Зато тагот у нас вышел по всем правилам – куча камней, которой я по возможности постарался придать форму полусферы. Мою спину, и без того измождённую рюкзаком, ломило, но я остался доволен. Закончив, постоял над готовым могильником. Нукуманы в таких случаях ничего не говорят. Они думают. Или поют гимны Предвечному.

Думал и я. О чём придется. А что ещё делать, раз я в богов не верю, петь не умею, а торчать здесь вместо временного памятника всё равно надо?

– Если не знать заранее, сроду не догадаешься, что ибогалы с нукуманами одно племя, – сказал я, когда мы досыта намолчались.

– И всё же они друг другу родня, – ответил Тотигай. – Ты разве не замечал, как они похожи?

Ну, с моей точки зрения ибогал на нукумана похож так же, как пудель на дога. Однако что-то общее у них есть, это ясно. И не в том дело, что у них у всех по две руки и по две ноги. Те и другие похожи на людей телом, так ведь не люди же. Одни головы чего стоят. У ибогалов черепа вытянутые, длинные; черты лица правильные – я бы даже назвал их красивыми, если б они не были такой мразью. А у нукуманов черепушки уродливые, разделены сзади, будто Создатель пытался пристроить каждому по два затылка. Волосы они заплетают в мелкие косички. Судя по всему – заплетают раз и навсегда, потому что никто не видел, чтобы нукуман свои косички переплетал. А вот как они шевелятся, видели многие. И я видел. Зрелище страшноватое, словно волосы нукуманов живут собственной жизнью, хотя это обычные волосы, сколько я ни присматривался. И сегодня лишний раз убедился.

– Раньше они были одним народом и делились на совершенных и низких, – сказал Тотигай. – Совершенными, ясное дело, считали себя те, кто стоял у власти. Чтобы искоренить всякое неповиновение низких, они как-то изменили их… Их внутреннюю телесную сущность.

– Набор генов, – подсказал я. И тут же поправился: – Или хромосом, я точно не знаю. Генка Ждан говорил мне, но я забыл.

– Ну да, – легко согласился Тотигай, не желая вникать в такие тонкости. – Это и меняли. Вот почему у ибогалов и нукуманов такие странные головы. Сперва-то у всех были круглые, как тыквы в огороде у Лики. Хотя мозгов у этих тыквоголовых всё равно имелось побольше, чем у людей. Они учились выращивать для себя то, что им было необходимо, улучшая растения и животных, и дела шли неплохо, пока они не задумали улучшить себя.

– И что случилось? – спросил я.

В общих-то чертах я всё знал, но послушать версию Тотигая всегда интересно. Керберы замечательные рассказчики. Все знания своего народа они сводят в тройбы – предания в стихах, чтобы щенки лучше запоминали. На их языке очень торжественно и красиво звучит, но я его не вполне понимаю, да и чисто технические термины керберы там заменяют витиеватыми конструкциями типа «сверкающий утёс, исполненный очей из твёрдой воды», а каждый раз догадываться, что это такое, нелегко. Поэтому тройбы Тотигай мне пересказывает прозой и по-нашему.

– Совершенным были нужны послушные слуги, – сказал он. – Однако не настолько глупые, чтобы стать непригодными к выполнению сложных работ. Бесстрашные воины, которые бы грудью вставали на защиту властителей, но без особых способностей. Ты же знаешь эти ибогальские приёмчики – разговоры через пустоту, внушение, и остальное… Вот чтобы без этого.

– Ну, про «остальное» пока ничего не доказано, – возразил я.

– Ты иногда становишься занудным, как умники из Субайхи, – едко заметил Тотигай. – Не зря Ждана-то вспомнил.

– Кто бы говорил, – не остался в долгу я. – Да кое за какой твой трёп тебя на Совете стай другие керберы порвали бы в клочки.

