Нет, он не страдал от одиночества. Он привык к нему. Он просто без Тинки боялся остаться. И кормил ее консервами, которые покупал в автолавке, – всю пенсию тратил на нее. А еще баловал псину дичью: глаз у старика был меткий, и не было случая, чтобы он с охоты возвращался пустой.
– Дед Прокоп! – прокричал Илья, подкатив к покосившемуся домику на окраине деревни. Домик у деда еще живой был, потому что хозяин, как мог, поддерживал его. А остальные рассыпались в прах, потому что стали никому не нужны. Деду Прокопу не раз предлагали переселиться в интернат для престарелых в райцентр, но он лишь улыбался тихо в усы и отказывался наотрез. Только попросил, чтобы автолавка заезжала к нему. И продолжал жить как жил, потому что врос корнями всеми в эту землю, в этот лес и в свой старый дом, который тоже давно бы умер, согласись он поселиться в интернате.
* * *
Дед вышел на крыльцо, всмотрелся внимательно в пришельца. Так и сказал:
– Пришлый-то кто?
– Не узнал, деда? Это я – Илюха. Помнишь?
– Как оно не помнить?! Проходи – гостем дорогим будешь!
«Постарел дед», – с грустью подумал Илья, рассматривая незаметно своего старого знакомого. Они встречались не так часто, как хотелось бы. Старый дом в заброшенной, забытой богом карельской деревне стал для Ильи своеобразной отдушиной.
Казалось бы, есть у родителей дом в деревне. Приезжай, душой отдыхай! Но это было не то. Совсем не то. Это была дача для них – горожан, уставших от асфальта. И там Илья все время был в гуще каких-то семейных событий. За обедом обсуждали соседа, который отрезал кусок от общественной земли, за ужином – соседку Нинку, которая поменяла пятого мужа за год. С Нинки плавно переходили на Илью, которому «срочно надо жениться, пока он еще нравится девкам». Илья, зная, чем может закончиться это выпиливание мозга, благоразумно помалкивал. Потом ссылался на усталость и прятался в комнате, которая отводилась в доме специально для него. А с утра было все то же самое. И Илья очень уставал от своих. «Как их много!» – думал он и краснел от этой своей мысли: и так мало внимания уделял родителям, да еще и раздражался, но по-другому у него не получалось.
А у деда Прокопа было все по-другому. Они не так много разговаривали, и не тяготились ни молчанием, ни редкими беседами. Они вместе уходили в лес, где разговаривать было совсем не нужно. Или садились в лодку и уплывали на середину озера, где часами торчали над удочками, как истуканы, изредка выбирая леску из воды.
Прокоп хорошо чувствовал момент, когда Илью надо было совсем оставить одного, и, вооружившись молотком, он затевал какой-то мелкий ремонт, отмахиваясь от гостя и выпроваживая его за порог:
– Ступай один, у меня тут дел полно, – ворчал Прокоп, и Илья чувствовал, что он делает это понарошку, и принимал его правила игры.
Иногда он говорил деду:
– Эх, деда, взять бы плюнуть на все и остаться тут с тобой навсегда, до скончания жизни!
– Не, милок! Не про тебя это, – возражал дед. – Да еще до скончания жизни. Это у меня ее конец уж виден, а у тебя еще далеко он. И не проживешь ты тут. Тут надо было родиться, тут мать-отца схоронить, отсюда на войну уйти и сюда вернуться, пережить пять поколений Тинки моей.
А у тебя просто усталость. Сейчас отдохнешь на воле и затоскуешь. А затоскуешь – уходи. Ты из другой жизни. Не надобна тебе моя.
Илья отнекивался, хотя сам понимал: старик прав. Да и что тут было не понять?! Он из другой жизни. Этот заповедный медвежий угол для него лишь место, где можно залечь и отдышаться от бешеной гонки.
Две недели прошли быстро, Илья не успел очухаться, как дед Прокоп наотрывал с настенного календаря полтора десятка листочков – они ровной стопочкой лежали на комоде. Дед их еще не успел прочитать, так как у него в эти дни хватало информации от Ильи, который рассказывал ему о работе, о том, что в мире делается, о Финляндии, куда ездил по работе регулярно.
