Мажоров понял: работы будут затягиваться, и в Новой Казанке им придется задержаться надолго.

Потом Юрий Николаевич о той встрече скажет так: «Подполковник проявлял большую сдержанность, но было видно, что моя миссия ему очень не нравится и лучше, если бы мы сгинули где-нибудь в песках».

Однако через некоторое время прошли первые полеты. Мажорову и его сотрудникам удалось уточнить все параметры системы. Более того, они даже «засветили» помехой обзорный и прицельный радиолокатор. Позже Юрию Николаевичу посчастливится увидеть снимки с экрана. Когда они наводили свой «прожектор», то экран становился белым, словно лист бумаги.

Сложностей в работе было хоть отбавляй. Во-первых, самолет-носитель базировался не во Владимировке, а стартовал из Жуковского, что под Москвой. Антенну приходилось наводить по данным соседнего радиолокатора КТП. Данные эти получали от оператора по УКВ-связи. Он передавал их голосом. Ошибки были значительными. Но вот если удавалось «поймать» в оптику самолет; все шло отлично. Жаль, что удавалось увидеть носитель только на малом обрезке полета.

Однажды «мажоровцам» удалось влезть со своими помехами в линию управления. Произошло это при отсоединении имитатора от истребителя. И сразу же телеметрия показала сбой команд и потерю управления. Выручил пилот самолета-носителя. Правда, во время разбора полета конструктор Шабанов напрочь отрицал воздействие помех, ссылался на неполадки в работе аппаратуры. Что ж, это обычная практика: как только проходит серьезная помеха, тут же полет объявляется неудачным, ибо якобы подводила матчасть. Разумеется, результаты такого полета главный конструктор старался не учитывать.

…Наступил октябрь. Полеты шли ни шатко ни валко. Мажоров отправил шифровку в Москву с предложением прекратить работы с наступлением холодов. Он снова поехал во Владимировку. И там случайно стал свидетелем разговора в курилке между конструктором Шабановым и приехавшим из Москвы заместителем министра радиопромышленности. Шабанов жаловался, мол, все бы хорошо, да мешают устроители помех. На что замминистра ответил: «Ты дотяни до холодов, они там, как клопы от мороза, разбегутся».

«Признаться, я обалдел от таких слов», — скажет Мажоров. — Оставалось только развернуться и уехать к себе. Дней через десять из Москвы пришла команда: прекратить работу, свернуть аппаратуру, технику и прибыть маршем во Владимировку.

Приказ был выполнен. Технику поставили в ангар, аппаратуру опечатали и сдали под охрану. Сотрудники экспедиции отправились домой, в Москву.

За те месяцы, которые «мажоровцы» провели в степи у Новой Казанки, в институте в Протве построили первый кирпичный, четырехэтажный дом. С него началась будущая улица, которая впоследствии получит имя вождя мирового пролетариата — Ленина.

Сотрудников из гостиницы переселили в новый дом. Там получили квартиры Мажоров, Зиничев, Мякотин, Мельченко, Яковлев, Петаллас.

Как-то Юрий Николаевич принес домой генеральный план развития поселка Протва. Принес и повесил на стену. План выглядел просто фантастично. Пять промышленных корпусов, ангары, другие сооружения. Жилая часть тоже была под стать промышленной. Двадцать пять пятиэтажных домов, ресторан, больница, аптека, пекарня, газовая подстанция.

Мажоров стоял в своей необжитой квартире, за окном заснеженные поля, река Протва и больше ничего. Неужели этот план когда-нибудь станет явью. А ведь и действительно стал. Правда, ушло на это 30 лет.

…Наступил новый 1959 год. Уже был построен и пущен в строй первый трехэтажный корпус промышленного назначения. Он оказался не очень большим, тем не менее решил проблему размещения сотрудников.

Отдел Мажорова занял значительную часть второго этажа. В подвале развернули механическую мастерскую. Ведь сколько он помнит, всегда стояла острая проблема, где изготовить то, что ты изобрел, придумал.

Работать стало легче, не надо было терять время на дорогу. От корпуса до квартиры десять минут.

