Кимоно было черным.

— Ты чем-то напуган, Римо? — спросил Чиун безмятежным тоном.

— На тебе Мантия Смерти!

— А что тут удивительного? Ведь я доживаю последние дни!

Чиун был похож на сушеную виноградину, обернутую в бархат.

— Ты не должен так легко сдаваться, — сказал Римо.

— Разве дуб старается удержать свои побурелые листья, когда наступает осень? Не печалься, Римо. Главное — мы дома.

— Это точно. Они заставили меня спать на голой земле. Полночи змей гонял.

Чиун был крайне удивлен.

— Это был их подарок тебе, — неожиданно сказал он.

— Подарок? Это ты называешь подарком?

— Они заметили, какой ты бледный, и решили, что солнышко пойдет тебе на пользу.

— Ага, особенно ночью!

Чиун отодвинул от себя свиток.

— Сядь у моих ног, Римо. Мне тяжело смотреть на тебя снизу вверх.

Римо присел на корточки и обхватил колени.

— Здесь не мой дом, папочка. И ты это понимаешь.

— Ты стал по-другому одеваться, — заметил Чиун, указывая изогнутым ногтем на водолазку Римо.

— Это чтобы синяк не был виден, — пояснил тот.

— А, синяк. Болит?

— Да нет, уже проходит.

— Нет, не проходит, а наоборот, становится еще черней. Я угадал?

— Не будем обо мне. Почему ты не лежишь?

— Мне надо спешить с записями. Я должен дописать хронику Мастера Чиуна, последнего из рода Синанджу, который войдет в историю как Чиун-растратчик.

— Только пожалуйста, папочка, не надо навешивать на меня все грехи. Я не виноват, что я не кореец.

— Но ты принадлежишь к Синанджу! Я сделал из тебя настоящего Мастера.

Вот этими руками, сердцем и волей. Согласись!

— Да, — искренне ответил Римо. — Я принадлежу к Синанджу. Но я не кореец.

— Я заложил фундамент. Штукатурка появится позже.

Лицо Чиуна внезапно съежилось, морщины словно стали глубже.

— О чем ты задумался? — спросил Римо.

— О твоей шее. Традиционные одежды для посвящения не закрывают шею.

— Посвящения? В студенты?

— Нет же, безмозглая твоя голова! Не в студенты. А в Мастера Синанджу!

Я назначил церемонию на завтрашний полдень. Будет настоящий праздник.

Селяне впустят тебя в свое сердце, а ты выберешь себе жену.

— Мы уже это обсуждали. Я пока не готов.

— Не готов? — изумился Чиун. — Разве у сливы спрашивают, готова ли она, прежде чем ее сорвать? Не тебе решать, готов ты или нет! Мастером Синанджу человек становится не тогда, когда он готов, а когда близок конец его предшественника.

— А что, подождать нельзя? — взмолился Римо. — Мне нужно время, чтобы подумать.

— Как ты жесток, Римо! Мой дух слабеет, а ты капризничаешь, как ребенок, которому не хочется в школу! — Римо промолчал. — Ты всегда был жесток ко мне. Но в последнее время ты стал даже более жесток, чем можно было бы ожидать от неблагодарного белолицего. Тебе наплевать, что я умираю!

— Ты сам знаешь, что это не так!

Чиун предостерегающе поднял палец, волосы у него на голове затрепетали.

— Тебя не волнует, что я умираю. Ты сам мне об этом сказал.

— Когда? — изумился Римо.

— В том доме. На пожаре. Перед тем, как я, не обращая внимания на твою неслыханную жестокость, спас твою белую шкуру, бессовестный ты человек!

— Что-то я не припомню, чтобы я такое говорил. Не мог я тебе этого сказать!

— Процитирую дословно. Я лежал на полу, мои немощные легкие заполнялись дымом, и я взмолился о помощи. «Я умираю! — простонал я жалобно. — Я старый человек, и жизнь оставляет меня». А ты повернул ко мне полное безразличия лицо и сказал: «Тогда умри тихо». Конец цитаты.

— Я этого не говорил! — запротестовал Римо.

— Ты что же, обвиняешь Мастера Синанджу во лжи? — ровным голосом спросил Чиун.

— Я знаю, что этого не говорил, — мрачно повторил Римо.

— Но я ведь слышал твои слова! Голос действительно был не твой, но слова, ядовитые, как змеиное жало, вылетели из твоих губ!

