– Да будет так, учитель, – воскликнул Камил.

Сидоркин сидел в кабинете, любовался видом из окна на Битцевский парк, но мысли у него были грустные. За четыре года много воды утекло и жизнь вроде устаканилась, но что-то все равно было не так. Что-то по-прежнему мешало вдохнуть всей грудью чистый кислород бытия. Покоя в душе как не было, так и нет. Отдельный кабинетик – это хорошо, и звездочка на погоны тоже неплохо, а что дальше? Он не молодел, время поджимало к сороковухе, а просвета впереди не видно. Новый президент, новые люди в конторе, новый старый гимн, на зловещем экране вместо оголтелых проклятий в адрес россиянского тупого быдла все чаще звучат патриотические призывы, словно в Америке или в Японии, но страна как катилась под откос, так и катится. Правда, движение замедлилось, но, может, оттого, что грабить по-крупному больше нечего. Сейчас землицу-матушку по дешевке спустят иностранцам, либо местным абрамовичам, и точка, приехали. Сунь в пасть рукав и жуй до второго пришествия, русский бездельник, сиротка, фашист.

Были, конечно, приятные моменты. К примеру, таинственный закат Крученюка. Что с ним произошло, никто толком так и не понял. Нет, наверное, поняли те, кому положено, но никак не средний состав. Тем более не понял Сидоркин, около двух лет ходивший в уволенных, зарплату получавший у Санина, который в группе «Варан» был и командир и бухгалтер, а Крученюку, который изредка справлялся, чем занимается «этот выскочка», докладывали, что Сидоркин давно спился, бомжует, опустился по жизни до плинтусов, а может, вообще засох. Обычная для конторы легенда при консервации, рассчитанная на неофитов, с Крученюком срабатывала четко. Выслушав утешительные известия, он важно кивал и произносил назидательно:

– А ведь неплохой был офицер, я ему пытался помочь. Но, как говорится, сколько волка ни корми…

Павел Газманович проявил небывалую активность в жутковатый пересменок между самоотречением Бориса и новыми президентскими выборами: носился как угорелый, на митинги, сколачивал какие-то группы поддержки, появлялся во всех многочисленных предвыборных штабах, отдавал распоряжения, одно дурнее другого, и уже на следующий день после отречения водрузил у себя в кабинете портрет Путина – во весь рост и почему-то в маршальском мундире. Где достал, неизвестно. По коридорам ползли зловещие слухи, что полковник окончательно спятил, сотрудники старались не попадаться ему на глаза. Исчез он при столь же загадочных обстоятельствах, как и появился три года назад. Придя на работу, как обычно, поинтересовался у секретарши, не звонили ли из администрации президента, потом заперся в кабинете, приказав не беспокоить в ближайшие три часа. Однако через несколько минут по селектору велел ей узнать расписание рейсов на Нью-Йорк и заказать два билета – на него и на какую-то Ариэль Софроновну Спиркину. Когда прошли три часа, секретарша забеспокоилась, попыталась связаться с шефом по телефону, потом поскреблась, постучалась в дверь, но ничего не добилась. Подняла тревогу, прибежали два его помощника – тоже попытались проникнуть в кабинет, но неудачно. Пришлось вызывать слесаря, который, перекрестясь, взломал английский замок шоферской фомкой. Кабинет оказался пуст, но в воздухе плавал запах гари, как после небольшого пожара. В Конторе привыкли к мистическим явлениям, никто особенно не удивился, а начавшееся (и через неделю закрытое) следствие выдвинуло две рабочих версии случившегося: либо полковник каким-то образом сумел незаметно выбраться из кабинета (разве что в форточку) и отбыл в Америку на очередной инструктаж, либо его похитили чеченцы. Обе версии не выдерживали никакой критики, но были ничем не хуже других, которые всегда выдвигались в подобных случаях. Возможно, ближе к истине были те, кто шепотком судачили, что на полковнике провели испытание сверхсекретного оружия, производящего полную аннигиляцию белковых тел; а также те, кто предполагали, что Павел Газманович скрывается на даче у Бакатина, великого демократа, сумевшего выдать ЦРУ все известные ему секреты нашей разведки, но неоцененного по заслугам (ошарашенные цереушники не поверили в искренность его побуждений и до сих пор числили в графе умалишенных), и, дескать, на пару они отрабатывают варианты переброски на Запад. Дело в том, что вместе с Крученюком исчезли все документы из его сейфа.

