– Ги-и-илфорд! Следующая станция Ги-и-илфорд!

Поезд уже тормозил, и голос проходившего мимо купе кондуктора избавил Аду от необходимости ответить пожилой даме. Ада решительно натянула перчатки и схватилась за чемодан.

– Я выхожу. Счастливого пути! – попрощалась она с соседкой.

– Большое спасибо. И вам благополучного возвращения на родину! – отозвалась та.

Тормоза завизжали, вагон толкнуло, и локомотив, пыхтя и фыркая, остановился. В проем распахнутых дверей опустились металлические ступеньки, по которым Ада, опираясь на руку услужливого проводника, и сошла на перрон.

Над крытой платформой клубился дым, и люди, ожидавшие друзей или родственников из Лондона перед неуклюжим кирпичным строением вокзала или с минуту на минуту готовые броситься в сторону Портсмута, стояли как в тумане. В медленно рассеивающихся клубах носильщики разгружали багаж прибывших в Гилфорд и поднимали в вагоны сумки и чемоданы отъезжающих.

– Вот она! Адс! Мы здесь, здесь!

Это было ее детское, но до сих пор не забытое прозвище. Ада оглянулась. Легкая и смеющаяся, подобно рассекающему утренний туман солнечному лучу, ей навстречу бежала Грейс. Одной рукой она приподнимала подол голубого цветастого платья, другой придерживала соломенную шляпку.

– Грейси! – отчаянно выдохнула Ада.

Сестры бросились друг другу навстречу. Сейчас казалось, нет на свете силы, способной их разлучить.

– Добро пожаловать домой, дорогая.

Голос матери обволакивал, как нежные объятья. Ада почувствовала знакомый аромат лаванды и вербены, который, сколько она себя помнила, вселял в нее чувство защищенности.

– Мама!

Глаза наполнились слезами. При виде их Бекки перестала улыбаться, и ямочки на ее щеках разгладились. А Бен… старик Бен довольно морщил перед ней обветренное, похожее на печеное яблоко лицо. Он приложил пальцы к твидовой кепке, прежде чем взяться за чемоданы с бирками на ручках: «Ада Норбери. Шамлей Грин. Суррей, Англия».

Сердце Ады было готово разорваться от радости.

Я вернулась домой!

– Возьмем, к примеру, разведывательный рейд лорда Реглана в битве на реке Альма…

Полковник сэр Уильям Линтон Норбери сделал многозначительную паузу и холодно оглядел аудиторию. Два десятка молодых людей в форме цвета морской волны внимали его словам с неослабевающим вниманием. На нем был такой же темно-синий китель, однако на плечах и стоячем воротнике красовались свидетельствующие о ранге полковника знаки, а по боковому шву на брюках тянулась красная преподавательская полоса, в то время как единственным украшением кадетских мундиров оставались медные пуговицы.

Высокий и жилистый, полковник не утратил за годы отставки военной выправки, которая давно вошла в плоть и кровь. Хотя сейчас, почти в шестьдесят, поддерживать ее стоило немалых усилий. Его некогда будто высеченные из камня черты с возрастом потеряли былую четкость, словно поистерлись, овеянные ветрами Гиндукуша, омытые муссонными ливнями и шлифованные песками пустынь. Лучи палящего солнца проложили на лице полковника глубокие борозды и выщелочили некогда каштановые волосы до прозрачной, как лед, седины. Сосуды полопались от мороза и ветра, и теперь нос и щеки сэра Уильяма покрывала сеть красноватых разводов. Это лицо, отмеченное тяготами военной жизни с ее вечным балансированием на грани смерти и гордостью за безупречную службу британской короне, стало для курсантов воплощением их собственного будущего.

– Ну, кто готов высказаться?

Краем глаза полковник заметил поднятую в первом ряду руку, ту, которая всегда поднималась в таких случаях, непринужденно играя пальцами, в то время как локоть оставался лежать на столе, спокойно и без напряжения, – жест скорее самоуверенный, чем исполненный ученического усердия.

