– Слушайте!.. – выкрикнула Уника. – Я свидетельствую, что этот человек настоящий мужчина. Я знаю это, как может знать женщина, потому что во мне растёт его ребёнок!

В толпе ахнули. Уника, спасая Таши, ставила под удар себя, ибо признавалась в страшном преступлении – кровосмесительстве. Неважно, что они очень дальние родственники, но они принадлежат к одной семье и, значит, считаются братом и сестрой.

Предание говорило, что Шур, старший сын Лара, был виновен в таком преступлении. От противоестественной связи родилось существо без костей, прародительница червей и болотных духов чудовище Слипь, а земля, прежде бывшая мягкой и тёплой, от отвращения затвердела камнем и перестала родить. Великое неустройство и голод пришли тогда в мир, несчастья кончились лишь после того, как преступницу сожгли живой на каменной россыпи. А Шур, соблазнивший сестру, прожил долгую жизнь, женился на женщине из рода лошади и имел много детей.

Частенько родичи, вспоминая эту легенду, судачили, что несправедливо карать одну лишь женщину, но всё это были пустые разговоры, ведь больше подобное не повторялось никогда. Вернее, никто и никогда не судил женщин за подобные проступки. Возможно, за много лет кто-то и был виновен в блуде, но никто в том не сознавался, и слизистых чудовищ тоже ни у кого не рождалось. И вот теперь древняя история грозила повториться.

– Это правда? – медленно спросил вождь.

– Да. Таши, скажи им, ведь ты любишь меня?

– Я тебя люблю, – покорно подтвердил Таши, пытаясь отуманенным разумом понять, что происходит.

В толпе послышался сдавленный вой. Он зазвучал так дико и неожиданно, что люди шарахнулись в стороны, оставив в пустом круге воющего Тейко. Кажется, он пытался крикнуть что-то, но его корежило и ломало, словно припадочного. Наконец сквозь сжатые зубы вырвалось хриплое: «Дрянь!.. Потаскуха!..» – Тейко вскинул лук, но выстрелить не успел, пастух Мачо, прыгнув, ударил его по локтю, и стрела косо ушла в небо.

– Не блажи! – крикнул Мачо. – Годами еще не вышел расправу творить! Не ты её судить станешь!

Слово было произнесено. Бойша стряхнул секундную растерянность и приказал не терпящим возражений голосом:

– Отведите её к Матхи и заприте. Её мы будем судить завтра. Сегодня день охотников, а не женщин. Люди, решайте: кто перед вами? – Зелёный жезл указал на Таши.

– Мангас!.. – раздирая горло, заорал Тейко.

– Он мангас, или она потаскуха? – спросил вождь.

– Оба!

В толпе захохотали, чей-то голос громко крикнул: «Человек!» – слово это было подхвачено, недовольных никто не расслышал.

Ромар и несколько старух подошли к бледной Унике, забрали из ослабевших рук амулет.

– Идём, – коротко сказал Ромар.

– Куда? – вмешался Таши. – Я её не отдам.

– Молчи! – В голосе Ромара звучала нескрываемая злость. – Ты сегодня уже наделал глупостей на целую жизнь вперёд.

– Я… – не успокаивался Таши.

– Ты хочешь спать! – Выцветшие глаза Ромара налились июльской синевой. – С Уникой пока ничего не случится, а ты – спи!

Таши покорно опустился на ложе, подготовленное для несостоявшегося действа, и мгновенно уснул, словно не было вокруг шума, криков и всеобщего смятения. Сколько он проспал, Таши не смог бы ответить. Одурманенная фантазия, ничем больше не сдерживаемая, швырнула его в пучину столь сладострастного кошмара, что Таши даже наедине с собой вспоминал этот сон смущаясь. И в то же время Таши казалось, что он не спал вовсе, что не прошло и минуты, он едва прикрыл глаза и тут же услышал голос Ромара:

– Ну-ка, быстренько поднимайся, нашел время отдыхать.

С великим трудом Таши приподнялся, натянул одежду, которую подтолкнул ему Ромар. Оглянулся, ища Унику. Её нигде не было.

– У меня в сумке фляга, – сказал Ромар. – Достань и выпей до капли.

– Один раз ты меня сегодня уже опоил, – не удержался Таши. Ему было худо, руки дрожали, цепкий колдовской туман упорно колыхался в голове.

– Вот именно. Теперь надо привести тебя в чувство.

Таши откупорил фляжку, понюхал. Питьё горько пахло мятой и полынью. Оно действительно немного прочистило голову, хотя Таши так и не мог как следует вспомнить и понять, что же всё-таки с ним было на самом деле. Он твёрдо знал только одно: Унике угрожает беда.