Дед в Финляндии тоже был, в войну.
– Ничего интересного: Карелия и Карелия! Сопки да каменюки. Все как у нас… Токо у нас-то – родина, а там – заграница.
Уезжая от деда, Илья с грустью посмотрел на покосившийся домик. «Надо бы как-то помочь деду, крышу ему перекрыть, поправить тут все… А еще лучше – перетащить его в поселок. Но ведь не поедет… А вот в построенный в лесу центр – вполне. Состряпаем ему сторожку, и пусть себе живет! Уговорю!» – Илья улыбнулся своим мыслям. Дед Прокоп улыбнулся ему в ответ.
– Пока, деда! – крикнул Илья.
– Прощевай, Илюха, – грустно прошамкал дед и поднес к глазам дрожащую руку. Хотел – козырьком, укрыться от солнышка, а получилось…
Покровский слезу не заметил.
Его машина, переваливаясь с боку на бок, выбиралась через поросшие травой и желтыми первоцветами мать-и-мачехи буераки на дорогу. В окно влетал свежий ветер, майский ветер перемен. Он приносил из леса запахи тающего снега, подернутого темной корочкой древесного мусора из листьев и опавшей хвои. Снег лежал в ложбинках, а на бугорках вытаяли кустики брусники, осыпанные прошлогодними ягодами.
Илья не удержался и остановился на опушке леса, пробрался по кочкам к одному из пригорков, набрал в ладонь брусники. Ягоды, перезимовавшие под снегом, были темными, мягкими и очень сладкими. Они пахли детством. Лакомиться прошлогодней брусникой Илья с пацанами очень любили ранней весной, когда ягодные кустики вытаивали из-под снега. Очень вкусно! Никаких конфет не надо. И вкус этот он на всю жизнь из детства запомнил.
…Покровский слизал последние ягоды, и на ладони остался красный след, на кровь похожий. Он сунул руку в грязноватый от лесного мусора, не растаявший до конца сугробчик, достал из глубины горсточку чистого голубоватого снега. Не такого, какой лежит на городских улицах, а заледеневшего, скомковавшегося в мелкие, будто прозрачный бисер, шарики. Он пошуршал ими в ладонях, попытался слепить снежок. Не лепилось. Не тот уже снег. Лето скоро. Еще неделя-другая – и останутся одни воспоминания от прошлогоднего снега…
Илья с дороги позвонил своим в Архангельск.
– Не приехали! – ответил на его вопрос Макс.
– Что значит «не приехали»?! – Илья не ожидал такого ответа.
– А вот так! Не приехали и все. Мы тут сами дергаемся уже. Все сроки вышли.
Илья прозванивался последний раз компаньонам перед отъездом к деду. Макс так же ответил тогда: «Не приехали». Илья прикинул в голове сроки. Прошло почти две недели. Ну, в принципе, вполне возможно. От деда Прокопа Илья не звонил. Там связи никакой не было.
Но если еще десять дней назад Илья не очень переживал за это «не приехали», то сейчас он забеспокоился. Что могло случиться? Передумали? Не может быть! Он видел, как у ливанцев глаза горели. Еще бы! Таких цен, какие им предложил Покровский, просто в природе не существует! «Может, именно это их и насторожило? Нет, не насторожило. Если бы было так, они не стали бы переводить деньги на счет, а сто тысяч долларов там появились еще до моего отъезда», – думал Илья.
Он снова отправился в поселок, где собирались строить оздоровительный центр, пробыл там три дня, потом поехал в районный центр, где занимался документами и переговорами. И каждый день отзванивался в Архангельск. И то, что докладывал ему Макс, его совсем не радовало.
Ливанцы не приехали.
Прошло три недели. Покупатели давно должны были прибыть с деньгами, но их не было. А еще через три дня телефоны Макса и Мити перестали отвечать. Илья ничего не понимал. Надо было возвращаться в Архангельск, на месте виднее будет.
Перед отъездом Илья сделал еще несколько звонков. Один – родителям. Мать шепотом – «у отца – давление!» – сообщила, что им звонил какой-то следователь, искал Илью и просил его заехать в прокуратуру. Срочно!
