— И какие же это будут стимулы, Ноэль? — мягко и страстно спросила Марджори. Коньяк приятным янтарным туманом заволакивал ей мозг.

— Их два. Прежде всего, это ты. А второе — мое творчество. Я должен написать эту книгу, и я знаю, что никогда не смогу этого сделать, если не уйду в рутину обывательского существования, а ты будешь рядом со мной. Ты единственный человек, который вписывается в эту картину. Вот вкратце и вся история. И я так много думал о тебе, потому что… что ж, потому что я люблю тебя, и еще потому, что ты единственная из всех знакомых мне людей, которая может понять и одобрить это. Если рассказать обо всем этом Герде, или Бобу, или даже Ферди, это будет безнадежно, я знаю.

— Разумеется, — согласилась Марджори.

— Итак, ты одобряешь?

Не зная толком, что ответить на это, и чувствуя, что не вполне сохраняет ясность мысли, Марджори произнесла:

— Я всегда говорила — ты можешь делать все, что считаешь нужным, Ноэль. Если все это так серьезно, почему…

— Я никогда не был более серьезен.

Он взял ее за руку, легко покоившуюся на крышке пианино.

— А ты? Какие планы у тебя?

— Сейчас я еще толком не знаю.

— Если я правильно помню, ты хотела, чтобы из тебя сделали честную женщину. Правильно?

— Что ж, именно это я имела в виду, когда ехала сюда.

— А теперь?

— Друг мой, нынешним вечером я выпила слишком много коньяку, тебе не кажется?

Он усмехнулся.

— Я задам тебе только один вопрос. Ты все еще любишь меня, Марджори? Пережила ли твоя любовь весь тот ад, в который я вверг тебя? От этого зависит все.

— По-моему, здесь есть еще один нюанс, не так ли? Знаешь что, Ноэль? Я хочу, чтобы ты сыграл мне. Думаю, мне надо еще погрузиться в волны ностальгии, как раз сейчас.

Он взглянул ей в лицо. Потом открыл крышку пианино. Одна из свечей притухла и задымила, но потом снова ярко разгорелась. Он сказал:

— Можно мне задать тебе бестактный вопрос?

— Конечно.

— Мне почему-то кажется, что ты влюблена в Майка Идена.

Волна тревоги, чем-то даже приятная, пронеслась в душе Марджори.

— Что заставляет тебя так думать?

— Весь вечер я чувствую в тебе нечто такое… не забывай, дорогая, что я Чародей в Маске. Иногда девушка произносит как-то по-особому имя или особенно выглядит, когда говорит об этом. — Марджори ничего не ответила. Он не отводил он нее взгляда, его пальцы по-прежнему покоились на клавишах. — Но это же совершенно невероятно. Человек, который даже не еврей… — Она по-прежнему молчала, и после паузы Ноэль продолжил. — Дорогая, я могу понять и принять все, и я искренне надеюсь — все, что я скажу тебе, ты примешь без обиды. Если ты не знаешь самое себя, то я знаю тебя и поэтому могу сказать тебе: если ты что-то задумала насчет Майка Идена, то это не более чем пустая мечта, и чем скорее ты откажешься от нее, тем лучше будет. Если ты хочешь забыть меня — прекрасно, это именно то, о чем я все эти годы просил, по правде говоря. Но Майк — это отрезанный ломоть, не говоря уже о том, что он не еврей, это же просто кусок льда, клинический невротик, обуреваемый своими комплексами…

Марджори прервала его:

— Это становится несколько утомительным, ты не находишь? Да и кто тебе сказал, что я влюблена в Майка Идена? Я вовсе не влюблена в него и не хуже тебя знаю, что быть в него влюбленной невозможно. Но это вовсе не значит, что он меня не привлекает. На самом деле я нахожу его очень привлекательным, и если это задевает твое тщеславие, то я ничего не могу с этим поделать, дорогой.

Озабоченное выражение на лице Ноэля сменилось прежней улыбкой, сардонической и довольной. Когда эта улыбка расцвела на его лице, Марджори почувствовала, что ничего не изменилось.

Он медленно провел костяшками пальцев по верхней губе.

