— Да, — кивнула она. — Я и сама уже об этом думала.

— Дайте себе слово.

— А как насчет вас? — спросила Донна. — Вы-то откуда и куда путь держите? — Вряд ли ей было интересно, просто она предпочла сменить тему, чтобы избежать давления. Ей и так сегодня пришлось нелегко. И вот, сидя в «кадиллаке» с давно остывшими недоеденными бургерами, я поведал Донне, что я затеял, во что вляпался и куда направляюсь теперь. Я только не счел нужным упомянуть о сбитом Эдди и угнанной машине. Зато рассказал о танцах с кактусом, и об оранжевом человечке, и о несмолкаемых внутренних монологах. По ходу объяснений мне вдруг пришло в голову, что Донна оценит письмо Харриет. Я спросил, не хочет ли она на него взглянуть. Донна задумалась на миг, а потом согласилась. Я отыскал письмо в бардачке и передал ей.

Донна понюхала конверт и захихикала.

— О-ля-ля! Мисс Харриет была дама серьезная.

Она читала медленно, то кивая, то качая головой, то улыбаясь. Закончив, она аккуратно сложила письмо, вложила его в конверт и заплакала. Я мысленно проклял свою интуицию за то, что подвела, но тут Донна потянулась ко мне, и мы обнялись.

Как выяснилось, моя интуиция оказалась лучше, чем я о ней думал. Донна сказала, что расплакалась не из-за письма, а потому что вспомнила о Ричи Валенсе, который погиб в той же самой авиакатастрофе. Оказалось, Ричи Валенс стал одной из причин, по которой она переспала с Уорреном в ту, самую первую, ночь. В ночь, когда она зачала Алларда. То есть не сам Ричи Валенс, а его песня «Донна»; Донна, разбивающая сердца, плач по его ушедшей любви. Ее школа в Оклахоме была слишком бедна, чтобы заказать на выпускной бал живую музыку, приходилось крутить записи. Ричи той ночью пел в полутемном спортзале о девушке с ее именем, а Донна в нарядном платье, с красивой прической и орхидеей на запястье скользила затянутыми в колготки ножками, обутыми в туфельки, по натертому мастикой полу, прижималась к Уоррену в медленном танце и хотела поскорее превратиться во взрослую женщину, какой сама себя ощущала.

Когда я сознался, что не помню такой песни, Донна поглядела на меня с глубоким подозрением, как сотрудник пограничной службы, которому показывают сомнительные документы, но потом встряхнула головой, улыбнулась и сказала:

— Ну, без песни вся эта история ничего не стоит.

И она запела высоким хрустальным голоском, в котором были и пьянящие нотки, и сила, и чистота, — у меня даже перехватило дыхание.

Я думал, у меня сердце разорвется, но тут она внезапно умолкла и промолвила:

— Вот поэтому я и разревелась над письмом. И еще потому, что они так и не встретились. И потому, что вы затеяли благородное дело — немножко безумное, но благородное.

— Тогда разрешите мне преподнести этот дар и от вашего имени тоже — как дань уважения Ричи Валенсу, музыке, и тем радостям, которые дают нам дружба, родство душ и любовь.

Она склонила голову и одарила меня улыбкой, странно, но приятно контрастировавшей со слезами на щеках.

— Это было бы очень мило.

— Ну, я вообще милый и добрый парень, и путешествие у меня ужасно романтическое, хотя кто-то и назовет его дурацким или бессмысленным. Кстати, а вы-то, часом, не знаете, где похоронен Биг Боппер?

— Нет, — сказала она, — зато у меня есть для вас подходящий подарок. — В голосе звучало радостное волнение. — Он у меня в большой коробке под кроватью, привезен аж из самой Оклахомы: проигрыватель на батарейках и девичья коллекция сорокопяток к нему.

— Вы это серьезно? Старые сорокопятки? Пятидесятых годов?

— В 59-м мне было девятнадцать. Ваш новый проигрыватель — это лучшее, что можно было купить тогда в Брэкстоне, штат Оклахома.

— В основном, рок-н-ролл?

— А что еще тогда было слушать?

