* * *
Это была настоящая любовь. В самом настоящем смысле этого слова. Я любила Пола и, что еще важнее, верила, что и он любит меня. Я знала это по тому, как он по нескольку раз в день звонил мне на работу и говорил глупости типа: «Ты знала, что искусственные сливки для кофе – легковоспламеняющееся вещество?» или «У этого телефона тональность ноты фа», и весь день после этого даже Люси Энфилд не казалась мне такой ужасной. И еще потому, как он заказывал мою любимую пиццу со шпинатом и риккотой, хотя сам предпочитал пепперони. И потому, как он положил на музыку мое любимое стихотворение «Тихое время» и пел мне его каждый раз, когда где-то в мире разбивался самолет, или я слышала «Bom to Run» по радио, или просто жизнь казалась такой тяжелой, что я не могла заснуть.
Иногда я открывала глаза, когда мы целовались смотрела на него и видела это. Я действительно видела ЛЮБОВЬ – не слова, не эмоции, не абстрактное понятие, а что-то живое и дышащее. Я всегда знала, что у любви есть свое звучание, но, после того как ушел Адам, я не была уверена, что у нее есть еще лицо и тело. Что это те самые лицо и тело, которые я первый раз увидела на платформе метро – с нервным подпрыгиванием, прозрачными светлыми глазами, темными, свисающими на лицо волосами и хамоватой улыбкой, которая зажигала все вокруг.
Сейчас я знала.
Я видела.
И я готова была на все ради него.
Сначала я рассказала все Вере, надеясь, что она сделает за меня неприятную работу и сообщит Майклу. Ее реакция оставляла желать лучшего. Особенно она была озабочена глубиной моего чувства.
– Спи с ним, ради бога, – убеждала меня она, – но не влюбляйся в него. Господи, я надеюсь, ты хотя бы надевала презерватив на этот его «не-помню-с-кем-не-помню-когда».
Мы с Верой наблюдали, как группа настраивает звук в небольшом бруклинском клубе, который назывался «Варшава». С помощью Терри Норта я устроила им здесь контракт «на разогрев» перед выступлением популярной спейс-рок-группы из Шотландии.
Собственно, «Варшава» была клубом польского землячества, но, если у них не было своих польских мероприятий, они приглашали рок-группы. В этот вечер был полный аншлаг.
– У меня никогда такого не было, – сказала я Вере, – даже с Адамом.
Она покачала головой.
– Пойми меня правильно. Мне нравится Пол. Как человек. Но ведь любой дуре понятно, что прочные связи не по его части. Он рок-звезда, и это ясно как день.
– Мне казалось, чтобы быть рок-звездой, недостаточно десяти фанатов.
– Дело не в этом. Дело в отношении к жизни. Просить его не шляться по бабам – все равно что просить Папу Римского не молиться.
– Люди меняются, – сказала я задумчиво. – Ты разве не веришь, что люди меняются?
Мы одновременно посмотрели на Пола. В этот момент он возился с какими-то проводами и ругался с Анджело. На лице у Веры появилась сочувственная улыбка, в которой были и любовь ко мне, и удивление моей наивности.
– А ты веришь, что люди меняются?
Я кивнула, не желая даже думать о том, что мы все обречены умереть такими же жалкими созданиями, какими появляемся на свет.
Пол начал импровизацию на тему «Just Like Heaven» группы «Кьюэ», а Вера взяла меня под руку.
– Помнишь, я говорила, что подала документы в Колумбийский университет? Так вот, меня приняли. Занятия начинаются в январе.
Я старалась дальше слушать песню, но Вера ее портила. Она хотела испортить все.
– Если до января группа не получит настоящую работу, – сказала она, сжав мой локоть, – Майклу придется уйти. Он это понимает. Надеюсь, и ты поймешь.
Надо было поздравить Веру. Сказать ей, что я рада за нее. Я видела, что она этого ждет. Но я просто выдернула руку.
Пол пел о бушующем море:
Нежное и единственное.
Одинокое навсегда.
Когда песня кончилась, он подошел к Майклу, и они стали обсуждать программу на сегодняшний вечер. Они были товарищами. Братьями по оружию. В них была общая энергия, только и ждущая, что ей дадут выход.
– Они получат работу до Рождества, – сказала я.
26 сентября 2000 года
Когда наш бурный роман с Элизой стал достоянием гласности, Анджело сострил, что моя новая девушка может стать нашей Йоко Оно. Клянусь, я чуть не ударил его по голове футляром от гитары. Скажите пожалуйста, ему не нравится Йоко. Джон любил эту женщину. Никогда никто не должен осуждать человека за любовь.
Но хуже всего была реакция Майкла. На вечерней репетиции в воскресенье его лицо было как натянутая резина, вот-вот готовая лопнуть. Когда он наорал на меня за то, что я случайно выдернул вилку его гитары из усилителя, я сказал ему, что мы должны пойти куда-нибудь и поговорить.
Я завел его в бильярдную за углом и, когда перед нами поставили две бутылки пива, прямо спросил, что он имеет против наших с Элизой отношений и правильно ли я понял, что он считает меня неподходящей парой для своей сестры.