— Ну, не знаю...

— Так ты мне не веришь?

— Ну, если ты так говоришь, папочка...

— Будем считать, что на языке белолицых это означает согласие. — Чиун подобрал широкие полы черного кимоно и продолжал:

— Ты хорошо помнишь предания моих предков, Мастеров Синанджу?

— Некоторые. Не все. Я путаю имена.

— А легенду про Великого Вана помнишь?

— Про Вана много легенд.

— Но одна выделяется среди других. Ведь именно при Ване Мастера Синанджу стали такими, как сейчас!

— Я знаю. До этого они сражались деревянными шестами и кинжалами и даже применяли яд.

— Верно. И никогда не работали в одиночку. За ними шла целая армия, ночные тигры Синанджу. Начиная с Вана ночных тигров уже не было. Ночные тигры были больше не нужны. Почему, Римо?

— Потому что Ван был первым, кто постиг солнечный источник.

— Вот именно. Это были страшные времена для Дома Синанджу. Учитель Вана, известный под именем Хун, умер, не успев обучить Вана всем премудростям. Нашему образу жизни грозил конец. — Голос Чиуна дрогнул и зазвучал ниже — как всегда, когда Чиун вспоминал какое-нибудь из преданий старины. — И подумать только! Не успели тело Мастера Хуна предать земле, как великая печаль спустилась на селение Синанджу! Работы хватало, но не было Мастера, который содержал бы жителей селения! Ночные тигры Синанджу отощали от голода. И стали грабить простых селян. Убивать. Насиловать. И творить всякое зло из-за того только, что маялись от безделья и не умели ничего, только убивать.

И видя это, Ван удалился во мрак и предался медитации. «Горе Дому Синанджу! — сказал он, обращаясь к ночному небу. — Ибо наш род не имеет продолжения».

И, лежа так на сырой земле, обратив лицо ко Вселенной, он увидел, как звезды медленно совершают свой путь. То были холодные далекие звезды, но они сверкали, как крохотные солнца. И они были вечны. Не то что люди! И тогда Ван, потерявший последнюю надежду, стал мечтать о том времени, когда люди станут, как звезды — будут казаться холодными, несмотря на пылающий внутри огонь. И станут бессмертны! «Если бы только это могло случиться, — думал Ван, — нашим несчастьям пришел бы конец».

Ныне кое-кто утверждает, что то, что случилось потом, произошло только в сознании Вана, который много дней оставался без пищи. Другие говорят, что именно пост открыл ему глаза на великую истину. Но все едины в том, что когда Мастер Ван вернулся в Синанджу, это был другой человек, холодный, рассудочный, и глаза его светились вселенским огнем.

Ибо Ван сказал, что с небес снизошло большое огненное кольцо. И этот огонь горел ярче солнца. И он говорил с Ваном. И голос его был таков, что слышал его только Ван, и он говорил, что человек не умеет пользоваться ни разумом своим, ни телом. И этот огонь преподал Вану первые уроки самообладания, и так Ван нашел солнечный источник.

— Скорее уж — солнечный источник нашел его, — поправил Римо.

— Молчи! И — о чудо! — в ту ночь в Синанджу вернулся совсем другой Ван.

Он возвышался надо всеми, и гнев источал его взор. И он узнал, что ночные тигры Синанджу плетут против него заговор, предлагая на место нового Мастера то одного, то другого из своих рядов, ибо Ван, дескать, не стоит и самого жалкого из них.

И тогда шагнул Ван в костер, но не причинило ему вреда пламя, хотя и лизало его босые ноги. И сказал он голосом, подобным грому небес:

«Вот я стою перед вами, ваш новый Мастер Синанджу! Я несу с собой новый свет и новую эру, ибо я нашел солнечный источник! Больше не будет многих Мастеров! Отныне только один Мастер и один ученик будут достойны искусства Синанджу. Не будет ни страдания, ни голода! И не будут мужчины селения ни сражаться, ни умирать!»

И, сказав так, Мастер Ван, которого ныне мы называем Великий Ван, бросился на ночных тигров Синанджу. И несколькими ударами обратил эту нечисть в небытие.

И, стоя меж трупов, объявил он, что отныне да не поднимется самая сильная рука в Синанджу на своего сородича. А потом он произнес пророчество, хотя даже сам Ван не мог бы сказать, откуда взялись те слова. И молвил он: