Молва приписывала Мирабо организацию беспорядков 5 и 6 октября и охотно связывала его имя с именем герцога Орлеанского. Если поверить молве, совершенно необъяснимым покажется реальное поведение трибуна.

Прошедшая неделя в самом деле выдалась очень тяжелой для герцога Орлеанского. Узнанный чернью, осаждавшей Версальский дворец утром 6 октября, он и не подумал скрываться; злонамеренные люди утверждали, что он явился руководить действиями толпы, чтобы немедленно воспользоваться их результатом. Это предположение плохо согласуется с тем, что известно о характере принца — боязливость его характера не всегда соответствовала любви к интригам и спорадическим поползновениям к захвату власти.

Правительству, конечно, было бы выгодно найти главного виновника. В представлении Лафайета и, что еще более вероятно, королевы таковым был герцог Орлеанский.

Доказывая эту мысль, Лафайет проявил энергию, которая принесла бы больше пользы, если бы он использовал ее для преграждения дороги бунтовщикам. В присутствии Монморена Лафайет объяснился с герцогом Орлеанским днем 8 октября. Подробности этой встречи неизвестны; мы знаем только то, что герцог согласился немедленно уехать в Лондон.

Тем не менее, прежде чем уложить чемоданы, он, надо полагать, велел предупредить Мирабо, поскольку тот сделал публичное заявление по поводу данного инцидента. Как депутат от дворянства, герцог Орлеанский обладал неприкосновенностью; требовалась особая процедура, чтобы принять решение о его аресте; таким образом, отъезд, походивший на бегство, не имел оправдания. Юридические аргументы подействовали: герцог Орлеанский решился отменить отъезд.

Лафайет снова пошел в наступление и вызвал герцога к королю. Людовик XVI отправил кузена с официальным поручением в Англию; таким образом принца удалось выдворить из Франции. Подобный же маневр попытались провести с герцогом Бироном (бывшим Лозеном), но тот не уступил. «Если я виновен, пусть меня судят», — гордо заявил герой американской войны за независимость.

Возмущенный почти диктаторскими замашками Лафайета, Мирабо рассказал де Ламарку о положении Лозена: «Господин де Бирон только что вышел от меня; он не уезжает, потому что у него есть честь. Я еще не знаю, уверен ли он, что другие уедут. Бедный принц обманывается — или хочет показать, будто обманывается, — надеждой на заключение четырехстороннего союза. Ему вручили письмо для английского короля. Против него нет ни одного доказательства. Это становится бесстыдством. Я уже говорил вам, дорогой граф: я склоню голову только перед деспотизмом гения».

Эти слова, в подлинности которых не приходится сомневаться, освещают только один аспект вопроса. Другая фраза, приписываемая историками Мирабо, только некоторые относят ее к 14 июля, а другие — к октябрьским событиям, более определенна: «Он хочет, но не может; это евнух для преступления». И если дополнить ее презрительным восклицанием: «Нам нужен был манекен; этот м… подходил не хуже любого другого», появляются кое-какие сомнения относительно того, что Мирабо ничем не запятнал себя в этих сделках. В то же время Мирабо написал обещанную записку о том, какую стратегию поведения лучше избрать королю, и вручил ее де Ламарку.

На записке Мирабо стоит дата: 15 октября 1789 года. Записка несравненна по своей дерзости и уму, но столь насыщенна, что ее трудно анализировать и приходится цитировать почти целиком.

Мирабо высказывает в ней кое-какие предложения, которые впоследствии возобновит в иной форме; они слишком важны, чтобы не попытаться выделить основные принципы.

Первый состоит в том, чтобы действовать энергично, если король хочет избегнуть грозящего ему рабства и чувства страха, происходящего от постоянных опасностей, коим он подвергается с тех пор, как стал проживать в Париже. Ибо нельзя забывать, что часть Франции пользуется подчиненным положением монарха, чтобы выйти из его подчинения.

