«Эксское дело еще ужаснее, чем думают, — писал Мирабо Ламарку 19 декабря 1790 года, — и две трети королевства почти в таком же состоянии».

Потрясенный до глубины души, Мирабо решился поехать в Прованс, намереваясь навести там порядок; потом множество причин удержали его в Париже; он работал над планом для Монморена, да и эксское дело должно было обсуждаться в Собрании. По этому случаю Мирабо намеревался выставить свою кандидатуру на пост председателя.

20 декабря аббат Мори, встревоженный беспорядками в Эксе, поднялся на трибуну. Всю ответственность за них он возлагал на бездарность муниципальных чиновников.

— Беспорядки в Эксе и так слишком серьезны и слишком прискорбны, чтобы их преувеличивать, — возразил Мирабо и объяснил затруднения чиновников муниципалитета в городе, лежащем ближе к аристократическому меридиану, чем к демократическому.

Изнанка дебатов была одновременно некрасивой и запутанной: речь шла о предстоящих выборах председателя. Конкурент Мирабо, д’Андре, тоже был депутатом Экса; в противоположность своему коллеге, он провозгласил себя другом Паскалиса; избрав его, Собрание тешило себя иллюзией, будто осудило бунт. Мирабо, сильно униженный поражением, плохо перенес неудачу; он объявил о своем немедленном отъезде в Прованс. Думал ли он восстановить там порядок единственно своим присутствием? Испытывал ли он в глубине души чувства императора Вителлин, которому был приятен запах, исходящий от трупа врага, «особенно если это соотечественник»? Страшный конец Паскалиса превзошел всё, о чем только могла мечтать человеческая месть; так что следует доверять более разумным предположениям, включая попытку сближения Мирабо с Эмили.

Все сплотились, чтобы помешать Мирабо покинуть Париж.

— Марсель будет потерян для Франции, если объявит себя республикой, — заявил Мирабо в оправдание своего отъезда.

— Когда вы будете в Марселе, — иронично ответил ему Ламарк, — я стану опасаться, что вы предпочтете возглавить партию сильнейшего, чем оказаться побежденным.

Правые разделяли точку зрения Ламарка; они обвиняли Мирабо в том, что тот хочет перенести гражданскую войну в Прованс. В тот же момент, с замечательным отсутствием логики, Марат писал, что «подлый Рикети» под предлогом поездки в Прованс хочет «организовать свое бегство к заговорщикам, укрывшимся в Турине».

Различные кварталы Парижа отправили депутации к Мирабо, прося его не удаляться от столицы; в клубе якобинцев Барнав поставил на голосование предписание того же толка.

«Не совершает ли человек, столь полезный для общего дела, неосторожный шаг, удаляясь от храма Закона?» — писала «Кроник де Пари», призывая своих читателей «сделать все возможное, чтобы воспротивиться отъезду человека, необходимого Национальному собранию, как необходим король при монархическом правлении».

В такой обстановке было мало шансов, чтобы председатель д’Андре предоставил своему коллеге из Экса четырехнедельный отпуск, о котором тот просил. А если бы и предоставил, возражения поступили бы сверху: Монморен упорно преследовал свой план. Чтобы Мирабо оставался в его распоряжении, он отказался вмешаться и не допустить избрания д’Андре. Министр хотел, чтобы Мирабо прежде всего разработал политический план, позволявший выполнить предназначение Национального собрания.

Несмотря на инциденты, задержавшие работу над планом, Мирабо ее не бросал; 23 декабря он вручил графу де Ламарку свой знаменитый «Обзор положения во Франции и способов примирить общественную свободу с королевской властью».

Этот обзор — сорок седьмое послание Мирабо двору — 27 декабря дополнила сорок восьмая записка — объемистый труд, частично составленный секретарем Пелленком на основе очень точных данных, предоставленных Мирабо; последний внес в рукопись множество исправлений.

