– Да, слушаю, говорите… Со вздохом произнес:

– Папа, здравствуй, это я.

Наступила тягучая пауза с тихим треском в мембране.

– Саша, ты?

– Да, папа, я… Как поживаешь, дорогой?

Опять пауза – и Камил отчетливо увидел, будто оказался рядом, как самый родной ему человек мучительно преодолевает спазмы, раздирающие грудь.

– Где ты, Вишенка?

– Я в Москве… Не волнуйся… Я в Москве…

– Ты приедешь сейчас?

– Не могу… Чуть позже… Мы обязательно скоро увидимся. Как мама?

– Мама? Как она может быть… Все эти годы… Ждет тебя… – отец вдруг заторопился. – Вишенка, ты не можешь снова исчезнуть. Это будет уже слишком.

– Я не исчезну… Передай ей привет, пусть тоже не волнуется. До встречи, папа.

Осторожно, не дожидаясь ответа, положил трубку на рычаг, с таким ощущением, будто совершил противоестественный поступок, нарушающий строгий порядок мироздания.

На метро доехал до Таганской площади, оттуда пешком спустился к набережной, а там по надежным указателям – чебуречная, заправочная станция, белое девятиэтажное здание – вышел к укромной автостоянке, поставленной с таким расчетом, что приблизиться к ней незаметно практически невозможно. Узкая развилка шоссе пролегала через пустырь, позади стоянки – бетонные ограждения и спуск к реке, на высоких столбах прожектора с огромными хрустальными глазницами: можно представить, как запылают среди ночи. Сама стоянка небольшая, на шесть-семь машин, но окружена тоже бетонным забором и вдобавок окольцована крупносварочными металлическими цепями, перекинутыми через чугунные стояки. Не стоянка, скорее замаскированный блокпост посреди Москвы, военный объект. Из железной калитки рядом с коваными воротами навстречу Камилу выступил мужчина лет сорока, в пятнистой десантной форме, с автоматом через плечо и с таким выражением лица, что сразу становилось понятно, что лишь какое-то досадное недоразумение мешает ему немедленно открыть огонь.

– Чего надо? – спросил неприязненно, со значением «пошел на хрен!» Камила не смутил недружелюбный прием, так и должно быть. На войне как на войне. Улыбаясь про себя (вот и довелось поиграть в шпиончиков), произнес слова пароля, которые для постороннего прозвучали бы бредом.

– У тетки Мани молочко прокисло. Зато можно творожку купить.

Дозорный взглянул на свои часы, недовольно заметил:

– Должен в семь прибыть, сейчас без четверти.

– Ничего, – покладисто ответил Камил. – Могу здесь постоять, сколько нужно.

Вояка сплюнул себе под ноги, повернулся и ушел в будку. Через пару минут появился снова.

– Заходи, – и пропустил мимо себя в калитку. На стоянке, впритык друг к дружке, расположились три «мерса», и чуть сбоку, наособинку, – длинный белоснежный «Кадиллак», на каких, Камил помнил, приезжают в церковь московские бычары венчаться со своими телками. Мода есть мода. Редкий уважающий себя молодой человек, задумавший вступить в законный брак, не почитал делом чести арендовать роскошный лимузин, как и одеть невесту в дорогущее подвенечное платье. Для этого иной раз приходилось залезать в такие долги, от которых могла избавить только смерть от случайной пули. Еще на стоянке возвышалась нарядная избушка на курьих ножках с резными оконцами и тесовым крылечком, возле которой прохаживались двое бойцов с автоматами. Камил подумал, что ему, скорее всего, туда, но дозорный, тронув за плечо, указал на «Кадиллак»:

– Хозяин там, ступай…

Когда подошел, задняя дверца сама собой отворилась – и через секунду он очутился в просторном салоне, где запах свиной кожи смешивался с тончайшими ароматами кондиционированного воздуха. В машине был только один человек, вольно откинувшийся на подушках сиденья, и, хотя Камил увидел его впервые, сразу понял, это и есть Карабай, гроза гяуров, легенда Кавказа, от чьего имени у неверных случались печеночные колики, а сердца угнетенных горцев преисполнялись светлой надеждой. Им клялись, как достославным Дудаем или здравствующим вовеки Шамилем, и даже у хана Астархая при упоминании Карабая черные глазки высекали лукавые, веселые огоньки. Власть его была огромна, но кто он такой, какого рода и племени, откуда появился и каким путем обрел могущество, знали лишь посвященные, в число которых Камил не входил. Это было нормально. Пока воин не совершил громких деяний во славу Аллаха, некоторые дверцы должны оставаться для него запечатанными. Но уже само по себе то, что Карабай удостоил его аудиенции, было великой честью.

