В последующие дни Мирабо не приходил: он отказался от поездки в Мец, но не от путешествия вообще. Он попросил у Сен-Мори разрешения отправиться в Невшатель, чтобы договориться в типографии об издании своих «Записок о солеварнях Франш-Конте». Одновременно он выпустит «Описание празднеств в Понтарлье в честь коронации Людовика XVI». Последнее предложение польстило тщеславию коменданта; он выдал узнику увольнительную на несколько дней. Покончив с делами, Мирабо вернулся в Понтарлье; он мог бы воспользоваться поездкой за границу для побега и обрел бы свободу, но как будто стал дорожить своими цепями. Разлука возбудила в нем влечение к госпоже де Монье — теперь он был всего лишь самцом, добивающимся самки.

Софи, наверняка намеренно, выказала себя неуступчивой, заговорила о дружбе; она мечтала сдаться, и Мирабо не обманывался относительно ее сдержанности. Чтобы убедить Софи, он написал несколько тяжеловатые «диалоги», в которых каждое утверждение опровергало один из аргументов, которые ему были предъявлены. Обратив в ничто понятие «долга», о котором говорила маркиза, Мирабо шутя развеял аргумент целомудрия: «Целомудрие не состоит в том, чтобы все отвергать, как и воздержанность не для того, чтобы умереть с голоду».

В завершение доказательства Мирабо завладел уже не противящимися устами и заключил:

— Любая женщина, которая говорит мужчине: «Я люблю тебя» и дарит ему поцелуй, обязана уступить ему во всем. Добродетель мало напоминает как то, что обычно называют этим словом, так и сам порок; у нее нет ничего общего с монашеской и противной природе требовательностью, которую называют воздержанием.

Софи еще сопротивлялась, по крайней мере для виду. Ее грехопадение было ускорено незначительным происшествием. Одна из ее подруг, госпожа де Сен-Белен, женщина нестрогих нравов, хоть и канонисса, заподозрила роман и высказалась о Мирабо весьма нелицеприятно. Женщины поссорились, и Софи в отместку решила уступить Оноре Габриэлю. Получается, противилась она недолго, поскольку 13 декабря 1775 года Софи, уже покоренная его умом, отдалась совершенно.

Маркиза де Монье допустила оплошность, вернее, природа совершила ее за нее: прежде некрасивое лицо вдруг начато лучиться счастьем. Дамы из Понтарлье вскоре сообразили, что у Софи есть любовник.

Один только муж ни о чем не догадывался, но, увидев, что жена неожиданно расцвела, попытался предъявить свои права супруга — его высокомерно оттолкнули. Впрочем, это было весьма понятным поведением, и он не увидел связи между холодностью жены и все более частыми визитами своего партнера по висту.

Подозрения возникли у тюремщика. Несмотря на разницу лет, господин де Сен-Мори был влюблен в госпожу де Монье. Он смирялся со своим поражением, пока не увидел победы другого. Будучи уверен в том, что Мирабо добился своего, он решил отныне держать его взаперти в форте.

Для принятия строгих мер нужен был подходящий предлог; невезучий Оноре Габриэль вскоре сам его предоставил.

За несколько недель до того в Невшателе, в издательстве Фоша, вышел столь возмутительный памфлет, что совет министров велел не только конфисковать тираж, но и разыскать автора.

В этом дерзостном сочинении, озаглавленном «Опыт о деспотизме», автор, прикрываясь опровержением теорий Жан Жака Руссо о природной доброте человека, вел прямую атаку на власти.

Стремление к безудержной власти, деспотизму — в природе человека. Власть, принадлежащая одному человеку, именуется монархией, распределенная между несколькими людьми — феодализмом, а если ею обладает масса в образе «конфедераций, возможно, самых деспотичных из всех» — республикой.

