Иван Калита, основав в Кремле Спасский монастырь, передал его настоятелю звание архимандрита. Спасский монастырь стал придворной княжеской «богомольней». Здесь готовились кандидаты на высшие церковные должности. Вероятно, именно здесь был создан московский летописный свод 1330 г.[42]
В княжеских и боярских монастырях работали «сказатели книг», создатели первых московских религиозно-политических теорий. Пользуясь материальной поддержкой и покровительством московской знати, монастырские «старцы» со временем превратились в особый, влиятельный отряд церковных сил, с которым приходилось считаться и самому митрополиту.
После гибели своего давнего соперника князя Александра Михайловича Тверского, казненного в Орде вместе с сыном Федором в 1339 г., Калита вновь, как и в конце 20-х годов, почувствовал себя полным хозяином положения. Он поспешил использовать благоприятную обстановку для продолжения кремлевского строительства. На сей раз речь шла о перестройке старой московской крепости. Зимой 1339—1340 гг. Москва была окружена мощными дубовыми стенами. Это строительство также отразило некоторые религиозно-политические идеи своего времени. Новый Кремль был заложен 25 ноября 1339 г. По церковному календарю это был день памяти Климента, папы римского. Один из первых епископов-христиан, Климент был сослан в Крым, где трудился в херсонесских каменоломнях. Культ Климента был тесно связан с традициями Киевской Руси. Князь Владимир, «креститель Руси», перенес мощи Климента из Херсонеса (Корсуня) в Киев и поместил их в Десятинной церкви. По-видимому, именно в пределе Климента, в одной из боковых папертей Десятинной церкви, Владимир и был похоронен. Закладка московской крепости в день памяти Климента символизировала историческую преемственность Москвы от Киева. Источники не сообщают о каком-либо участии митрополита Феогноста в создании нового московского Кремля.
Постройка новой московской крепости была последним делом Ивана Калиты, своего рода итогом его многогрешной и многотрудной жизни. Он скончался 31 марта 1340 г., приняв незадолго до смерти монашеское имя Ананий. Ушел в «мир иной» один из выдающихся строителей Московского государства. Калита был истинным сыном своего жестокого времени. С точки зрения абстрактной морали это был человек далеко не привлекательный. Но было бы исторически несправедливым рисовать его портрет одними лишь черными красками — портрет скопидома, ханского раба и палача. Обратим внимание хотя бы на то, как рос он вместе со своей властью, со своей землей. Из бессловесного помощника разбойного Юрия Даниловича Иван со временем превратился в политического деятеля общерусского масштаба. Внук Александра Невского не только по крови, но и по духу, он строил Москву, собирал Русь. На его долю досталась черновая работа закладки фундаментов. Не будем же слишком презирать его за то, что руки его не совсем чисты.
В небольшом каталоге добродетелей Калиты не забудем и о том, что это был человек идеи. Он дал московскому делу знамя, вдохнул в него душу. Своим глубоко практическим умом он сумел осознать необходимость духовного начала, которое, словно известь, скрепило бы стены и своды здания русской государствен-ности. Таким духовным субстратом в то время могла быть только вера в богоизбранность Москвы, особое религиозное воодушевление, превращавшее деятельность московских князей в служение. Поняв это, Калита перестроил свою жизнь в соответствии с самыми строгими требованиями официальной христианской морали. Он стал набожен до мелочности. Не было такого нищего в Москве, который не получил бы подаяния из его денежной сумы — «калиты». Кстати, именно этим «нищелюбием», а отнюдь не скупостью он заслужил свое прозвище. Всем своим детям Иван давал только церковные, христианские имена. У самого княжеского дворца Калита устроил монастырь, близость которого, несомненно, повлияла на весь уклад придворной жизни. Летопись не случайно называет его «ревнителем иноческого жития», который ни дня, ни ночи, ни единого часа не мог оставаться без «божественных словес». В грамотах Ивана Калиты впервые появляется так называемая «богословская преамбула»— «я, грешный худой раб божий Иван...» [43]. Словом, Иван Калита сам стал первым истовым служителем в том храме московской «святости», который он задумал возвести. Он зажег ту негасимую свечу, которая так явственно мерещилась перед смертью сыну Калиты князю Семену Гордому, что он велел дьякам написать о ней в завещании. Князь умолял своих наследников на московском престоле жить в мире и согласии, чтобы не угасла заветная свеча — символ святости московского дела. Князь Семен Иванович, прозванный Гордым, твердой рукой продолжил дело отца. Он сумел осадить многочисленных недругов Москвы, надеявшихся после смерти Калиты освободиться от ее властной опеки. Летопись рисует Семена человеком смелым, решительным и в то же время — расчетливым, дальновидным, хорошо усвоившим уроки отцовской дипломатии. Его отношения с митрополитом Феогностом, по-видимому, были довольно напряженными, постоянно на грани открытого конфликта. Молодого князя раздражали стремление митрополита уклониться от решения общерусских задач, его демонстративный политический нейтралитет.
