– Уника, Уника… – непрерывно твердил Таши, – родная моя, любимая…

– Что, мой хороший?

Таши тихо рассмеялся:

– Уника, ты понимаешь, ведь я человек! Я настоящий мужчина! Я так боялся, что окажусь мангасом…

– Почему, глупенький? Спросил бы меня. Я это знала с самого начала, всегда.

– Уника, милая, мы теперь на всю жизнь вместе! Так и останусь с тобой навсегда, рук не разожму.

– Конечно, навсегда…

Спасибо Матери-Земле, что ночь темна. Спасибо предкам, научившим забывать, что когда-нибудь всё равно настанет утро.

Никто не знал, сколько лет безрукому Ромару. Даже сам Ромар не знал – сбился давно. Что их считать, годы, – дела считать надо. А дел за долгую жизнь переделано было множество. Именно – переделано, хотя это трудно представить, глядя на безрукого. Когда-то в бездонном прошлом Ромар был молод, силён и удачлив на охоте. Кто знает, возможно, когда-нибудь могла ему достаться нефритовая дубинка вождя, и Ромар держал бы её с честью, но этого не позволил белобородый Рута – шаман, обучавшийся тайному искусству у самого Сварга. Он открыл в Ромаре редкий дар, не всякому кудеснику доступный: делать обереги и амулеты, гадальные кости и иные чудесные вещицы. Кое-что из сотворённых Ромаром сокровищ до сих пор хранится в роду, хотя сила у них уже не та, что прежде. Но в те времена дивным мастером был Ромар, и если бы умереть ему в ту пору, то в песнях имя его осталось бы среди искусников. Но рок судил иначе: не довелось дряхлому Руте передать звонкий бубен Ромару. Случилась большая война с трупоедами.

Трупоеды были жалким народом. Даже согнутые рядом с ними выглядели достойно. Инструмент у трупоедов был самый никудышный, язык невнятный, огня они не знали и вообще мало отличались от обычного зверья. Кормились трупоеды вдоль реки на отмелях, промышляя улитками, червями, ракушками-беззубками и прочей малосъедобной дрянью. Порой им удавалось выловить снулую белугу или тушку утонувшего зверя – тогда они устраивали пиршество, не брезгуя даже самой вонючей тухлятиной. Бойцами трупоеды были никудышными и давно уже исчезли бы с лица земли, если бы не владели могучей и опасной магией, позволявшей им уцелеть. Ни один хищный зверь никогда не нападал на трупоедов. Ни пятнистый леопард, ни собаки, ни жёлтый степной волк, ни тигр, тропивший следы в камышах, ни даже гиены, что набегали порой с юга, оспаривая у трупоедов их смрадную добычу. Как достигали этого жалкие полулюди – не знал никто. Трупоеды не читали заклинаний, не имели амулетов, но могли не только отогнать всякого хищника, но и заставить его сражаться за себя. Война с трупоедами превратилась в ряд непрерывных стычек со стаями волков и шакалов, битвы с тиграми и иными клыкастыми защитниками полулюдей. И всё же трупоеды не сумели удержаться на берегах Великой реки, откатились в леса, а люди погнались за ними. С одним из отрядов преследователей шёл и мудрый Рута со своим учеником.

Уничтожить трупоедов полностью не удалось. Лес встретил незваных гостей угрюмыми ельниками, зыбкими трясинами в окружении непролазного ивняка, сырыми распадками, заросшими серой ольхой, полузасохшей и липкой, словно кто-то старательно плевал на изъеденные тлёй листья. Лес молчал, вернее, говорил непонятно, слитно шумел, перекликался чужими голосами, взрывался скрежетом сороки, выдавая охотника, и незаметно подпускал к чужаку врагов. Кажется, лес, помнивший рогатого Лара несмышлёным сосунком, твёрдо решил сохранить всех и не дать усилиться никому. Значит, слишком возомнивших о себе людей надо проучить.

