— Я ее вклею на место, — пообещал ему Римо. Он взял Друмолу за кулаки, похожие на свиные окорока, и сжал пальцы так, что Друмоле показалось, будто у него из рук вытягивают нервы. Чтобы часовой ничего не услышал, Римо пальцами другой руки сжал Друмоле губы.

Огромное тело забилось в конвульсиях. Лицо покраснело. Черные глаза вылезли на лоб и крик, который не мог сорваться с губ, отразился в глазах.

— Ну что, милый, это тебе о чем-нибудь напомнило? — спросил Римо.

Друмолу опять всего передернуло.

— Может быть, тебе об этом неизвестно, дорогой, но у нас на этот счет существует целая наука. Сначала боль. Теперь перейдем к страху. Я бы вывесил тебя за окошко, — ласково увещевал заключенного Римо, — но первый этаж — тут пугаться нечего. Есть и альтернатива — удушение. Как тебе это понравится. Барабанчик?

Римо отпустил покрасневшие пальцы Друмолы и подсунул свою собственную руку ему под потную спину. Ловким движением — как санитарка в больнице меняет простыню — он перевернул Друмолу, но, в отличие от санитарки, он сделал это моментально — подбросил грузного мужчину вверх, тот несколько раз перевернулся в воздухе вокруг своей оси и приземлился на кровать лицом вниз. Хижина сотряслась.

— Ты в порядке, Барабан? — окликнул Друмолу часовой.

— Угу, — отозвался Римо.

— Ну, тогда не пытайся летать или что там, о’кей?

Больше со стороны часового ничего не последовало. Римо сжал грудную клетку Друмолы так, что ребра прижались к подбородку — еще чуть-чуть, и они просто отскочили бы от позвоночного столба. Но это не входило в планы Римо — сломанные ребра могут поранить легкие. Но все же Римо сжал своего клиента достаточно сильно, чтобы тот почувствовал, что на него навалилась огромная гора.

— Еще чуть-чуть, Барабан, и тебя нет, — сказал Римо и отпустил Друмолу.

Дженнаро Друмола задрожал и разрыдался.

— Тс-с, — успокоил его Римо. — Ну как, вспомнил?

— Все что угодно, — ответил Друмола.

— А что ты помнишь?

— А что вы хотите, чтобы я вспомнил?

— Твои показания.

— Да. Да, — всхлипнул Барабан. — Я это сделал. Я сделал все что угодно. Я признаюсь. Я помню все, что вам угодно.

— Это хорошо. Потому что, если ты забудешь, то я вернусь.

— Клянусь могилой матери, я все помню, — рыдая, произнес Друмола.

Прямая кишка у него не выдержала, и Римо покинул хижину прежде, чем запах дошел до его носа.

Но на следующий день Смит опять сказал Римо:

— Ваши меры не оказали продолжительного действия.

— Смит лично явился в квартиру в Майами-Бич. — Римо, с вами все в порядке?

— Ага. Со мной все прекрасно. Я в великолепной форме.

— А Чиун говорит, что вы еще не совсем поправились, — заметил Смит.

Чиун сидел перед ним в сером кимоно — это было придворное облачение ассасина, долженствующее подчеркнуть, что ассасин находится при императоре для того, чтобы восславить своего владыку, а не самого себя. Впрочем, иногда придворным цветом становился золотой, и тогда Римо спрашивал Чиуна, нет ли тут противоречия. Чиун на это отвечал, что золотое кимоно надевается для того, чтобы подчеркнуть, что слава ассасина еще больше оттеняет славу императора. У Римо же, впрочем, создалось впечатление, что Мастер Синанджу носит то, что ему хочется, а потом придумывает оправдания на каждый конкретный случай.

Смит был облачен в свой обычный серый костюм-тройку и имел обычную хмурую гримасу на лимонно-желтом лице.

— Вы не понимаете. Когда Чиун говорит, что я еще не готов, это означает, что я не могу делать все то, что может делать Мастер Синанджу. Но это не имеет никакого отношения к задачам вашей организации.

— А что вы не можете делать, Римо?

— Я не могу достичь естественной и продолжительной гармонии с силами космоса.