Перед ним был крупный мужчина средних лет, с аккуратно подстриженной бородкой, с острыми, проницательными глазами желудевого оттенка, с массивным, наголо выбритым бронзовым черепом, не прикрытым головным убором. Облачен Карабай в светлый костюм европейского покроя – свободные брюки со стрелками, длинный пиджак с накладными карманами. С виду ничего примечательного, но Камил, едва захлопнулась дверца, ощутил мощь его ауры, словно наполнявшей закрытое пространство гулом прибоя. Заговорил Карабай приветливо:

– Здравствуй, мой мальчик… Значит, ты и есть тот самый стрелок, о котором мне прожужжали все уши. Если верить твоим наставникам, у тебя большое будущее и тебя ждут великие дела. Что скажешь, сынок?

– Как могу судить об этом, ата? На земле свершается лишь то, что угодно воле Всевышнего.

– Разумно, – согласился Карабай, с удовольствием его разглядывая. – Вижу, годы учения не прошли даром, тебя научили скромности. Но научили ли повиновению? Готов ли ты отдать жизнь за святое дело?

– О, святейший, – напыщенно, в тон вопросу, ответствовал Камил. – Если отвечу утвердительно, не будет ли это пустой похвальбой?

– Почему называешь меня святейшим?

– Нет вольного человека в горах, кто сомневается в этом.

– Или ты хитер, как змея, мой мальчик, или слишком простодушен. Запомни, святейшим можно стать только после смерти. Прославление при жизни – для глупцов и слабых сердцем.

Однако, несмотря на строгость поучения, было видно, Карабай доволен – кто чужд яду лести? Открыл бар в спинке переднего сиденья, откуда из бархатной пещерки сверкнули нарядными бобками разнокалиберные сосуды. Достал початую бутылку бурбона, две серебряные стопки.

– Что-то горло пересохло… Выпьешь со мной, Камил?

– Я не пью, но если вам угодно…

– Нет, нет, правильно делаешь… Зелье и дурь погубили слишком много блистательных джигитов. Пусть этим занимаются русские, заливая горечь поражения… Мы лучше выпьем виноградного сока, не правда ли?

Убрал бурбон, по стопкам разлил янтарную жидкость из хрустального графина.

– Что ж, мой мальчик, ты мне понравился, но у нас мало времени, поэтому приступим к делу. Отчитываться будешь только передо мной, получать распоряжения – по контрольному телефону или через посыльного. Схему сам знаешь. Если понадобится передать что-то срочное и важное, тоже знаешь, как и к кому обратиться. Но не злоупотребляй контактами. Кто ты по документам?

– Иванов Сергей Юрьевич, студент второго курса Энергетического института.

– Хорошо… Деньги на твое имя лежат в «Альфа-банке». Первая задача – легализоваться и оглядеться. С утра пойдешь на лодочную станцию в Химках, обратишься к Николаю Савелову, это наш человек. Он ничего не знает, но на работу оформит. Ни с кем не сближайся, но не дичись. Станция в полукилометре от объекта. Акцию проведем через три-четыре недели. Точная дата зависит от некоторых причин, которые тебе необязательно знать. Пожалуй, все. Хочешь что-то спросить?

– После взрыва погибнет много людей, это правда?

– Жалеешь гяуров, мой мальчик?

– Совсем нет, – улыбнулся Камил. – Простите мою самонадеянность, но я пытаюсь заглянуть в будущее. Карфаген должен быть разрушен. Москва – обитель шайтана, здесь филиал царства антихриста, целиком расположенного в Штатах. Об этом знают даже православные. Десятки, тысячи людей ничего не значат в сравнении с мировым злом.

В задумчивости Карабай склонил голову набок.

– Ты рассуждаешь глубоко, это мне по душе. Акция, которую мы совершим, можно сказать, предварительная, пробная. Но нельзя сидеть сложа руки. Чем больше ударов мы нанесем, тем скорее рухнут чертоги вселенского монстра.