— Так, кажется, я знаю, чем займусь, когда доставлю «кадди» по назначению, — стану прочесывать округу в поисках записей пятидесятых. У меня есть во Фриско приятель по имени Мусорщик Джонсон, продавец подержанных машин. Он собирает рок пятидесятых, как некоторые собирают бейсбольные карточки. Хобби у него такое, и он отдается ему со всей страстью. Когда он прослышал, куда я еду, то дал мне тысячу баксов на покупку пластинок, ну, и на обратный путь заодно. Я ему сказал, что ни шиша не смыслю в музыке, но он ответил, мол, это не проблема — если сомневаешься, покупай все. Сам он скупает пластинки, продает их, обменивает, читает эти скучные журнальчики для коллекционеров, выходящие тиражом в пяток экземпляров, — одним словом, псих. Так что раз уж у вас есть записи, а у меня деньги, и мы по воле случая встретились, я могу купить у вас что-нибудь прямо сейчас.

— Нет, я хочу, чтобы это был подарок, — твердо заявила Донна.

Я был к этому готов.

— Если настаиваете, почту за честь принять в подарок проигрыватель. Мусорщик не собирает проигрыватели. Он собирает записи, поэтому за них я должен заплатить. Это бизнес. Разумеется, пластинки должны быть в хорошем состоянии. Без царапин, не погнутые, наклейки на месте, и все такое.

Она поглядела на меня с откровенным сомнением. Я не мог с точностью сказать, обиделась ли она на мое неуклюжее предложение или подсчитывает возможную прибыль. Честно говоря, самому мне казалось, что я ловко все обставил. Наконец она заговорила:

— Хорошо, но проигрыватель в подарок. Надеюсь, на это у вас нет возражений?

— Возражений нет, охотно его приму, — я отвесил поклон, насколько это было возможно, сидя в машине. — Я бы хотел посмотреть на пластинки, но не знаю, удобно ли сейчас. Кстати, с радостью подброшу вас до трейлера (если, конечно, у вас не возникнет из-за этого проблем с соседями). Или я бы мог вызвать для вас такси, а потом вы бы пришли в назначенное место уже с пластинками — и, естественно, с проигрывателем. Что скажете?

Она пронзила меня взглядом ярких карих глаз и улыбнулась.

— По-моему, вы очень заботливы. И, несмотря на все ваши безумства, очень и очень предусмотрительны. Можно сразу поехать ко мне. Насколько я знаю, никому из соседей вообще нет до меня дела. Если я тут с кем и перебрасываюсь парой слов, так только с дядей Уоррена — первого числа каждого месяца он является, чтобы забрать арендную плату и попытаться ухватить меня за задницу. — Она сморщила нос от отвращения. — Мальчики вернутся только через пару часов. А пока вы будете рыться среди пластинок, я успею прибраться.

В трейлере, весь день простоявшем с закрытыми окнами на солнцепеке, действительно воняло горелой овсянкой, скисшим молоком и грязными носками, как Донна и сказала. Она остановилась в дверях, набрала в грудь побольше воздуха, медленно выдохнула и пробормотала:

— Дом, милый дом. Добро пожаловать. Можете присесть, если найдете чистое местечко.

Донна оставила входную дверь открытой и прошла в маленькую комнатку в глубине трейлера. Далеко ходить не пришлось: на вид трейлер был в длину чуть больше семи футов. Мне не доводилось подолгу возиться с детьми, но, по-моему, даже если они будут сидеть, как каменные истуканы, все равно тут получится тесновато.

Через пару минут Донна вернулась с двумя большими пластиковыми футлярами, каждый всего вполовину меньше, чем кофр от пишущей машинки. Один бирюзовый с желтыми прожилками, другой — салатовый. Во втором хранился проигрыватель. Он был пыльноват, и батарейки давно кончились, но диск вращался плавно и игла выглядела довольно острой. Донна слегка расстроенным тоном сообщила, что, когда она включала его в последний раз, проигрыватель работал. Я заверил ее, что нет ни малейших сомнений: стоит только заменить батарейки, и все запоет, а даже если и нет — в ремонте техники я ас. Но она твердила, что надо отыскать фонарик, вытащить оттуда батарейки и непременно проверить проигрыватель. Фонарик никак не находился, и она все больше огорчалась.