В середине 40-х годов Семен Гордый организовал роспись всех выстроенных Калитой кремлевских храмов. Это было выдающееся по своему идейному значению предприятие. Оно осуществлялось в условиях, когда новый ордынский правитель хан Джанибек стремился ослабить московское княжество, поощрял его политических противников. После смерти Калиты из состава великого княжения Владимирского по воле Орды было изъято Нижегородское Поволжье. Неудачно для Москвы складываются отношения с Великим Новгородом. Усиливается натиск Литвы на русские земли. Роспись кремлевских соборов должна была поднять престиж Москвы, ее роль как религиозного центра. Участие митрополита в этих работах было весьма ограниченным. Его придворные мастера-греки за один летний сезон расписали Успенский собор. Все остальные храмы украшали стенописями русские мастера. Их работа оплачивалась из средств великокняжеской семьи. В сообщении летописца об этих работах сквозят сочувствие к русским мастерам, замешкавшимся с росписью Архангельского собора «величества ради этого храма», и почтительно-холодноватое отношение к митрополичьим мастерам-грекам.
Одной из главных причин напряженности в отношениях между великим князем Семеном Гордым и митрополитом было столкновение их финансовых интересов. Освобождение «церковных людей» от ордынских даней и повинностей вело к тому, что многие крестьяне и горожане, желая облегчить свою участь, различными путями переходили в этот привилегированный разряд населения. В результате численность налогоплательщиков уменьшалась, в то время как общая сумма «ордынского выхода», за сбор которого отвечал князь, оставалась прежней. Отчаявшись решить дело полюбовно, Семен Гордый решил добиться своего путем интриг в Орде. Под 1343 г. новгородская летопись сообщает, что митрополит Феогност «ходил в Орду к поганому царю Джанибеку. И оклеветали его перед царем ка-лантаи. (Тюркское слово «калантай» обычно переводят как «сборщик податей». Возможен и другой перевод: «вельможа», «знатный человек».— Н. Б.) И разграбили имущество митрополита, а самого его схватили и стали мучить. И говорили ему: «Давай дань ежегодную!» Но он на это не согласился. И, раздав посулов 600 рублей, вернулся на Русь невредим» [44].
По мнению историка М. Д. Приселкова, в 1343 г., несмотря на все усилия митрополита, податные и судебные льготы церкви были существенно урезаны ханом. Через несколько лет финансовые споры междукнязьями и митрополитом вновь обострились. Отражением этих конфликтов служит грамота Тайдулы, жены хана Джанибека, выданная, по-видимому, князю Семену Гордому во время его визита в Орду в 1347 г. По традиции, идущей со времен хана Узбека, женатого на христианке, дочери византийского императора Андроника Младшего, старшая жена хана ведала делами христиан, считалась их покровительницей. В грамоте Тайдулы, сохранившейся в тексте Львовской летописи,, вначале подтверждаются права русской церкви: «Тай-дулино слово ко всем татарам... Молебник наш, митрополит, за нас молится с первых времен и доселе. И не нужно брать с него никакой мзды, никакой пошлины, потому что он о нас молитву творит. И что мы сказали, то все должны знать». Далее в грамоте содержится обращение ко всем русским князьям во главе с Семеном Гордым. Его смысл, сильно затемненный невнятной передачей летописца, можно понять как расширение права княжеского суда над церковными людьми [45] .