Они сидели на полу гимнастического зала в санатории Фолкрофт. Чиун посмотрел на Римо. Поначалу он не надеялся что-нибудь изменить в этом упрямом вечно острящем молодом человеке. Но шло время, он менялся, легенда воплощалась в жизнь, и Чиун почувствовал к нему нежность, потом уважение, а позднее почти любовь и решил поделиться с Римо секретом:

– Римо, ты убедишься, что люди делают то, что им предначертано. Научись понимать людей, и ты сможешь подчинить их себе. Старайся, чтобы тебя не разгадали. Учись быть ветром, который дует со всех сторон, тогда люди при встрече с тобой никогда не будут знать, какую створку души захлопнуть.

Одним движением Чиун поднялся с пола из позы лотоса, слегка огорченный, что сразу не понял, насколько трудно Вэнсу Мастерману раскрыть свою страшную тайну.

Он поднял глаза на гостей. Тот, кто стоит перед ним, будучи человеком подчиненным, стремится показать свое превосходство. А рядом тот, кто согласился дать Чиуну досмотреть телевизор. Этот – глупец и легко уступает чужой воле, не давая себе труда задуматься. И третий – негр, которому не понравилось, что оскорбляют старого человека. Что ж – и его судьба предрешена. Защищая Чиуна, он защищал самого себя.

Чиун обязательно расскажет Римо об этих трех странных типах. Тому интересно, почему люди поступают так, а не иначе.

Чиун улыбнулся и скрестил руки в широких рукавах своего белого кимоно.

– Господа? – сказал он. Вернее, спросил.

– Ну, кончилась твоя «мыльная опера»? – спросил Джонни Утенок.

– Да. Сейчас перерыв. Покажут рекламу, потом пятиминутные новости, а затем начнется следующий фильм. Мы можем пока переговорить, – он грациозным жестом указал им на стулья.

Но они продолжали стоять.

– Мы пришли не говорить, – произнес О'Бойл. – Мы пришли слушать.

– Логопед живет этажом выше, – ответил Чиун.

– Слушай, мистер Динь-Динь, ты сейчас выложишь нам все, и тогда мы тебя пальцем не тронем, – сказал Джонни Утенок.

– Старый, слабый человек останется вам навек благодарен за это, – сказал Чиун.

Утенок кивнул О'Бойлу:

– Следи за ним. Смотри, чтобы не смылся.

Утенок подошел к телефону и набрал номер, по которому никогда прежде не звонил.

Добраться до телефона Римо было трудно – он в этот момент находился под длиннющим, в четырнадцать футов, столом красного дерева в кабинете мэра Крэга Хансена. Синтия Хансен, дочка мэра, находясь под Римо, и подавно не могла этого сделать.

– Пусть звонит, – сказал Римо.

– Нельзя, – ответила она ему и лизнула ухо кончиком языка. – Я на службе у общества. – И еще крепче прижалась к нему обнаженным телом.

– Забудь о своей службе обществу. Служи конкретному человеку, – сказал Римо и тоже прижался к ней.

– Когда мне сказали, что работать в мэрии – это просто обслуживать публику, я и не подозревала, что мне придется делать это в буквальном смысле. Отпусти, слышишь? – сказала она, слегка сжавшись, чтобы прекратить это дело.

– Слабаки не способны на политическую карьеру, – вздохнул Римо. Он медленно и нежно вышел из Синтии и откатился в сторону.

Синтия Хансен выбралась из-под стола и голышом протопала по ковровому покрытию (семьдесят два доллара за ярд), приобретенному без ведома общественности, к телефону. Она сняла трубку, а сама устроилась в кожаном бежевом кресле (стоимостью в шестьсот двадцать семь долларов), положила длинные ноги на стол и посмотрела на свой левый сосок, все еще твердый от возбуждения.

– Приемная мэра Хансена, – сказала она, – чем могу быть полезной? – И сжала сосок указательным и средним пальцами.

Секунду послушав, она протянула трубку Римо, пожав плечами.

– Это тебя! – сказала она удивленно и снова пожала плечами.

Римо зарычал про себя от злости, вскочил на ноги, все еще в состоянии эрекции, обошел вокруг стола и встал между столом и Синтией. Она опустила ноги на пол, чтобы он мог подойти к телефону, а потом снова положила их на столешницу, по обе стороны от бедер Римо.

Римо взял трубку, прижал ее к уху плечом, слегка приподнял колени Синтии, запрокинул кресло и не слеша склонился над ней.

