наверное, не стоит переселяться к брату.

Он был прав. И у меня все равно не оставалось выбора. Квартира Бёрка и Квинни напоминала строительный вагончик, а когда я перезвонила Майклу, Вера сказала, что он не может говорить, потому что он сейчас с Полом.

Постель в гостевой комнате выглядела так же аппетитно, как в прошлый раз, и я даже собралась спать не разбирая ее, чтобы не портить картины.

Лоринг дал мне дополнительное одеяло на случай, если я замерзну, и сказал, что, если мне что-нибудь понадобится или просто захочется поговорить, надо только стукнуть в дверь его спальни. Он пожелал мне спокойной ночи, а потом нерешительно задержался в дверях.

– Я понимаю, что это не мое дело, но все-таки я должен тебе сказать, что он имеет право знать правду.

– Обещай, что ты ничего ему не скажешь.

– Элиза…

– Пожалуйста, Лоринг. Обещай.

Он почесал висок.

– Обещаю.

На следующее утро я проснулась потому, что Лоринг деликатно стучал в дверь. Потом он просунул голову в комнату.

– Там пришел твой брат.

Я села и откинула волосы с лица.

– Ты ему ничего не сказал?

– Нет. И он смотрит на меня как на воплощение мирового зла. Он думает, что это я во всем виноват.

У Майкла было лицо совершенно запутавшегося человека, а глаза сужались каждый раз, когда Лоринг шевелился. Я никогда раньше не видела, чтобы он так демонстративно выражал враждебность, и сразу занервничала.

Лоринг извинился и быстро ушел, сказав, что обещал сыграть с Шином и Уолкером в футбол, хотя на улице был январь. Перед этим он на минутку отозвал меня в сторону.