— Черт возьми, хорошо сказано! Мне остается только встать и поклониться. Марджори, ты прошла долгий путь. Ты духовно выросла, это совершенно очевидно, а мне предстоят из-за этого большие хлопоты. Но все равно это чудесно. Именно такого вызова я ждал уже долгое время. Позволь только спросить и не бей за такой вопрос канделябром: что, ради всего святого, ты нашла в Майке? Я знаю, он далеко не дурак, но его всегдашняя презрительная усмешка, надменный вид, постоянная озабоченность — и ты, самая добрая и воздушная из всех людей, кого я знавал… Но теперь он даже начинает мне нравиться — потому что он читает книги и всегда может с тобой спорить, пока ты не потеряешь сознание… и в то же время я совершенно уверен, что он никогда не переспорит меня, но…

— Ладно, он для меня только приятный собеседник. И еще мне нравится его чувство юмора.

— Чувство юмора? Милая, да об одном ли человеке мы говорим? За те три недели, что мы провели вместе, Майк не сказал ничего смешного — всегда нервный, злой, как собака… Более того, я никогда не видел, чтобы он обратил внимание на девушку. Уверен, что у него по этой части не все в порядке.

— Ну, здесь ты совершенно не прав.

— Очевидно. — Он посмотрел на нее. — Ты знаешь, чем он занимается, не правда ли?

— Чем-то торгует, полагаю.

— Нет, он покупает. Покупает наркотики. Он живет только на то, что зарабатывает, торгуя с немцами, а теперь этот идиот еще умудрился разозлить их.

— Ноэль, если ты ничего не имеешь против, давай перестанем говорить о Майке Идене.

— Конечно. Хотя каждая девушка, которой он нравится, должна знать о нем много таких вещей… не очень приятных вещей, должен сказать… но, поскольку ты…

— Если ты хочешь сказать, что он употребляет наркотики, то я это знаю.

После долгого молчания Ноэль произнес:

— Ты изменилась, Мардж. И очень здорово.

— Пожалуй, да. Хотя я сама этого и не чувствую. Мне кажется, я двигаюсь к пониманию этого, Ноэль. Сыграй, дорогой, сыграй какую-нибудь из твоих старых песен.

Он заиграл.

Включенная внезапно люстра залила комнату светом, подобно беззвучному взрыву. К этому моменту Ноэль уже играл минут пятнадцать или больше. Марджори, расслабившаяся и довольная, подпевала ему. Никто из них не слышал, как открылась дверь. На мгновение они застыли, плечо к плечу, сидя рядом на рояльном стульчике, в свете сразу же поблекших свечей. Но уже в следующее мгновение они вскочили, ослепленные и ошеломленные неимоверно ярким светом люстры.

У двери стояла Герда Оберман, все еще держа одну руку на выключателе. Рядом с ней стоял полный низенький человек в мятом сером костюме, больше похожий на подростка, но с одутловатым, оплывшим бледным лицом.

— Послушай, Ноэль, это что за явление?

Она подошла к свечам, погасила их одним уверенным движением смоченных слюной пальцев, потом взглянула на крышку пианино и сердито поскребла маленькую каплю застывшего парафина, бросив Ноэлю что-то по-французски. За ее спиной он подмигнул Марджори. Когда Герда на мгновение замолчала, чтобы набрать в грудь воздуха для нового залпа, он коснулся ее плеча, что-то сказав. Она взглянула на него, и он на английском представил ее Марджори.

— Здравствуйте, — сказала Герда.

Внезапно сменив гнев на милость, она пожала руку Марджори, на ее полном лице просияла любезная улыбка. Волосы, заплетенные в косы, венцом лежали на ее голове, на лице выделялись мощные квадратные челюсти. Из-под черного подбитого мехом пальто виднелось сбившееся светло-зеленое шелковое платье.

— Может быть, вы говорите по-французски? А то я говорю по-английски ужасно.

Она представила полного молодого человека, который при этом не произнес ни слова и только криво улыбнулся каждому из них, держа руки за спиной. Она снова обменялась несколькими французскими фразами с Ноэлем, но на этот раз ее тон был более дружествен и даже слегка игрив. Она улыбнулась и кивнула Марджори, а потом увела за собой молодого человека.