Все Мирабо расточали свое красноречие в обещаниях, которые не могли сдержать. Несмотря на суровое предупреждение, Бальи устроил торжественный прием, чтобы будущий маркиз де Мирабо не ударил в грязь лицом перед своими вассалами. «Он расставил вдоль дороги солдат и глашатаев и велел зажечь праздничные костры», — с удивлением писал в Биньон вновь прибывший.

Используя свой дар обольщения, Мирабо за несколько дней вновь покорил старого дядюшку. Вскоре Бальи сообщил Другу людей, что «месье Оноре кажется образумившимся в плане идей, и по большому счету он очень приятен и кроток; конечно, он совершил много проступков, но зачастую был скорее несчастлив, нежели виновен».

Через несколько дней согласие было уже полным, и дядя с племянником вместе размышляли над решением материальных и моральных проблем. Бальи согласился одолжить 5 тысяч ливров; племянник этим воспользовался, чтобы погасить несколько неотложных долгов и обеспечить себе карманные деньги. Они тем более необходимы, что он пытается восстановить семью.

Эта цель оказалась труднодостижимой. Друг людей все же хотел, чтобы его сын «получил жену обратно не через судебного пристава»; он советовал действовать мягкостью и смирением, не забывая о хитрости: почему бы не подкупить кое-кого из слуг Мариньянов и не получить таким образом доступ в супружескую спальню? Мирабо отмел в сторону выдумки отца; он тщательно все взвесил и, как настоящий государственный деятель, решил действовать наверняка.

Он больше не любил Эмили; он просто хотел вернуть себе выгоды, которые надеялся получить по брачному договору: покрытие долгов и рождение наследника. Этим объясняется корректный и холодный тон первого письма, написанного им к жене через несколько дней после приезда в Мирабо. Графиня де Мирабо уже знала о появлении супруга и перешла в оборону; возобновление совместной жизни ее не прельщало; она все еще была любовницей Галифе и королевой театра Толоне; чтобы сохранить это положение — а оно ей нравилось, — она была готова на сделку, ибо маловероятно, чтобы женщина, открыто живущая с любовником, смогла доказать свою правоту в суде.

По логике вещей, Мариньянам следовало откупиться от зятя. Это было бы слишком просто. Мариньяны были скупы, сильны, горды своей безнравственностью; в своей провинции они считали себя стоящими над законом. Их противник был изгоем, пораженным в правах, который провел долгие годы в тюрьме; они не уважали его и думали, что победят, притворившись, будто его не знают.

После долгого молчания Эмили, наконец, дала уклончивый ответ на письма мужа: «Она живет с отцом; маркиз де Мариньян твердо решил никогда не жить вместе с г-ном де Мирабо. Она не может покинуть старого отца. Разве она уже не выполнила свой долг и даже больше того — попросила министров помиловать мужа и выпустить его из тюрьмы? Он обязан ей свободой; она же будет отстаивать свою — теми способами, какие сочтет необходимыми».

Последняя фраза звучала угрожающе. Чтобы сразить незваного гостя, Мариньяны намеревались упрятать его за решетку. Они обратились в парламент Экса: генеральный прокурор Леблан де Кастильон обличил Мирабо перед лицом правительства как автора «Тайных указов» и потребовал заключить его в Бастилию. Если бы его требование было удовлетворено, Мариньяны вздохнули бы облегченно.

Министры Людовика XVI не поддержали прованского магистрата; они сочли, что нецелесообразно сажать в тюрьму автора памфлета, наделавшего столько шума в Европе, — тем самым можно сделать лишь дополнительную рекламу этому сочинению.

Маневр не удался, и обе стороны, возможно, опасаясь скандала, в последний раз попытались договориться, не доводя дело до суда. Среди прочих адвокатов, Мариньяны часто использовали для текущих дел некоего Гасье; они отправили его к Бальи де Мирабо, с которым он был дружен, чтобы убедить его в том, что он не прав. Стоя рядом с дядей, Мирабо так спокойно выслушал дипломата, что подскочивший Бальи заявил Гасье: «Вот видите, я более горячая голова, чем мой племянник». Когда адвокат Мариньянов закончил свои объяснения, Оноре Габриэль ненадолго вышел и вернулся с письмом в руке: это было объявление о разрыве, которое он предлагал Эмили послать г-ну де Гассо.