– Слушай внимательно, – наставлял Ромар. – Сейчас ты пойдёшь, и тебе поставят знак воина. Потом получишь свои награды, а завтра с утра отправишься вместе с дозорными вверх по реке.

– Я не могу бросить Унику.

– Сможешь. Вы и без того успели натворить больше, чем прощается члену рода. Она, по крайней мере, тебя, дурака, выручила, так теперь не мешай мне выручать её. Будь добр, исчезни на пару дней, не мозоль людям глаза. В любом случае, Унику так просто не казнят, ты всегда успеешь вернуться и если не помочь, то хотя бы умереть вместе с ней.

– Хорошо, – послушно сказал Таши и пошёл во внутреннюю ограду, где Матхи ловко, словно зрячий, колдовал над изготовленными ежиными иглами и плошками с чёрной и бордовой краской.

Дело предстояло непростое, попросту неслыханное. Ни вождь, ни колдун не могли, да и не стали бы решать его своей единоличной властью. Речь шла о жизни одного из членов рода, а в таком вопросе могут судить только главы семей и лучшие мастера. В былые годы на судилища приходили бабы-йоги, и слово их всегда было суровым. Женщины более прочих держались за обычаи старины. Обычно не так-то просто было собрать старейшин из четырёх далеко разбросанных селений, но сейчас они все были здесь, на празднике посвящения, и потому суд был назначен уже на следующий день.

Небывало редко случалось в роду подобное. Крепко помнили люди историю с сыном Лара и гнев Матери-Земли. И так же крепко считались с родством. Потому и ужаснулись люди, узнав, что случилось, и глядели теперь на Таши с ещё большим ужасом, чем в те времена, когда считали его мангасом. Недаром же Ромар велел Таши скрыться с глаз долой, не гневить понапрасну встревоженный род.

С дозором Таши не пошёл, но и Ромара не посмел ослушаться – из селения убрался. Понимал, что вся надежда на старика. Тот видывал на веку больше, чем десяток таких, как Таши; может, и сумеет выручить. Ведь и в самом деле: дальние они родственники с Уникой, что кукушка с жаворонком, она его тоже братцем зовёт.

Разумеется, далеко Таши не уходил. Ныло, болело внутри – словно бревном неподъёмным хватило. На месте не усидишь, рыщешь, точно голодный волк-одиночка. Запасшись луком и стрелами, прихватив какой ни есть еды – на всякий случай, вдруг бежать придётся, – Таши затаился в зарослях пожухшего орляка, там, где ещё недавно сбегал, посверкивая, с прибрежных холмов узкий ручеёк. Как на ладони, парень видел частокол, что окружал посёлок, ворота, – и до блеска вытоптанную площадку перед ними. Просторная площадка, куда больше той, что перед жилищем Бойши, где стоит Столп предков и собираются старшие охотники, когда нужно решить что-то всем вместе.

На Смертный суд мог прийти любой из родичей. Другое дело, что говорить могли лишь те из мужчин, что уже женаты и имеют потомство. На мгновение Таши порадовался, что по крайней мере Тейко рта раскрыть не дадут. А если попробует своё кричать – вмиг заставят примолкнуть. Высоким правом судить в роду владели лишь девять человек. Пятеро старейшин, главы семей, Бойша, как вождь, Матхи, как шаман, Ромар, как… как Ромар, и девятый – мастер Стакн. Да и ещё могла говорить – но не выносить решение – самая старая из матерей, последний отголосок былой власти йог.

«Как они решат? Что присудят?» – терзался Таши, грызя кулак. В который раз он пытался угадать мысли тех стариков, что вольны обречь на смерть Унику.

Ромар… ну, с этим ясно. Костьми ляжет, чтобы выгородить любимицу. Да только хватит ли его слова? Не всем по нраву колдун Ромар; может статься, прекословить начнут только лишь потому, что ОН это сказал.

Стакн. Мягкий он, добрый, хороший, не то что камни его. Великий искусник. Сам без жены остался – девушки той семьи, к которой мог свататься, по сердцу не пришлись, и мягкий Стакн проявил твёрдость. Говорят, сохнул в молодости мастер по красавице из своей семьи, потому и ходит в бобылях. Если это правда, то сейчас Стакн безразличен не будет, вот только что ему больная память подскажет: защитить того, кто посмел пойти против жестокого закона, или же покарать? Вразуми, мудрый Лар, мастера на доброе решение!