Чиун кивнул. Вот оно! Римо сам сказал. Он открыто признал это. Разумеется, императору не надо признаваться ни в чем, но в данном случае это шло во благо Синанджу. Римо нуждается в отдыхе и в новых тренировках.

Смит услышал ответ Римо и посмотрел на него ничего не выражающим взором. Чиун кивал, а Римо пожимал плечами — и то, и другое должно было означать, что каждый из них считал себя победителем в споре, непонятном Смиту.

— Извините. Я не понимаю, — сказал Смит.

— Я могу спускаться и подниматься по отвесной стене. Я могу проткнуть рукой твердый предмет. Я один справлюсь с дюжиной самых сильных людей на земле.

— Но не с Мастерами Синанджу.

— Ты на земле только один, папочка, — сказал Римо.

— Был еще злой Мастер. Что если ты опять с ним повстречаешься?

— Я позову тебя.

— Это значит, что сам ты не Мастер Синанджу. Наш благородный император Смит платит за услуги Мастера Синанджу, и поэтому ты должен быть способен действовать так, как Мастер Синанджу. В противном случае, ты его обкрадываешь. Я не могу этого позволить.

— Как могу я его обкрадывать, если я работаю на него, на нас, на нашу организацию, а вовсе не сижу без дела?

— Ты не исполняешь свои обязанности в полную силу своих возможностей.

— Он даже не понял, о чем я толкую, когда я упомянул про космос.

— Ну, как бы то ни было, но я должен, к сожалению, сказать, что это отрицательно сказалось на том, как вы исполнили задание, Римо, — заявил Смит.

— Как это могло быть? Достижение гармонии с силами космоса означает, что увеличивается поступление энергии и улучшается баланс. Если у человека достаточно энергии, чтобы взбираться вверх по вертикальной стене, то, как правило, ничего больше и не требуется.

— Похоже, что вам требовалось что-то большее в работе с этим свидетелем, Друмолой.

— Я заставил его вернуться на путь истинный.

— Вчера вечером он не мог вспомнить ничего, — сказал Смит и достал листок бумаги из “дипломата”, лежавшего у него на коленях.

Это была объяснительная записка, составленная генеральным прокурором США и касающаяся дела некоего Дженнаро Друмолы.

Она гласила:

“Сегодня днем настроение свидетеля вдруг резко изменилось. Причины этого, как и во многих случаях, которые наблюдались за последние годы, когда свидетели сначала отказывались от своих показаний, а затем вдруг снова подтверждали их, остались неизвестными. За последние несколько лет таких случаев было немало, и я не считал тогда нужным проводить тщательное расследование. Но в случае с данным свидетелем, похоже, его желание подтвердить ранее данные показания, не продержалось слишком долго. Он с виду был готов к сотрудничеству, но когда от него потребовали уточнить некоторые детали, он не мог вспомнить ничего из данных ранее показаний, хотя и утверждал, что все помнит. Более того, медицинское обследование показало, что он находится в состоянии крайнего возбуждения”.

Римо вернул Смиту записку.

— Не знаю, что с ним произошло. Я знаю, что он был готов мне во всем повиноваться. Я всегда знаю, когда добиваюсь результата.

— Вот видите, маленькие ошибки всегда ведут к большим неудачам. Я рад, что вы решили подождать, пока Римо окажется в состоянии прославить вас вместо того, чтобы опозорить провалом, — изрек Чиун.

— Не было у меня никакого провала! Я всегда знаю, когда мне удается заставить человека повиноваться. И ты, папочка, знаешь, что я знаю.

— Я тоже не хотел бы признать свое поражение в присутствии столь славного императора, — гнул свое Чиун.

Разумеется, эту фразу он произнес по-английски. Римо знал, что это сделано только ради Смита. Римо по-корейски заявил Чиуну, что он полон помета утки.

Чиун, услышав от Римо такое оскорбление, принял его близко к сердцу. Там, в глубине души, он взрастит обиду и когда-нибудь воспользуется ею для того, чтобы сполна отплатить человеку, который стал его сыном.

Смит ждал. В последнее время эта парочка все чаще стала прибегать к корейскому языку, которого он не понимал.

— Я бы хотел еще раз потолковать с этим парнем, — сказал Римо.

— Его перевели в другое место, — сообщил Смит.

— Мне наплевать, где он находится. Я его хочу, — заявил Римо.