Однако выбор преподавателя пал на другого курсанта, который сидел, подперев кулаком угловатый подбородок и уставившись в пустоту. Он чуть заметно двигал ногой в такт неслышной мелодии, и это движение отзывалось ритмичными подергиваниями пера в его руке. Когда будущий офицер подавил зевок, мускулы нижней части его лица спазматически сократились.

– Кадет Дигби-Джонс!

Голова с коротко остриженными светло-русыми волосами дернулась, и Саймон Дигби-Джонс подпрыгнул, как черт из табакерки.

– Простите за невнимательность, сэр.

Юноша поднял на полковника большие глаза, серые, как дождевое облако, и такие же переменчивые. Только что их взгляд казался затуманенным виноватым выражением, однако вмиг прояснился и подернулся голубым, в то время как широкие губы скривились.

– К сожалению, я не могу ответить, – смущенно пробормотал кадет. – Когда я слышу слово «Альма», мои мысли уносятся совершенно в другом направлении.

К явному удовольствию Дигби-Джонса, по аудитории прокатился смешок.

Узкие губы сэра Норбери под серебристыми усами дернулись, словно в едва заметной улыбке, однако тут же приняли прежнее суровое выражение.

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, джентльмены, – напомнил полковник. – Вас, мистер Дигби-Джонс, это касается в первую очередь.

В зале тут же воцарилась тишина. От внимания полковника не ускользнули заговорщицкие взгляды, которыми Дигби-Джонс обменялся с двумя кадетами за соседним столом, когда садился на место.

– Кадет Эшкомб!

Ройстон Эшкомб, со скучающим видом постукивавший по крышке стола, словно зашел в аудиторию по ошибке, вскинул голову, прежде чем подняться во весь свой внушительный рост.

– Чтобы получить более полное представление о диспозиции, лорд Реглан вместе со своим штабом форсировал реку, – начал он, – мимо французского огневого рубежа под командованием маршала де Сент-Арно слева и русского под командованием генерала Меншикова напротив него. Он нашел вершину холма идеальной огневой позицией и расположил там девятифунтовые орудия, впоследствии принудившие русских к отступлению.

Дождавшись удовлетворенного кивка полковника, кадет опустился на скамью.

– И как можно оценить это решение лорда Реглана с тактической точки зрения? Я хотел бы знать ваше мнение, джентльмены.

Кадеты выглядели озадаченными, а потом вдруг все как один занялись своими письменными принадлежностями. Внезапно обнаружилось, что в эту минуту у них нет занятия важнее, чем чинить карандаши и наполнять чернилами перья.

Полковник Норбери был известен своими каверзными вопросами, особенно когда дело касалось битв, в которых он участвовал лично. Например, этой войны, которая отгремела более тридцати лет назад, задолго до того, как молодые люди появились на свет. Там, в Крыму, англо-французские войска сжали армию русского царя в своих смертельных тисках. В битве на реке Альма и при Инкермане полк Норбери потерял более половины личного состава. «Их осталось немного, но они были выкованы из железа», – так говорили потом об этом подразделении. И здесь, в Королевском военном училище, никто ни разу не усомнился в правдивости этого высказывания.

В первом ряду поднялась все та же рука, и полковник тут же направился в ее сторону, медленно, чеканя каждый шаг. Только теперь самые внимательные из кадетов могли заметить, что он осторожно ступает на левую ногу, – отголосок тяжелого ранения, полученного в Индии и положившего конец его военной карьере. Крест Виктории – высшая военная награда Империи, для многих столь желанная, но присуждаемая лишь за исключительную доблесть, – стал полковнику утешением. Здесь, в Сандхёрсте, о нем и его обладателе ходили легенды.

Стивен втянул голову в плечи, уставившись в открытую тетрадь. Большой палец лихорадочно давил на авторучку. Скрип-скрип-скрип… Вот полковник остановился над ним. Курсанта прошиб холодный пот, когда он почувствовал на себе пронизывающий взгляд. «Ну, давай, Джереми, – мысленно умолял кадет. – Разве ты не видишь, как он шастает вокруг меня? Пожалуйста, Джереми, спаси меня».

– Кадет Норбери!

Как же паршиво приходилось ему, профессорскому сыну, в Сандхёрсте! Особенно на уроках тактики. Сущий ад!