Изучая этот капитальный труд, чувствуешь: для его полной проработки времени не хватало и автор не избежал ни повторов, ни противоречий. Несовершенная форма, возможно, повредила научной репутации труда, историческая важность которого позволяет поставить его в один ряд с сочинениями Макиавелли и Монтескье.

Однако, несмотря на значительные недостатки композиции, сорок седьмая записка остается сочинением, лучше всего иллюстрирующим политическую мысль Мирабо; она раскрывает беспредельные горизонты, показывая, какую грандиозную правительственную деятельность он мог бы вести в тот момент, когда надлежало сдержать Революцию и сохранить в порядке всё, что еще было возможно.

«План восстановить власть короля и спасти общее дело настолько отвечает моим принципам, что я попытался бы его осуществить даже без помощников, если бы не обнаружил, что удастся только систематический план, что нужны большие средства, чтобы привести в движение такую большую машину, а главное, что просто создать теорию недостаточно, нужно привести ее в движение».

Так начинается эта гигантская записка, обозначающая следующие основополагающие принципы: чтобы составить систематический план, надо знать препятствия, которые надлежит преодолеть, точно обозначить цель, к которой хочешь прийти, определить самые надежные способы ее достичь и заручиться величайшей точностью исполнения.

Каковы эти препятствия? На первый план Мирабо выдвигает Париж, народ которого — только один из аспектов. Французская столица — «это сфинкс Революции», и кишащие в нем алчные амбиции представляют собой беспрестанно возрождающуюся опасность. Народ, привязанный к своим новым завоеваниям, привык к прямому воздействию на законодателей, превратив их практически в своих рабов. Настоящая опасность для Парижа — «осуществление суверенитета самой нацией».

Препятствие, противостоящее этому, находится не внизу, а наверху: это хроническая нерешительность короля, отражающаяся на правительстве, и непопулярность королевы, перекидывающаяся на двор.

Возросшее недоверие к правым, то есть естественным защитникам монархии, слабость и популизм Национальной гвардии, чересчур большое количество «бесполезных недовольных», необходимость отказаться от ряда уступок — таковы в целом основные препятствия в реализации второго плана.

По всем этим пунктам Национальное собрание должно пересмотреть свои решения и отказаться от некоторых основ Конституции.

Очевидно, насколько внушительно общее число трудностей, которые предстоит преодолеть. Поэтому необходимо наметить чрезвычайно общую цель, в рамках которой можно будет исправить второстепенные ошибки; эту цель следует облачить в широкую по смыслу формулировку: примирить общественную свободу с королевской властью.

Этой цели невозможно достичь при недостатках существующей Конституции; значит, нужна лучшая Конституция; но как ее получить? Стоит ли осуществить контрреволюцию? Мирабо тотчас выказал себя решительным противником такого мнения, поскольку оно химерично. Несуразно надеяться, «что французский народ вернется к своему прежнему положению, откажется от всех надежд и решится потерять плод всех своих усилий». Даже если одним махом устранить целое поколение и лишить памяти двадцать пять миллионов человек, этого не добиться. Часть завоеваний необратима, и нужно смотреть как на преимущество (как для народа, так и для монарха) на исчезновение политических институтов, которые препятствовали развитию государства, — парламентов, аристократии, духовенства, провинциальных штатов, — одним словом, всех пережитков феодализма.

Контрреволюцию следует заменить более доступной целью; Мирабо называет ее «контрконституцией».

Франция ясно выразила свои желания: она хочет наследственную монархию с постоянно действующим представительным органом. Хотя эта программа сама по себе очень хороша, в настоящее время ее осуществление затруднено препятствиями, созданными Национальным собранием; мы живем при смешанном режиме, в котором причудливо переплетаются демократия, аристократия и монархия. Влияние народа преувеличили, а тем самым опасно ослабили власть короля. Чтобы восстановить разумное равновесие властей, нужно полностью пересмотреть Конституцию, а этого нельзя ждать от нынешнего Собрания, которое не захочет отменять своих решений одновременно из предвзятости и страха. Значит, чтобы добиться своего, нужно избавиться от Собрания и заменить его новым, решениями которого можно будет управлять.