Давление немного ослабло, и голова Ванда выскочила из воды, словно поплавок.

— Итак, где они, дорогуша? — снова спросил Римо, наклоняясь над бассейном. — Наверно, ты уже успела догадаться, что я не шучу?

Он улыбнулся. Это была та же самая улыбка, что и тогда, у нее в кабинете, но теперь она наконец распознала ее. Это была улыбка не любовника — это была улыбка убийцы. Профессиональная улыбка. На лице любовника она означала бы любовь, потому что любовь — его профессия, но на лице этого человека она означала смерть, ибо его профессией была смерть.

— Они у меня в «дипломате», сразу за дверью, — задыхаясь, выговорила она, в глубине души надеясь, что мистер Гордонс вернется.

Легким движением ноги Римо отправил ее глубоко под воду, чтобы она не могла выплыть до его возвращения. Коснувшись ногами дна, она принялась что есть сил бить руками, пытаясь вынырнуть на поверхность. Когда ей это наконец удалось, Римо уже бежал к ней из дома, на ходу просматривая какие-то бумаги.

— Это то, что нужно. Где ты делала копии?

— Это мистер Гордонс их делал.

— Сколько экземпляров?

— Не знаю. Мне он отдал восемь копий и оригинал.

Римо снова просмотрел кипу бумаг.

— Похоже на то. Здесь девять экземпляров. Еще есть? Может, в какой-нибудь папке у тебя в кабинете?

— Нет.

— Может, вы подготовили пресс-релиз? О вашем новом фильме?

Ванда отрицательно покачала головой. Ее жиденькие мокрые волосенки, лишившись лака, свисали с головы наподобие веревки.

— Я предпочитаю непосредственное общение с прессой. Так будет и на пресс-конференции, которую я собираюсь устроить сегодня.

— Небольшое уточнение, любовь моя: собиралась устроить.

Подойдя поближе, Римо снова толкнул ее под воду, а сам направился к большой печи, расположенной в углу двора, калифорнийской версии очага для барбекю. Единственной данью традиции было то, что гигантская печь была сооружена на основании, выложенном из красного кирпича. Римо включил печь и открыл дверцу — внутри зажглись газовые горелки, бросая отблески на керамическую имитацию угля. Подождав, пока пламя хорошенько разгорится, он принялся кидать в печь компьютерные распечатки, наблюдая, как они занимаются и горят голубоватым огнем.

Когда все бумаги были сожжены, Римо взял кочергу, по форме напоминавшую рапиру, и переворошил весь пепел вместе с непрогоревшими листами, отчего те запылали вновь. Снова перемешав кочергой содержимое печи, он включил газ на максимум и закрыл дверцу.

Обернувшись, он обнаружил у себя за спиной Ванду Рейдел и громко расхохотался.

Ее кожа выглядела какой-то дряблой и нездоровой, поскольку неожиданное купанье смыло весь крем. Груди обвисли, упав на живот, который тоже обвис. Свисавшие на плечи волосы напоминали сырое тесто, ненакрашенные глаза выглядели как две сморщенные изюмины. Толстые ляжки словно слиплись, хотя она расставила ноги. В руке она держала пистолет.

— Ты, ублюдок, — произнесла она.

— Я уже видел что-то похожее в кино, — снова рассмеялся Римо. — Только грудь у тебя должна быть затянута в тонкий шифон и вся ходить ходуном, пытаясь вырваться наружу.

— Да? — переспросила она. — Кажется, я видела этот фильм. Он шел довольно давно.

— Забавный. Мне он даже понравился, — сказал Римо.

— Там неудачный конец, и его следует изменить. Вот так, например. — Ванда подняла пистолет, который держала обеими руками, и, закрыв один глаз, прицелилась в Римо.

Он внимательно следил за ее ногами, ожидая, когда напряжение мускулов покажет, что она действительно приготовилась стрелять. Едва различимые мышцы на икрах напряглись.

Римо поднял глаза.

— Умри, ублюдок несчастный! — крикнула Ванда.

Внезапно Римо сделал выпад. В правой руке у него мелькнула напоминавшая рапиру кочерга. Ее конец закупорил ствол пистолета как раз в тот момент, когда Ванда спустила курок.