В первый момент законник был ошарашен; будь такое письмо предъявлено, оно могло бы погубить графиню де Мирабо; однако он не выдвинул никаких условий, из чего Бальи с племянником сделали вывод, что у противоположной стороны имеется тайное оружие, в противовес их собственному.

Они поставили в известность Друга людей, тот просветил их на сей счет: во время бегства Софи де Монье маркиз де Мирабо, желая возместить расходы на полицию, обратился за финансовой помощью к Мариньяну. Чтобы ее получить, он обвинил своего сына во всех грехах: «Я называй его тем, кем он тогда был, то есть законченным негодяем, самое воспоминание о котором следовало стереть из памяти людей».

Кодекс чести того времени включал соблюдение тайны переписки; так что обе стороны находились в равном положении: никто не мог воспользоваться своим оружием, не погубив себя в глазах общественности. Чтобы в этом убедиться, Друг людей объявил в письме к Эмили: «Я писал согласно времени и положению вещей, и буду так делать всегда; это ничего не доказывает в отношении настоящего» — и дополнил это неловкое письмо выговором де Мариньяну: «Разве я чего-нибудь от вас требовал? Ни одного из прав, которые предоставляют мне наши законы и обычаи Прованса. Я предоставил вам располагать средствами и доходами вашей дочери по вашему усмотрению».

К этой ведущейся без его участия переписке Оноре Габриэль присовокупил, для приобщения к делу, ловкое и неискреннее письмо: «Вы любили меня, дорогая Эмили, вы очень любили меня; а первый мужчина, которого женщина полюбила, никогда ей не безразличен. Вы скорее возненавидите меня, нежели перестанете испытывать ко мне всякие чувства. Но с чего вам меня ненавидеть?.. Разве знавали вы мужчину чувствительнее меня? Знавали вы человека, более способного на благородные и великодушные поступки, более целостного в своих главных деяниях?.. Я прекрасно знаю, что не слоны досаждают, а мухи, и что человек, способный на великие деяния, может быть невыносим в повседневной жизни… Неужели же вы думаете, что мужчина в 33 года точно таков, каким был в 24?.. Бедная Эмили, послушай человека, который любит тебя, чьи интересы совпадают с твоими, единственного в мире, чьи интересы совпадали бы с твоими. Развод? Каким образом ты его получишь? Конечно, я не хочу жены поневоле, но уж тем более не могу покинуть свой дом, чтобы доставить своей жене удовольствие блистать в труппе актеров. Я слишком люблю вас, чтобы поверить, будто мелкие светские соображения могут перевесить в вашем сердце сознание долга; вы достаточно уважаете меня, чтобы быть уверенной, что я приехал в Прованс не для того, чтобы упиваться унижением, и что я не отступлю, потому что столько сделал, чтобы вас вернуть».

Это письмо осталось без ответа; возможно даже, что оно вернулось непрочтенным.

Процесс становился неизбежен; требовалось лишь дозволение Друга людей, поскольку Оноре Габриэль, лишенный гражданских прав, находился под его опекой. Сильно тревожась теперь по поводу своих писем и опасаясь новых судебных издержек, маркиз де Мирабо долго колебался.

Бальи узнал, что, несмотря на браваду, Мариньяны сильно боятся проиграть процесс; он постарался убедить старшего брата. В конце концов тот нехотя уступил: «У меня нет никакого права мешать этому господину судиться; и поскольку он знает так же хорошо, как и я, что это способ развестись с женой, я вовсе не хочу, чтобы он обвинял меня в том, что я преграждал ему дорогу».

Вырвав, наконец, согласие у главы семьи. Бальи с племянником поселились в Эксе.

Приезд Мирабо в Экс-ан-Прованс в январе 1783 года стал крупным событием. «Когда я приехал, все бежали от меня, как от Антихриста», — писал Мирабо, спокойно перенося свою опалу, словно предчувствовал, что однажды этот город будет носить его на руках.