– Слушай, Барри! – раздался из трубки голос. – Мы знаем, чем вы занимаетесь.

Римо находился внутри и медленно двигался вперед и назад.

– Ставлю пять долларов, что не знаете, – ответил он голосу в трубке.

– Да? – спросил Джонни Утенок.

– Да, – ответил Римо.

– Да? Но мы все о тебе знаем, только не знаем, с кем ты сейчас работаешь.

– А вы не поверите, если я скажу, – произнес Римо, прибавляя усердия. – И никогда не поверите. – Он наклонился вперед и начал ласкать грудь Синтии.

– Правда? У нас тут ваш китаец… Что вы думаете по этому поводу?

– Скажите, чтобы он угостил вас котлетами по-суэцки. У него это классно выходит, но берегитесь соевого соуса. Он слишком много его кладет… слитком много… Слишком… – И Римо поставил страстную точку.

– Эй, Барри. Что там с тобой? – поинтересовался Джонни Утенок.

– Все великолепно, – ответил Римо, прижавшись к Синтии Хансен.

– Если хочешь увидеть старика, лучше признавайся.

– А что я должен вам сказать?

– Некто назовет тебе пароль. «Бабочки». Этому человеку ты сообщишь все, что знаешь. Что делаешь здесь, кто тебя послал сюда и все остальное. Иначе тебе никогда не видать своего деда.

Римо встал и сел голым задом на покрывающее стол стекло.

– Слушай, приятель. Откуда мне знать, что он правда у вас?

– У нас, у нас. Мы не любим шутить.

– Я хочу поговорить с ним, – сказал Римо. – Откуда я знаю, что вы его уже не убили?

Помолчав с минуту, Джонни Утенок произнес:

– О'кей. Вот он. Но без шуток. – Потом крикнул в сторону:

– Эй, дед! Хозяин хочет поболтать с тобой!

Голос с акцентом в самом деле принадлежал Чиуну.

Глядя на все еще горевшую желанием Синтию, Римо оказался перед нелегким выбором.

– Слушай, Чиун. Они в морозильник поместятся? Черт! О'кей, положи их в ванную. Обложи льдом или еще чем-нибудь.

Джонни Утенок взял трубку:

– Хватит. Слушай, умник, он у нас в руках. От тебя зависит, останется он в живых или нет. Запомни. Человек, который скажет «Бабочки».

– Конечно, парень. Как прикажешь. Только сделай одолжение, хорошо? Скажи старику, чтобы он не жалел льда и включил кондиционер.

– Чего? – переспросил Джонни Утенок.

– Слушай, – сказал Римо. – Я сделаю все, что ты захочешь. Но и ты сделай мне одолжение. Скажи, что я велел не жалеть льда и включить кондиционер. Идет? О'кей. Ты об этом не пожалеешь.

Он повесил трубку. Синтия Хансен лежала с закрытыми глазами, соски напряжены, ноги, обхватившие Римо, все еще прижимают его к столу.

– Итак, на чем мы остановились? – спросил он.

– Можешь начать откуда хочешь!

Джонни Утенок повесил трубку, на лице его застыло недоумение. Реклама кончилась, новости и музыкальная заставка тоже, и на экране появился психиатр Лоуренс Уолтерс, который должен был излечить измученный разум Беверли Рэнсон, которую преследовало чувство вины за гибель дочери во время железнодорожной катастрофы – это она настояла на том, чтобы девушку послали в летний лагерь, а если Беверли не вылечить, она не сможет быть хорошей женой Ройалу Рэнсону, банкиру-миллионеру и спонсору доктора Лоуренса Уолтерса, организовавшего городскую психиатрическую лечебницу для бедных. Чиун снова сидел перед экраном, не отрывая взгляда от серого блеклого изображения, скорее догадываясь о том, что изображено на экране, на запылившуюся поверхность которого падали лучи солнца.

Утенок уставился на Чиуна:

– Слушай, старикан!

Чиун поднял руку, чтоб прекратить все разговоры.

– Я с тобой разговариваю! – продолжал Джонни Утенок.

Но Чиун не обращал на него внимания. Попсу Смиту это не понравилось. Ну, ладно, человек с Востока, старик, но и они ведь сюда пришли не дурака валять и заслуживают уважения.

Джонни Утенок кивнул Попсу Смиту, тот встал с кресла и подошел к телевизору.