Боек ударил по капсюлю, и пуля, блокированная кочергой, взорвалась, изуродовав Ванде лицо. Она сделала шаг назад, поскользнулась на кафеле бассейна и рухнула в воду, в предсмертной судороге сжимая пистолет, из которого все еще торчала кочерга. Металлические предметы тут же пошли ко дну, а Ванда всплыла на поверхность, словно дохлая рыбина, глядя на Римо пустыми глазницами обезображенного лица.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — подвел итог Римо.

Разговор, который обещая быть очень скучным, на самом деле таковым не был, потому что старик-кореец говорил о том, что Рэд Рекс считал самым главным на свете. Кореец говорил о нем.

— Но должен признаться, — сказал вдруг Чиун, — что не все в вашем сериале мне нравится.

— Что же вас не устраивает? — с искренним интересом спросил Рэд Рекс.

— Чрезмерное насилие, — ответил Чиун. — Просто ужасно, что в столь прекрасные картины вторгается насилие.

Реке попытался сообразить, о каком же таком насилии ведет речь старикан, но не смог припомнить ни драк, ни стрельбы. У доктора Уитлоу Вьятта была самая бескровная операционная в мире, а самое большое насилие, какое он только себе позволил, — это порвать испорченный рецептурный бланк.

— Что конкретно вы имеете в виду? — наконец спросил он.

— В одной из серий вас ударила медсестра. — Чиун внимательно посмотрел на Рекса, пытаясь понять, помнит ли он этот эпизод.

— Ах, это!

— Да, именно так. Подобное насилие просто недопустимо!

— Но ведь это была всего лишь пощечина, — произнес Рэд Рекс и тут же пожалел о своих словах. По выражению лица Чиуна он понял, что тот воспринял эту пощечину по меньшей мере как третью мировую войну.

— Все верно. Но за пощечиной может последовать более серьезный удар. За ударом — нокаут. Вы и опомниться не успеете, как на вас посыплется град пуль.

Рэд Рекс кивнул. Старик говорил совершенно серьезно.

— Не волнуйтесь, если такое еще хоть раз повторится, я с ней разберусь. — Актер поднялся с места и встал в стойку карате. — Один удар в солнечное сплетение, и она уже больше никогда не поднимет руку на врача.

— Вот это верный подход, — одобрил Чиун. — Дело в том, что вы позволили ей нанести плохой удар. Неграмотный, неверно нацеленный и плохо выполненный. Такое может поощрить ее к подобному поведению и в дальнейшем.

— Нет, теперь она мне только попадись! Кья! — выкрикнул Рекс, поражая каратистским ударом невидимую цель. — Вы знаете, я умею разбивать доски, — с гордостью сообщил он.

— Та медсестра не была похожа на доску, — ответил Чиун. — Такая может и сдачи дать.

— Вряд ли у нее будет подобная возможность, — сказал Рэд Рекс и пошел на воображаемого противника. Внезапно он выбросил вперед левую руку с вытянутыми пальцами, и в этот момент, замахнувшись, опустил вниз правую, точно топор.

Тут, заметив в дальнем конце комнаты бильярдный кий, он со всех ног бросился к нему и схватил с подставки. Вернувшись на место, он расположил кии между ручкой дивана и краешком туалетного столика, посмотрел на него, сделал глубокий вдох и обрушил на кий удар, от которого тот легко раскололся надвое. Обломки упали на пол.

— А-а-а! — выкрикнул он и с улыбкой посмотрел на Чиуна. — Неплохо, а?

— Вы очень хороший актер, — произнес Чиун. — Там, откуда я родом, ваши профессиональные способности ремесленника ценили бы очень высоко.

— Да-да, конечно. Но я имею в виду мое карате. — Рэд Рекс сделал еще несколько резких движений, имитирующих удары. — Как вам?

— Внушает трепет, — отозвался Чиун.

Но прежде чем Рэд Рекс смог продемонстрировать Чиуну все свое мастерство в области боевых искусств, зазвонил телефон.

— Да, — сказал в трубку Рэд Рекс.

Голос был женский, но звучал как-то странно — холодный, как лед, и твердый, как железо. В нем не было ни малейшего акцента, даже легкого налета южного говора, столь распространенного в этой части Калифорнии среди дам, проводящих все свободное время за телефонными разговорами.

— Я от госпожи Рейдел. Съемочный павильон, куда вы должны отвести своего гостя, уже подготовлен. Можете выходить прямо сейчас. Павильон находится позади главного здания, в дальнем конце территории. И не тяните, идите прямо сейчас. — Раздался щелчок. На том конце провода повесили трубку, не дав Рексу и слова сказать.