Литмир - Электронная Библиотека

Лейла дружелюбно замахала рукой, стараясь некричать громко:

— Estmak? Estmak?

Мальчик смотрел на них издалека, но ближе не подходил и имя свое тоже не называл.

— Eskifak?

Лейла сделала шаг ему навстречу, но ребенок сорвался с места и скрылся в лабиринте хижин. Монтсе чувствовала, что страшно устала. Ее сердце билось часто-часто — наверное, все же не стоило пить так много чаю.

— А ведь этот мальчик не из нашего поселка. Иначе я бы видела его раньше, — уверенно заметила Лейла.

* * *

Капрал Сан-Роман провел бессонную ночь, бессмысленно пялясь в потолок, следя глазами за движениями теней и лучами изредка освещавших хижину прожекторов аэродрома. Всю последнюю неделю он практически не смыкал глаз, лишь проваливался иногда в тяжелое забытье на час или два, чтобы снова вернуться в реальность, к терзающим его мыслям. Внутреннее пространство хижины, исполнявшей роль тюрьмы, давило на него, воздуха в груди не хватало, а окружающий мир терял четкие грани и представал искаженным, как в болезненном бреду. От одной стены до другой едва ли насчитывалось шесть шагов. Поганое ведро в углу невыносимо воняло. Сантиаго в изнеможении рухнул на тюфяк, но все равно не мог уснуть — назойливый звук периодически срывающихся с крана капель вонзался в мозг острой спицей. Больше недели назад он стал четко выделять на фоне прочего шума редкие глухие удары капель по цементу, и с тех пор этот звук ни на минуту не оставлял его, лишая рассудка и всякой надежды.

После неожиданного визита Гильермо он стал еще более беспокойным. Капрал знал, что никогда больше не увидит друга. Сейчас он вспоминал последние дни, что они провели вместе, и корил себя. Без сомнения, Гильермо ничем не заслужил такой несправедливости, но сейчас было уже поздно что-то изменить.

Сантиаго старался выкинуть из головы воспоминания об Андии. Образ маленькой африканки стал наваждением, сводившим с ума не хуже капающей воды. Он чувствовал себя обманутым, и горечь предательства ни на миг не оставляла его. Даже с закрытыми глазами он продолжал видеть перед собой ее лицо, нежную улыбку, в ушах звучал ее почти детский голосок и задорный смех взрослой женщины. Изредка он вдруг вспоминал Монтсе. Как ни странно, это его успокаивало, и мысли об Андии переставали мучить. Он пытался написать ей письмо, но не мог сочинить больше одной-двух фраз. Слова ускользали от него. Капрал никогда не думал, что так сложно выразить свои чувства. Он пытался представить себе Монтсе с их новорожденным сыном, но от этих картин только расстраивался, остро ощущая всю несправедливость жизни. Воспоминания, которым он за последнее время научился не давать воли, накатывали с новой силой, словно адское пламя, сжигающее его изнутри.

Неожиданно Сантиаго вспомнил мать. Он редко о ней думал. Однако сейчас им вдруг овладела уверенность, что Монтсе знает о ее смерти. Раньше это казалось ему невозможным. Может быть, в порыве раскаяния девушка принесла ребенка в лавку, чтобы показать бабушке, и здесь обнаружила, что та умерла. Он ясно представил себе мать, лежащую на кровати в своем черном платье, со скрещенными на груди руками и бледным восковым лицом. Сантиаго почувствовал себя виноватым — за то, что был далеко от нее, за то, что не поехал на похороны, за то, что верил, будто мама будет жить вечно, хоть и знал, как тяжело она больна.

Весть о ее смерти принес ему Гильермо. Это произошло в конце мая. Он разыскивал Сантиаго все утро и в конце концов обнаружил его в казармах вспомогательных войск. Он не стал ходить вокруг да около, а просто сообщил другу новость как нечто обыденное. Сантиаго удивленно смотрел на него и все никак не мог вникнуть в смысл его слов. Прошлая жизнь в Испании, мать — все это казалось теперь далеким и нереальным. С приезда в Эль-Айун он звонил ей от силы пару раз, но теперь упрекать себя было слишком поздно.