В этот период Юрий Николаевич занимался теоретическими исследованиями радиопротиводействия командным линиям управления. Считал необходимым опровергнуть выводы специалистов НИИ-2 о невозможности противодействия этим линиям. И это ему удалось сделать.

Во-первых, он доказал, что декларируемая скрытность управления не является непреодолимой преградой.

Во-вторых, разработал методы и указал пути создания аппаратуры, которая в секундный отрезок времени устанавливает принадлежность сигналов к конкретной радиолинии.

В-третьих, показал пути технического преодоления методов кодирования в линиях управления.

Юрий Николаевич понимал, что вскоре вновь придется формировать экспедицию и отправляться в степи под Новую Казанку, и он должен быть в готовности доказать свою состоятельность.

В институте, тем временем, произошли серьезные перемены. Ушел полковник Александр Батраков и руководителем назначили подполковника Петра Плешакова.

Вскоре покинул свой пост и директор филиала в Протве, ставленник Батракова — Александр Поляков. Он уехал обратно в Ленинград. Его должность предложили главному инженеру Николаю Емохонову. Тот, в свою очередь, решил, что Мажоров достоин поста главного инженера. Однако Юрий Николаевич поблагодарил за оказанное доверие и отказался от высокого поста. Ведь Брахман обещал ему возвращение в ЦНИИ, в Москву.

Однако обещания так и остались обещаниями. Брахман не отказывал, но и точного срока не называл. Время шло, и тоща Мажоров решил поступить в адъюнктуру при своем же ЦНИИ-108. Подал рапорт. Экзамен по марксистско-ленинской философии у него был сдан еще в прошлом году. Предстоял второй экзамен по антенно-фидерным устройствам.

«Отдел антенных устройств, — вспоминает Мажоров, — возглавлял у нас доктор наук Яков Фельд. Начальниками лаборатории у него были Лев Бененсон и Исаак Абрамов. Думаю, Брахман поручил Фельду проследить, чтобы я экзамен не сдал. Сужу так вот почему. К назначенному дню я, подготовившись, прибыл в Москву. Вместе со мной приехали сдавать Зиничев и Мякотин. Мы готовились сообща, и я чувствовал себя вполне уверенно.

Принимали экзамен секретарь научно-технического совета Илья Джигит, а также Бененсон и Абрамов. Я взял билет, подготовился. Начал докладывать Бененсону. Все шло нормально, отвечал уверенно. Вдруг открывается дверь и входит Фельд. Бененсон назвал мою фамилию. Фельд сразу же насторожился и направился к нам. Затем сказал, что сам примет у меня экзамен. Заслушав мои ответы по билету, заметил, что хочет проверить меня по всему курсу. Беседа продолжалась минут тридцать. В конце разговора Фельд заявил, что придется мне прийти на пересдачу в следующий раз.

Зиничев и Мякотин сдали экзамен без помех.

Моему самолюбию был нанесен чувствительный удар. Никогда в своей жизни я не находился в положении провалившего экзамен. Я понял, чьих это рук дело. Но отступать не собирался. Пришлось Брахману обозначить срок моего возвращения в центральный институт — первая половина 1960 года».

Но перед этим Юрию Николаевичу предстояло вновь возглавить экспедицию в Астраханские степи. Во Владимировку сотрудники прибыли поездом, расконсервировали технику и своим ходом добрались до стоянки у Новой Казанки.

Начали благоустраивать быт. Имея горький опыт отказались от продуваемых всеми ветрами палаток и выкопали землянки. В местных речках ловили рыбу, охотились на сайгаков.

Работа, как и в прошлом году, шла вяло. Один полет в неделю, а то и реже. Пришлось снова ехать во Владимировку. В этот раз попал, что называется, с корабля на бал. Конструктору Шабанову присвоили звание полковника. Он широко отмечал это событие, пригласил и «идейного противника», как он называл Мажорова.

Выпить за полковника выпили, а вот толковых ответов на свои вопросы Юрий Николаевич так и не услышал. Когда же Мажоров спросил напрямую об эффективности работы «помеховиков», Шабанов надменно ответил, что он на них не обращает внимания.