Сидоркин не относился к тем, кто злорадствовал по поводу исчезновения Крученюка, он лишь с грустью думал, что если Божия кара иногда настигает негодяев, то большей частью с опозданием и как-то невпопад.

Чудно закончилась и история с наемным убийцей Магомаем-Дуремаром, Мерькурьевым, Вавиловым, Кирьяном Поздняковским, короче «Тихой смертью». Старый вор Холера сдержал обещание, и через несколько дней по его наводке Сидоркин с Петрозвановым вышли на киллера, который в тот вечер отмечал удачно выполненный заказ на бизнесмена Атаева в ночном клубе «Акулина», тряс мошной за игорными столами и время от времени поднимался в номера то с одной, то с другой, а то и сразу с двумя-тремя местными красотками. Был он в своем природном обличье и выглядел точно так же, как на фотках в картотеке Конторы: пухлый, с заметным брюшком, с редкими прядями светлых волосиков – этакий подзагулявший купчик средней руки. От возлияний и любовных излишеств к утру раскраснелся, распарился – наивные кроличьи глазки светились на свекольном фоне двумя голубенькими стекляшками. Сидоркин перехватил его в коридоре, на переходе от сауны к массажным кабинетам. Магомай его сразу узнал – и встреча ему не понравилась. Тем более, Сидоркин был не один, а с Петрозвановым. Столкнулись нос к носу, как на горной тропе, где не разойтись. Филимон Сергеевич приосанился и заносчиво спросил:

– А ордер у тебя есть, мент?

– Не солидно, Магомай, – укорил Сидоркин. – Какие между нами могут быть ордера. Ведь это ты за нами гоняешься, а не мы за тобой. Мы случайно здесь оказались.

– Почем знаешь, что гоняюсь?

– Сорока на хвосте принесла.

Магомай остался доволен объяснением, оглянулся назад, заглянул им за спину, но никто на его маленькие хитрости не поддался. Только Петрозванов добродушно предупредил:

– Не суетись, дяденька. Не успеешь достать.

В кроличьих глазках убийцы страха ни на грош, зато зажглось неподдельное любопытство.

– Что же, братцы мои, будете старичка на пару крушить? Не совестно вам?

– Надо же, о совести вспомнил, – засмеялся Сидоркин. – Ты о ней лучше бы вспомнил, когда бабой прикидывался и пришел больного Сережу мочить. Нет, Магоша, до такого мы не опустимся. Предлагаю честный поединок. Вот, гляди, две таблетки. Одна пустышка, другая – смерть. При этом тоже тихая. Выбирай. Одну ты примешь, другую я. Кому повезет.

Филимон Сергеевич обиделся:

– За придурка держишь, мент? Пей сам обе.

Сидоркин покачал головой.

– А говорили – колдун. Да ты обыкновенный перестраховщик. Ладно, что предлагаешь? Хочешь, выйдем на двор, потягаемся.

– Как?

– Выбор опять за тобой, как положено по дуэльному правилу. Хочешь – ножи, хочешь – пушки.

– Один против двух?

– По очереди, – успокоился Сидоркин.

– Пошли, – согласился Филимон Сергеевич. – Все равно деваться некуда. Недооценил я вас, ребятки. Надо было раньше кончить.

Черным ходом, известным Магомаю, спустились на задний дворик, огороженный бетонным забором, где стояли железные мусорные баки – и больше ничего. Освещение было подходящее – уже рассвет поблескивал над крышами аэропортовских высоток. Сидоркин достал два одинаковых тесака в кожаных чехлах.

– Пожалуйста, Филимон Сергеевич… Но ежели пострелять желаешь, пушка у тебя, наверное, своя?

– Откуда? Сроду не носил, тем более на досуге… Дозволь вопрос, майор? Зачем вам эта петрушка? Почему не пришили в коридоре? Все козыри у вас на руках. Или вы, ребятки, садисты и есть? Растягиваете удовольствие?

– Антон Иваныч благородный человек, – ответил за наставника Петрозванов. – Можно сказать, рыцарь печального образа. По мне, я бы тебя точно сразу придавил, как клопа. Ты же, дяденька, весь раздулся от крови.