– Если бы я был на твоем месте, а ты на моем, ты бы захотел, чтобы я встречался с твоей сестрой?
Пока я подбирал слова для ответа, в бильярдную вбежал какой-то обезумевший таксист с криком, что на улице произошел несчастный случай. Он казался потрясенным, но Нью-Йорк есть Нью-Йорк, и почти никто на него даже не оглянулся. Он бегал по залу, спрашивая отдельных посетителей, не ветеринары ли они. Первым он спросил Майкла, потом женщину в короткой черной юбке.
Машины гудели на улице как сумасшедшие. Я выглянул в окно и увидел: он бросил свое такси посреди дороги и все движение остановилось.
Я спросил у него, что случилось, и он сказал, что только что сбил голубя. Птица была в довольно плохом состоянии, но еще жива. Я остановил его, когда он направился к выходу. Я хотел знать, почему он не задал свой вопрос мне. Поверьте, я гораздо больше похож на ветеринара, чем та цыпа в черной юбке. Но он не успел ответить, потому что пришел коп и увел его к машине.
– Послушай, у нас свободная страна, – сказал Майкл.
Я выковырнул арахис из скорлупы, отложил его, изобразил ворота из двух наших бутылок и двумя пальцами начал играть с орехом в настольный хоккей.
– Я знаю, что не могу указывать тебе или Элизе, как вам жить, – продолжал Майкл, – но ей здорово досталось за последний год, и я не хочу, чтобы это повторилось еще раз. Я не хочу, чтобы ей опять делали больно.
Конечно, Майкл любит свою сестру. И переживает за нее. Я знаю это. Но иногда один человек так сильно любит другого, что начинает обращаться с ним как с умственно неполноценным.
– Я не собираюсь делать ей больно, – сказал я ему.
Я прицелился, и орех пролетел точно через середину ворот. Потом он срикошетил об стену и вернулся почти к тому же месту, откуда улетел.
В этот момент Майкл завел лекцию на тему о том, как его сестра отличается от других знакомых мне девушек. Он объяснил, что она – это не Авриль, и не Бет, и не Аманда, «и не одна из этих шлюшек, которые слетаются как мухи на дерьмо».
Во-первых, я это и так знаю. Во-вторых, Майклу совсем не обязательно было напоминать мне о моих многочисленных минутных помутнениях сознания.
– Я ее люблю, – сказал я очень быстро, потому что мне казалось, что, если сказать это быстро, дурацкая фраза прозвучит менее торжественно.
Во взгляде Майкла был приговор.
– Господи, Пол…
– Это правда. Типа, настоящая безумная любовь.
– Настоящая – что?
Я попытался объяснить ему все. Что Элиза верит мне и что я верю ей. Что она делает меня счастливым и заставляет грустить, что с ней я становлюсь лучше, что она смешит меня, а иногда мне кажется, что с ней я могу летать. Что это, черт подери, если не любовь.
Я взывал к романтической стороне его натуры, но в ответ он только спросил:
– Это ведь шутка, Пол?
Я разломал еще один орех и решил обидеться:
– Спасибо. Ты был очень чуток. В следующий раз я сто раз подумаю, перед тем как открыть тебе душу.
Майкл извинился и сказал, что просто раньше он никогда не слышал, чтобы я употреблял слово «любовь», если только оно не звучало в песне. Уверенности в его голосе я не обнаружил.
Я привел еще один аргумент. Неужели он не видит, как сильно я изменился с тех пор, как встретил Элизу: я курю только полпачки в день, я уже не помню, когда курил траву, а у рака поджелудочной неожиданно начался период ремиссии.
Майкл потряс головой. Казалось, он не слышит то, что я ему говорю, и до меня дошло, что дело не только в Элизе. Было еще что-то, о чем он не мог говорить. Я еще никогда не видел его таким напряженным. Я попросил его высказаться напрямик, и он сказал, что Веру приняли в Колумбийский университет. А это означало, что, если в два ближайших месяца на нас не свалится с неба реальный контракт, в декабре мне придется искать нового гитариста.
Он раз десять извинился. С отчаянием в голосе.
– Дело со Стоуном, кажется, пошло, – сказал я ему – а до декабря еще куча времени, все может получиться.
Наверное, я сказал так потому, что сам хотел верить в это не меньше, чем Майкл.
Потом я сказал ему, что мне надо идти, потому что Элиза сегодня готовит обед.
– Моя сестра готовит? Бог мой, она, похоже, действительно влюбилась.
Выйдя на улицу, мы с Майклом начали оглядываться в поисках голубя. Он лежал рядом с бордюром. Крови не было видно, он совсем не шевелился, и я нагнулся и потрогал его пальцем. Майкл сказал, чтобы я не трогал его, потому что на нем может быть полно бактерий, но я продолжал тыкать в него пальцем, чтобы убедиться, что его уже нельзя спасти.
Бесполезно. Он был окончательно и бесповоротно мертв.
Все.