Король же (и это второй основополагающий принцип) стал неотделим от Революции; он должен быть с ней или погибнуть вместе с нею. Таким образом, выезд из Парижа достаточно проблематичен, но необходим для обретения свободы действий.

Для того чтобы покинуть Париж, необходима поддержка; обратиться за ней к аристократии значит утратить популярность; попросить помощи за границей значит навлечь на себя обвинение в измене. Остается получить ее от народа. Народ согласится на пребывание короля вне Парижа, если получит гарантию выполнения своих социальных требований; так что если король удалится в надежное место, он должен будет дать определенные обязательства.

Решительно отсоветовав ехать на восток во избежание предположений о сговоре на границе, Мирабо в качестве места проживания рекомендовал Нормандию, которая, находясь между Бретанью и Анжу, представляет собой территорию, наиболее прочно привязанную к французской короне. А пока король будет там, мы напомним французскому народу, что Людовик XVI с самого начала своего правления избегал деспотизма, злоупотреблений, расточительства[45] и старался всеми возможными способами улучшить удел своих подданных, что он в первый раз за всю историю династии опередил нацию. Потом король торжественно пообещает:

расширение политических прав граждан;

признание государственного долга и гарантию его погашения;

окончательную отмену парламентов;

окончательное утверждение важнейших декретов.

Заложив эти принципы и дав объяснения по поводу неутвержденных декретов, король призовет к себе Национальное собрание; если оно придет, дело выиграно; если нет, следовательно, оно предвзято; в таком случае его постановления можно будет считать недействительными в силу того, что они необъективны. При таком раскладе останется единственный выход: распустить Собрание и созвать новое.

Чтобы оно было правильно избрано и хорошо работало, король должен будет уточнить, что в силу новых законов все богатства государства пойдут на социальные улучшения; подавая своим подданным пример экономии, король откажется от роскоши и будет довольствоваться содержанием в один миллион в год.

Не стоит далее вдаваться в детали; главное правило — король не может отделить себя от нации; условиями исполнения плана были умеренность, осторожность, но главное — быстрота, ибо опасность надвигалась и не было времени на раздумья.

На встрече с де Ламарком Мирабо признал, что был во время своих последних выступлений недипломатичен; он взывал к дружбе, чтобы получить прощение, потом зачитал план.

Де Ламарк согласился с тем, что предложение Мирабо — последний шанс не допустить давления на короля и на Национальное собрание. Друзья стали размышлять о способе передать записку королю.

Явная враждебность Марии-Антуанетты к Мирабо исключала обращение к королеве. Де Ламарк решил прибегнуть к услугам графа Прованского, проживавшего тогда в Люксембургском дворце. При посредстве оберкамергера монсеньора, герцога де Ла-Шатра, де Ламарку назначили тайную встречу на следующую ночь, с 15 на 16 октября 1789 года.

Около половины первого пополуночи Ла-Шатр провел графа де Ламарка к младшему брату Людовика XVI.

Де Ламарк предупредил своего августейшего собеседника об опасности для монархии иметь в противниках Мирабо и посоветовал использовать все возможные способы, чтобы привлечь его на свою сторону. Он описал истинные чувства депутата от Экса по отношению к престолу и в качестве подтверждения своих слов протянул графу Прованскому записку.

Тот, поблагодарив гостя о своевременном предупреждении, внимательно прочел записку. Во время чтения он отметил неясность некоторых пассажей и сложность выполнения предлагаемых мер. Закончив чтение, объявил, что, хотя в целом одобряет предложенный план, может с уверенностью заявить, что король никогда на это не пойдет. Де Ламарк был в отчаянии. Обратиться к королеве? Граф Прованский поведал гостю, что королева отнюдь не пользуется таким влиянием на короля, какое ей приписывают. Людовик XVI перечил жене, чтобы казаться самому себе волевым человеком, — а потом шел на поводу у случайного советчика. И чтобы описать характер своего старшего брата, граф Прованский произнес фразу, ставшую знаменитой: