— Понимаете, к чему я? Такое ощущение, будто нет контакта. Тогда я начала ловчить. Открытым текстом сообщала водителям, что я и есть «скрытый наблюдатель», что если они включат радио в восемь, если вообще включат, то услышат в прямом эфире свой номер и получат приз. Мне отвечали: «Ух ты, вот здорово! Обязательно позвоним!» Но так и не звонили. А ведь сами цепляли на машины эти дурацкие наклейки. В общем, я для них как будто не существовала. Спросите, как обстояли дела у Эванса? В семидесяти процентах из ста его номера откликались. Вроде чепуха, да, а вот меня задело. Ничего себе «скрытый наблюдатель»! Наблюдать наблюдает, а толку никакого. Впору было встать посреди улицы и во всеуслышание объявить: мол, я тот самый «скрытый наблюдатель» с радиостанции «КРОМ». Да только слова все равно в одно ухо влетели бы, в другое вылетели, люди улыбнулись бы, не видя меня, а я вернулась бы в свою квартирку, открыла дверь, вошла и удивилась: кто же здесь живет? Заглянула бы в платяной шкаф этой особы, дотронулась до ее одежды, а рука прошла бы сквозь воздух. Невозможно жить такой вот бесплотной. Однажды мне приснился сон, в котором я перерезала себе вены. Взяла бритву и полоснула, глубоко так, ожидая, что хлынет кровь. А крови-то и не оказалось. Полоснула глубже, потом еще — дошло до того, что кисть отвалилась. Посмотрела на срез и ничего не увидела: ни мышц, ни артерий, ни крови. Думаю, я бы попыталась убить себя, если бы не страх — а вдруг убивать будет некого? Так что я не придумала ничего лучше, чем сбежать. Взяла спальный мешок, одеяла, позаимствовала удочку, стащила нож и… теперь сижу здесь. Мне тут нравится, вот только холодает, а как выпадет снег, придется уйти. Но я не знаю, может, еще и останусь. Пытаюсь снова стать реальной, и, знаете, начинает получаться. Поначалу я была все равно что младенец: даже не училась произносить слова, нет, это только сбивает с толку, а просто опускала руку в воду, прислушивалась к ощущению солнечного тепла, ощупывала вот этот камень и подолгу рассматривала — его, а еще листья и деревья. Ничто мне не мешало. Я возвращалась к собственной пустоте и начинала сначала. И у меня неплохо получается. Правда, медленно. Я еще не готова вернуться к людям.

— Майра, — я подавил в себе естественное желание обнять ее, — я хочу, чтобы ты записала меня.

Она удивленно склонила голову:

— Что?

— Ты же «скрытый наблюдатель», а мне очень-очень нужно, чтобы меня заметили. Пожалуйста, я прошу тебя. Мы нужны друг другу.

Майра покачала головой:

— Все же ты серьезно болен на голову.

— А ты? Ползаешь тут, хватаешься за одно, за другое, боишься слов, пробуешь на вкус камни, чудишь, а все для того, чтобы понять очевидное… И после этого называешь меня сумасшедшим? Слушай, мы, чокнутые, должны помогать друг другу, только мы сами и знаем, как. Мой номер: БОП три-три-три. Запиши его. А я обязательно включу радио.

Она пожала плечами, закутанными в одеяло:

— Не могу. У меня и телефона-то здесь нет. К тому же я больше не работаю на радио.

— Майра, до чего же буквально ты все понимаешь! Мне кажется, от этого все твои беды. А может, и мои тоже. А может, все вообще совсем не так. Впрочем, не знаю.

Я подобрал полено и протянул ей:

— Вот тебе телефон. Не нравится, возьми вон тот камень. Или свою руку, с которой глаз не сводишь, — у тебя получится. А можешь обойтись и без них, без всяких там слов и тем более смыслов — достаточно одного воображения.

— Так только хуже станет.

Прозвучавшая в ее голосе тотальная обреченность лишь придала мне решимости. Я задумал пойти другим путем:

— Ты замечала здесь воронов?

— Ну да, — вопрос ее озадачил.

— Помнишь, я рассказывал тебе о парне, который поставил запись с мчащимся поездом? О Джошуа Спрингфилде? Так вот, когда Джошуа был еще карапузом, он услышал ворона, который, пролетая, кричал: «Каррабль!» Джошуа не сомневался, что это ворон Ноя, которого отправили на поиски суши, тот самый ворон, который так и не вернулся. Джошуа вообразил, что птица до сих пор ищет ковчег. И знаешь, что сделал? Отправился на задний двор и построил его — чтобы ворону было куда приземлиться. А потом отказался покидать ковчег, не захотел оставлять дежурство. В конце концов родители отвели его к врачу. Ну и как, хуже ему стало от этого?

— Я не Джошуа, — возразила Майра с вызовом в голосе.

— Конечно, нет. Да и я не Джошуа. Даже Джошуа знает, что он не Джошуа. Мы — вороны. Потому и строим ковчеги.

— Видно, я слишком глупа, чтобы понять. Видишь ли, Джордж, для меня все это пустые слова, не больше.

Душа появилась рядом с девушкой и утешительно так посмотрела на нее:

— Ну-ну, не расстраивайся, — сказала она Майре, — этот вон тоже ни хрена не понимает.

— Ты слышала? — вскричал я.

— Нет, — Майра даже вздрогнула. — А что такое?

— Да вот, душа. Прямо рядом с тобой. Сказала, что я, мол, тоже ничего не понимаю, так что тебе не из-за чего расстраиваться.

— Джордж, — душа заговорила с явным раздражением, — оставь ее в покое. Она наверняка знает, что с ней не так и как с этим справиться, чего не скажешь о тебе. И у нее есть дела поважнее, чем слушать твою болтовню. Она весьма мудро поступила, дважды попросив тебя уйти, так что будь добр. Если уж неймется потешить свое самомнение и обратить кого-нибудь в веру, можешь обрушиться со своими сумасшедшими идеями на меня.

Я повторил сказанное душой слово в слово — Майра только кивнула, уж не знаю, в знак согласия или от ужаса. Душа, исключительно недовольная моим цитированием, исчезла. Я помолчал, ожидая, что Майра заговорит. Но она так и не произнесла ни звука. Тогда я сказал:

— Похоже, мы с душой достигли согласия в одном — что придурку этому, то есть мне, самое время убраться. Именно это я и сделаю. Уже вечер — пора вернуться к своим делам. Приятно было поболтать с тобой, Майра, твоя вера придала мне сил. Прости, что поучал, в то время как должен был слушать, — это один из моих самых серьезных недостатков.

Потом тепло улыбнулся ей:

— Пожалуйста, прими этот скромный подарок, ради которого я бесстрашно переплыл реку — один из двух даров, которые я собираюсь преподнести сегодня.

Подняв с земли банку «Божественных конфет», я с легким поклоном преподнес ее Майре:

— Тут конфеты, дорогая моя Майра.

Майра улыбнулась, обеими руками принимая подарок:

— Спасибо!

Я чуть было не заплакал, увидев ее улыбку.

— Майра, какая у тебя чудесная улыбка! При иных обстоятельствах я бы остался подольше и влюбился в тебя.

Потом показал на банку:

— Надеюсь, ты любишь конфеты? Отличный десерт к супу из веточек, моховому салату и сучьям в ивовом соусе.

Я ее совсем вогнал в краску. Ища спасения, она посмотрела на банку:

— Знаешь, очень похоже на штуковину из магазина розыгрышей — там еще что-то выпрыгивает.

— «Хорош тот розыгрыш, который вызывает у вас смех», — процитировал я. — В юморе вне всяких сомнений есть и сладость, и питательность, но в подобной ситуации это было бы дурным вкусом, согласись?

Прежде чем она ответила, я ушел, поблагодарив ее за гостеприимство в такой прохладный вечер.

— Удачи, Джордж, — пожелала она мне. — Нет, в самом деле.

— Так я тебе и поверил — ты же ненастоящая!

Она снова улыбнулась:

— Может быть. Но ты стоишь того, чтобы сделать над собой усилие.

— Тогда объяви мой номер.

Я помахал ей и скрылся в темной чаще ивняка. Улыбка Майры меня покорила, но я хотел услышать ее смех.

Отойдя футов на сорок, я услышал упруго рассекающее воздух «вш-ш-ш» — развернулась змея — и затем пронзительный визг. Последовал слабый, глухой удар — шмяк! — сопровождаемый взметнувшимся пламенем, таким высоким, что языки его осветили мельчайшие жилки на листьях: видимо, змея прыгнула в костер. Когда пламя угасло, Майра засмеялась — поначалу тихонько, потом во всю силу, складываясь пополам: смех отскакивал от каменистых берегов реки и уплывал вниз по течению.