– Именно поэтому я и не хожу на Совет, – сказал Тотигай. – Испортило меня общение с тобой. Да и сам Совет давно превратился в сборище тоскующих по прошлому старых болтунов – у нас почти никто уж и не живёт стаями… На чём остановились? Ах, да – совершенные стали изменять низких, а себя изменяли тоже, но в другую сторону. Они хотели увеличить свои мозги, поуменьшить их у подчинённых, и повлиять на свойства разума формой черепа. Однако совершенные сделали что-то не так, и всё пошло криво. Теперь их сволочная раса угасает, и яйцеголовые совсем не те, что раньше. А низкие не стали послушными – наоборот. Внушение совершенных перестало на них действовать, они взбунтовались и стали строить собственную цивилизацию. Правда, получилось не очень, потому что решать сложные задачки шишкоголовые не мастера. Зато теперь они сами по себе, и люто ненавидят бывших хозяев. Они…

– Дальше знаю от них самих, – сказал я. – Нукуманы только про первый период своей истории предпочли забыть, а героические страницы содержат в сохранности… Ладно, пойдём. До Каменных Лбов ещё топать и топать.

Я помог Тотигаю нацепить на себя вьюки и направился к своему рюкзаку. Прежде чем взвалить его на плечи, проверил, легко ли вращаются ножны, прикреплённые сбоку к станку на поворотном зажиме, хорошо ли выходит сам меч. Он выходил отлично. Замечательная у меня железка, самая настоящая катана. Бродячий купец, торговавший её мне, уверял, что этому мечу уже пятьсот лет. И что клинок у него в тысячу кованых слоёв. Он заломил несусветную цену, и я, подумав, что он брешет на счёт качества товара, отказался. Купец ушёл в Субайху; я вскоре отправился той же дорогой и на второй день пути наткнулся на обглоданные химерами кости бедолаги, валявшиеся рядом с его вещмешком. Так что в итоге меч достался мне даром, а Имхотеп после сказал, что он действительно работы очень хорошего оружейника, хотя и сделан перед самым Проникновением. Не знаю, как на счёт слоёв, но для рубки ходячего мяса и всего остального он подходит идеально.

Тотигай тоже собирался в дорогу. Он вытянул вперёд лапу с выпущенными когтями, готовясь по привычке украсить автографом ближайший камень, но вовремя удержался от подобной глупости. Не такое здесь место, чтобы личные подписи оставлять.

А вообще-то его когти в самый раз подходят для наскальной живописи – и керберы большие любители этого творчества. У щенков растут обычные когти, как у любых других зверей, но потом они выпадают, и на их месте вырастают новые – необычайной остроты и прочности, способные, кажется, оставить царапины и на поверхности алмаза. На вид они будто железные, но гораздо твёрже. Вот как, скажите мне, существа из плоти и крови смогли заиметь такие когти? А у них и зубы такие же.

– А с твоими предками ибогалы тоже экспериментировали? – полюбопытствовал я. – Они вывели вашу породу из диких трёхголовых керберов?

Тотигай жутко оскалился, и мне показалось, что он сейчас скинет вьюки и бросится на меня.

– Никто нас ни из кого не выводил! – рявкнул он. – Мы сами по себе – ясно?

Конечно, я не принадлежу к людям, возводящим тактичность в культ. Но всё-таки зря я его об этом спросил. Керберы, как и нукуманы, тоже не очень-то любят говорить об истоках своего рода.

Отойдя от места, где яйцеголовые устроили засаду на нукуманов, мы свернули с Большой тропы на узкую боковую дорожку, с виду похожую на те, что без всякого смысла и порядка прокладывают среди каменных россыпей разгребатели.

Трофейщики, да и любые путешественники опасаются ходить по ним, чтобы не сбиться с маршрута и не блуждать потом в запутанных лабиринтах этой гигантской свалки вулканического шлака. Выбираться с таких дорожек на проходные тропы напрямую, во-первых, тяжело, во-вторых – опасно. Можно легко повредить ноги или провалиться в пустоты, закрытые сверху лишь тонкой корочкой застывшей лавы. Её слой постепенно разрушается от времени, слабеет под ударами камней, выброшенных правящим округой вулканом Ниор, когда он решает, что опять пришла пора извергаться. Обычно корка проваливается сама, образуя уродливые кратеры, но нередко на дне лежит скелет того, кто неосторожно проходил над такой ловушкой. Иногда это дикий додхарский ослик, а иногда и человек. Я сам однажды видел, как мехран провалился на площади размером с теннисный корт после того, как на труп издохшего пегаса уселся стервятник. Ему-то ничего не было, а вот если не умеешь летать, можешь переломать себе кости или оказаться под завалом, даже если не разобьёшься сразу.