Литмир - Электронная Библиотека

Сейчас мы бодро шагали в сторону Харчевни, предвкушая отдых и ужин. Встречный ветерок уже за несколько сотен шагов доносил до нас запахи дыма, свежего хлеба и копчёной оленины. Снаружи горело несколько костров, над которыми что-то варили и жарили те, кто не захотел останавливаться под крышей. Поодаль мерцал огонёк одинокого костра в стане поводырей разгребателей. Слышалось лошадиное ржание; в сумерках маячили силуэты верблюдов и мулов. Верблюды замечательны тем, что могут свободно пить додхарскую воду без всякой адаптации. Жаль, что их пока не так много. Мулы в мехране тоже хороши, однако же верблюдам и додхарским ослам сильно уступают.

Узкие и высокие окна первого яруса Харчевни мерцали огнями факелов, свечей и жировых светильников, горящих внутри. У Имхотепа есть дизель-генератор – единственный рабочий генератор электроэнергии на всю планету, – но он, со свойственной ему оригинальностью, использует его только для кинотеатра. В общем зале висит экран и стоит проектор; этим хозяйством заправляет Хромой Джокер. Он был до Проникновения то ли механиком, то ли электриком, а может, тем и другим одновременно. Джокер не раз предлагал провесить в Харчевне гирлянды электролампочек, хотя бы в общем зале, но Имхотеп не соглашается. Умники пытались выманить у него тайну рабочего генератора, и он сказал, что не знает, – просто такой попался. Умники, конечно, не поверили. Клянчили-клянчили, да выторговали всё-таки у Имхотепа агрегат за бешеную сумму в галетах, но он перестал заводиться уже на следующий день после того, как его перетащили в Субайху. А Имхотеп достал себе другой, мёртвый, как и все остальные движки, – и он у него прекрасно работает.

За сотню шагов нас встретили дозорные, однако останавливать не стали, поскольку опознали издалека. Кое-кто у костров косо смотрел в нашу сторону, но никто не рыпнулся.

Нашу тройку здесь многие недолюбливают. Тотигая – за то, что кербер; Бобела – за то, что орк; меня – за то, что дружу с ними обоими и никого не подпускаю к Лике. Некоторые здесь не прочь бы заполучить такую девочку, да только я считаю, что она не про них. Она тоже так считает. В любом случае, женщина может сама выбирать, кто ей нужен, а большинство мужчин сейчас так не думают. А мне плевать, как они думают, – за это меня и не любят. Бобел с Тотигаем меня во всём поддерживают, и за это всех нас не любят ещё больше.

Лика любит, и печёт кукурузные лепёшки, когда мы заглядываем в гости. Имхотеп ничего против нас не имеет и держит за мной ту комнату, в которой поселил после того, как подобрал в мехране. Я, когда вырос, предлагал ему платить за аренду, но он не берёт. И все остальные нормальные люди относятся к нам спокойно, а что там на уме у всякого отребья, никого не волнует. Пусть хоть камни жуют от злости.

– Лика прислала тебе кукурузные лепёшки, – сказал Бобел. – Они в твоей комнате. Я хотел взять с собой, когда шёл встречать, да забыл. Ты уж извини.

– Правильно сделал, что забыл, – ответил я. – Вот сейчас сдадим барахло, возьмём оленины, пару тушёных кроликов, и устроим пирушку.

– А мне? – напомнил о своих правах Тотигай.

– Ты не можешь кроликов. Для тебя будут остатки нукуманского коня и галеты.

– Я имел в виду лепёшки.

– А-а-а… А я-то надеялся, что ты нас не расслышал и ничего про них не знаешь.

Мы прошли через большой прямоугольный проём, служивший парадным входом в Харчевню. Сооружение над ним – что-то вроде тамбура или, лучше сказать, притвора при храме – возвышалось метров на двенадцать, выдаваясь вперёд из каменного тела здания. Внутри по стенам справа и слева имелись глубокие пазы, а из потолка выступал край плиты весом тонн в четыреста. Маленьким я всерьёз боялся, что она как-нибудь ненароком сорвётся и грохнется вниз как раз тогда, когда я буду под ней проходить. Но плита, удерживаемая противовесом, никогда не падала сама по себе, а специально на моей памяти ею закрывали проход всего четырежды.

– Я уже чую лепёшки, – заметил Тотигай, потянув для пущей достоверности носом.

– Брешешь, – безразлично сказал Бобел. – Ничего такого ты почуять здесь не можешь.