Напряженная обстановка, сложившаяся в провинции, заставляла воспринимать доходившие из Испании новости как какие-то ненастоящие, словно явившиеся из другого мира. Когда комендант Панта вызвал капрала в свой кабинет, Сан-Роман уже знал, что тот сообщит ему о смерти матери. Он выслушал его не моргая, глядя серьезными сухими глазами. Комендант решил, что парень шокирован вестью, потому и реагирует так странно, но на самом деле Сантиаго в тот момент просто думал о другом. «Ситуация здесь тяжелая, капрал. Вы знаете об этом не хуже меня, — начал комендант с сочувственными нотами в голосе. — Но командование Легиона понимает, что личная боль от потери матери несравнима с неприятностями по службе». Сантиаго лишь кивнул, оставаясь бесстрастным. Комендант достал несколько листочков и протянул их Сан-Роману: «Поэтому, хотя обстоятельства к этому и не располагают и увольнения отменены, мы все же решили сделать для вас исключение. Вам предоставляется пятнадцать дней и разрешение отправиться в Барселону, навестить отца, братьев, в общем, всю семью. Потеря матери невосполнима, однако любое горе пережить легче, если люди будут вместе». Сантиаго даже в голову не пришло признаться коменданту, что вообще-то у него нет ни отца, ни братьев, ни других родственников. Он прижал папку с документами к груди и поблагодарил офицера. «Завтра улетает самолет на Канары, — продолжил комендант, тыкая пальцем в бумаги, только что переданные капралу. — Там пересядете на рейс до Барселоны. У вас пятнадцать дней, чтобы побыть с семьей. Пятнадцатого июня вы должны вернуться в часть. Можете идти». — «Слушаюсь, господин комендант!»

Сантиаго Сан-Роман вышел на слепящий солнечный свет, взволнованный и немного обескураженный. Любой солдат из его части отдал бы что угодно за пачку таких документов. Но сесть на самолет и улететь в Барселону всего через полгода после прибытия в Сахару?.. 24 мая губернатор колонии генерал Гомес Салазар объявил начало операции по эвакуации мирного испанского населения с территории Сахары. Занятия в школах и в институте были отменены за месяц до окончания учебного года. И хотя многие чиновники оплакивали город, ставший для них второй родиной, большинство из них без оглядки уносило ноги.

Участились демонстрации африканцев, требовавших независимости Сахары. Местные жители выходили с флагами и выкрикивали революционные лозунги. При первых признаках очередной заварушки патрули местной полиции и Легиона мгновенно перекрывали доступ в наиболее беспокойные кварталы. Да и новости, приходящие из других городов и поселений, были неутешительны. Гражданская тюрьма Эль-Айуна постепенно заполнялась арестантами, обвиняемыми в организации беспорядков.

На следующий день Сантиаго собрал вещмешок и отправился в автопарк, где, как ему сказали, стоит автомобиль, отправляющийся на аэродром. Он шел весь во власти своих мыслей, еще и еще раз прокручивая в голове придуманный им план. Поэтому Сан-Роман даже не заметил пытавшегося догнать его Гильермо, пока тот не оказался прямо перед ним. «Ты что, хотел улететь, не попрощавшись?» Сантиаго смотрел на него, будто не узнавая. «Я думал, ты в патруле, — соврал он. — Я тебя искал, но мне сказали…» Гильермо обнял друга и долго не отпускал. «Да кончай ты, еще подумают, что мы голубые!» Гильермо улыбнулся. После того как пришла новость о смерти матери Сантиаго, поведение приятеля уже не казалось ему таким странным. Он пожелал ему удачи и долго смотрел вслед. Капрал Сан-Роман пощупал карман, в котором лежали деньги и документы. Идея покинуть Сахару не казалась ему такой уж привлекательной, да это и не входило в его планы. Он сменил направление и вместо автопарка двинулся в сторону контрольно-пропускного пункта. Показал дежурному увольнительную и решительно вышел за территорию части. Час спустя он уже был в лавке Сид-Ахмеда, одетый как местный житель. Объемистый тюк с формой легионера был спрятан в укромном месте.

Все пятнадцать дней увольнения Сантиаго провел в доме Андии. Девушка не скрывала своей радости. Легионер две недели не покидал квартала. Иногда прогуливался по улицам Ата-Рамблы, но чаще просиживал в лавке Сид-Ахмеда, покуривая или неспешно, стакан за стаканом, попивая чай. Никто не удивлялся его присутствию — местные жители относились к нему как к одному из родственников Лазаара. Не слишком приятное для него время наступало, когда в доме собирались мужчины. Тогда он чувствовал себя изгоем. Сан-Роман никак не мог овладеть той легкостью и простотой, с какой они общались между собой. В такие часы он молча сидел, заваривал чай и слушал чужие разговоры. Он почти ничего не понимал. Они болтали по-арабски, а когда обращались к нему на испанском, то говорили о пустяках, больше для того, чтобы совсем уж не оставлять его в стороне. Сантиаго был уверен, что они ведут споры о политике. Он не сомневался, что собравшиеся симпатизируют испанцам, но кое-кто из присутствующих порой делал что-нибудь такое, что Сантиаго начинал относиться к сахарави с недоверием. Когда они оставались наедине с Сид-Ахмедом, торговец рассказывал ему кое-какие подробности, но Сан-Роману все равно казалось, что это лишь часть правды.

42
{"b":"196278","o":1}