После этих общефилософских соображений автор обрушился исключительно на «деспотизм одного», проявив пылкость и дерзость, а также незаурядное красноречие: «Деспотизм — это ужасающий и судорожный способ бытия. Государство под властью деспота превращается в своего рода зверинец, вожаком которого является хищный зверь». Ниже эта черта заостряется: «Король состоит на жалованье, а тот, кто платит, имеет право уволить того, кому платят. Хотя другие французы и думали об этом прежде меня, я, возможно, первым осмелился это написать… Длительная привычка повелевать развратила монарха, застарелая привычка повиноваться развратила народ». И, наконец, самое примечательное в этом памфлете, общий настрой которого выдержан в демократическом духе: «При феодальном порядке, который столько ругали, сохранялось, по меньшей мере, одно постоянное правило: ни один человек не может облагаться налогом без его согласия».

Эта идея уже не нова, ее выражал в начале правления Людовика XV граф де Буленвилье; Друг людей лишь развил ее, придав оригинальность и остроту. И вот в третий раз на протяжении одного столетия демократические идеи вторгались в феодальное мышление и приобрели небывалую до сих пор силу выражения: «В конечном счете народ всегда становится могущественнее тирана, когда власть произвола, дошедшая до совершенного безумия, распускает все узы общества и истощает ресурсы, предоставляемые землей тем, кто свободно ее возделывает. Таким образом, люди рано или поздно отомстят за себя».

В то время как Франция задавалась вопросом, кем бы мог быть автор столь дерзкого сочинения, господин де Сен-Мори терзался сомнениями. Скандальные утверждения из этого «Опыта» он как будто уже слышал в разговорах со своим необычным узником. Книга была издана в Невшателе, что давало подтверждение смутным подозрениям.

Однако доказательств нет, а обвинение было слишком серьезным, чтобы предъявлять его ни с того ни с сего. Кстати, Мирабо и не было в форте: в крещенские праздники он гостил у Монье. Сен-Мори отправился туда на ужин. Видя, как Мирабо ухаживает за столом за хозяйкой дома, комендант почувствовал укол ревности.

В довершение всего один торговец из Понтарлье принес коменданту форта Жу долговую расписку на тысячу пятьсот ливров, выписанную Мирабо на имя книготорговца Фоша, в обмен на «Опыт о деспотизме». 10 января господин де Сен-Мори вызвал к себе узника, показал ему перехваченную расписку, стал рассыпаться в жгучих упреках, укорив его в том, что он злоупотребил его доверием. Будучи признан недееспособным, Мирабо взял в долг, сделал достоянием гласности снисходительность своего тюремщика, имевшего доброту отпустить его в Швейцарию; злоупотребив этой милостью, он превратил старого честного офицера в сообщника памфлетиста, насмешника над троном и существующим порядком. Мирабо получил приказ вернуться в форт Жу и не выходить оттуда вплоть до новых распоряжений. 14 января де Монье давали бал, на котором Мирабо должен был вести котильон; они вступились за гостя так горячо, что господин де Сен-Мори дрогнул и дал ему четыре дня отгула.

Бал состоялся; сразу после него Мирабо исчез без следа; через три-четыре дня господин де Сен-Мори получил от него наглое прощальное письмо: «Сударь, я выхожу из-под вашей власти, которая, став тиранической, расставила на моем пути больше ловушек, нежели я ожидал от галантного человека. Возможно, в вашем сердце возникнут кое-какие угрызения совести, когда вы подумаете о том, что сделали все возможное, чтобы погубить молодого многообещающего человека, которого вам не в чем было упрекнуть…»

Мирабо невозможно было найти, и вот почему: он прятался в покоях Софи де Монье. При малейшем шуме он запирался в шкафу.

Любовники прожили несколько счастливых дней, но чересчур большое потребление продуктов, вызванное аппетитом Мирабо, вызвало подозрения в людской. Тогда пришлось перепрятать беглеца в другом доме, вероятно, у Жаннетон Мишо. По ночам Мирабо иногда наведывался к Софи де Монье.

Чтобы выйти из положения, он написал военному министру прошение снова принять его на службу.

Подпольная жизнь длилась с добрый месяц. Однажды вечером, когда уже было темно, Мирабо застигли перелезающим через забор де Монье и погнались за ним, как за вором. Мирабо остановился, смело назвал свое имя слугам и попросил, чтобы его провели к хозяину дома. Маркизу де Монье он наплел, что возвращается по вызову военного министра в Париж из Берна, и попросился на ночлег.