Он был прав. Даже после того, как Имхотеп по единодушной просьбе постояльцев изгнал из Харчевни кожевников с их редкостно вонючим производством, учуять внутри запах кукурузных лепёшек, лежавших в закрытой комнате на другом конце здания, не смог бы и зверь с более чутким, чем у кербера, носом. Здесь тяжёлый дух смоляных факелов смешивался с запахами сырого и жареного мяса, крепкого самогона, оружейного масла, вяленых дынь, тёртых орехов, самодельной косметики, чеснока и сушёной рыбы. Дым от жаровен и коптилен медленно вытягивался наружу через хитроумно устроенные продухи, куда не попадал дождь. Свою лепту в незабываемый аромат Харчевни вносили бочки квашеной капусты в комнатушке-магазине Белянки, десятки шкур (уже выделанных) в мастерской Норвежца Дука, микстуры и всевозможные снадобья Знахаря, а также и кукурузные лепёшки, – но их в Харчевне никто не умеет выпекать так здорово, как это делает Лика. Одна лишь контора Законника Лео ничем не пахла, поскольку ему для составления договоров и купчих не требовалось ничего кроме бумаги, пишущей машинки, да нукуманских писчих причиндалов.

Не заходя в общий зал, мы сразу свернули в боковой коридор, идущий по периметру первого уровня. Справа и слева располагались комнаты, занятые мастерскими, лавками и складами торговцев. Постоянно работало не больше двух десятков заведений – все они принадлежали завсегдатаям; ещё столько же открывалось периодически, когда в Харчевню на какое-то время возвращались их владельцы. Остальные комнаты или пустовали, или использовались лишь тогда, когда с одной из соседних Старых территорий приходил большой торговый караван. Факелы возле них, понятно, не горели, и всё же света было достаточно для того, чтобы не расшибить себе лоб впотьмах, поскольку Имхотеп за свой счёт ставил в любых посещаемых помещениях и коридорах восковые свечи.

Занимался он этим не сам, а с помощью Фонарщика. Тот как раз теперь брёл впереди, поглядывая по сторонам в поисках огарка, который пора заменить целой свечой. Когда мы его нагнали, он обернулся, и я подумал, что незнакомым с ним людям, если у них слабовато сердце, с Фонарщиком в полутёмных закоулках Харчевни лучше не встречаться. Ну чистый бормотун, только крайне истощённый, без крыльев, и нацепивший на себя кое-какую одёжку.

– Привет, Элф, – слабо прокаркал он. – Привет, Бобел. Привет, Тотигай.

– Здорово, старина, – ответил Бобел за всех, намереваясь дружески хлопнуть доходягу по плечу, но вовремя спохватился и опустил руку.

Правильно – после такого приветствия Харчевня уже не смогла бы похвастать достопримечательностью вроде Фонарщика. Несмотря на свой кошмарный облик, вгонявший в озноб даже бывалого человека, тот мог бы развалиться на части не только от удара лапы Бобела, но и от сильного сквозняка. Считалось, что Фонарщик никогда не выходит наружу, чтоб не сдуло ветром; ещё поговаривали, что он и есть самый настоящий бормотун, которого Имхотеп научил говорить по-человечески, предварительно ампутировав крылья и хвост; умники думали, что он последний представитель одного из вымерших народов Додхара, а толстуха Белянка однажды во всеуслышание заявила, будто Фонарщик есть плод эксперимента яйцеголовых по скрещиванию африканского пигмея и додхарского саксаула. С последним утверждением я мог бы смело поспорить – полуживые растения Додхара передвигаются с куда большей резвостью, а пигмеи уж точно.

Народ в Харчевне задиристый, и не видит ничего плохого в том, чтобы вдоволь потешиться над кем-нибудь, кто послабее и не даст сдачи. Однако Фонарщика никто не трогал, а Бобел по непонятной причине испытывал к бедолаге самые тёплые чувства. Возможно, Фонарщик некогда и вправду побывал в лабораториях ибогалов, и Бобел угадывал в нём родственную душу.

– Пришёл наконец караван Цуя? – спросил я. – Что слышно?

Цуй регулярно водил караван из Китая в Европу и обратно, появляясь на нашей Старой территории с предсказуемостью часового механизма. Его ждали ещё тогда, когда мы с Тотигаем отправились в поход, но я что-то не замечал ни самого каравана, ни следов его пребывания.

23
{"b":"196712","o":1}