Ночами вокруг стоянок поднимался шум: трещали ветки, кто-то визжал и хохотал. Охотники стреляли наугад во тьму, но никого подбить не удавалось. И почти каждое утро кого-нибудь из воинов находили мёртвым, с разорванной шеей и изумлённо вытаращенными глазами. Тогда дети зубра ещё не знали о большеглазых карликах – не людях, но и не зверях, злобных порождениях ночи, пьющих чужую кровь. Как обошлись карлики с трупоедами, кто из них победил в неизбежных столкновениях, так и осталось тайной. Во всяком случае, когда люди бежали из северных чащоб, трупоеды были ещё живы и давали о себе знать прежними колдовскими способами.

Трудно сказать, как им удалось захомутать рузарха – самого редкого и страшного обитателя лесов, но однажды, когда охотники разжигали костры на выбранной для ночёвки поляне, а Рута обводил лагерь кругом, который должен был уберечь спящих от кровожадных карликов и бесприютных духов, в мирный час отдыха из чащи выломился никем прежде не виданный хищник. Был он ростом с доброго мамонта и так же волосат, повадками напоминал чудовищную гиену и кабана разом. Ноги его, уродливо несоразмерные: передние вдвое больше задних – оканчивались тупыми раздвоенными копытами. Тяжёлая морда со скошенным черепом состояла, кажется, из одной пасти. Для такого зверя в мире не могло быть противника. Единственными его врагами были бездушные стихии и голод. Необъятную тушу было невозможно прокормить, и потому ужас лесов встречался людям все реже и реже. Зимой рузарх шастал по тайге, громил медвежьи берлоги, летом откочёвывал в тундростепь, преследуя рыжих мамонтов. Жрал всё – живое мясо, падаль, тухлятину. Не брезговал отнимать у волков их добычу, а если серые не желали уступать, то рузарх жрал и волков тоже. На людей рузарх специально не охотился, мелковаты казались ему люди и к тому же редко встречались в чащобах. Но сейчас, ведомый древним чародейством, рузарх пёр напролом, словно вовек ничего слаще человечины не пробовал.

Сопротивляться рузарху оказалось делом бессмысленным. Стрелы повисали, запутавшись в неимоверно густой шерсти, копья не могли причинить зверю вреда, а удары топоров рузарх как бы и вовсе не чувствовал. Спасение оставалось только в бегстве, но люди уже знали, чем оборачивается бегство в сгущающиеся сумерки таёжного леса. Ночные убийцы зорко следили за отрядом и немедленно довершили бы разгром.

И тогда против рузарха вышел Ромар. Один. Безоружный.

– На, подавись! – крикнул он и швырнул в саженную пасть зелёный кулич – плотный ком, хитро сплетённый из мягкой болотной травки.

Отскочить Ромар не успел. Одним мгновенным движением рузарх скусил ему руку, легко, словно это была не рука из мышц и костей, а нежный весенний проросток рогоза. В следующую секунду талисман подействовал, но спасти Ромара он уже не мог.

Рузарх тупо переминался с ноги на ногу, топча лежащее на земле тело. Он уже не хотел никого убивать, он просто ничего не замечал. Впервые в жизни рузарх был сыт. Даже когда ему доводилось задрать отбившегося от стада мамонтёнка, рузарху не удавалось обожраться так. Бездонное брюхо раздулось, его пучило, рузарх тряс башкой, икал, отрыгивал кровью и зеленью. Ему хотелось лишь одного – забиться в чащу и долго-долго переваривать до невозможности сытный ужин. Покачиваясь, бурча брюхом и оглашая воздух довольными стонами, чудовище убралось в заросли. Лишь тогда уцелевшие осмелились подойти к телу Ромара.

Ромар был жив, но искалечен до неузнаваемости. Правой руки не было вовсе, левая – разможжённая тяжёлыми копытами в кашу, болталась на обрывке кожи. Ещё один удар копыта вспорол бок, переломив рёбра. Ромар был без сознания, жизнь стремительно утекала из него.

Зачем Рута взялся врачевать умирающего, никто не понимал. Обычно людям, столь страшно покалеченным, позволяли тихо умереть. Так было легче и для них, и для рода, которому не приходилось кормить калеку. Но на этот раз шаман нарушил обычай. Лыковой верёвкой он перетянул раны, не позволив Ромару истечь кровью, осколком кремня ампутировал изувеченный остаток левой руки, уложил в лубок сломанную ногу, вправил торчащие наружу осколки рёбер и присыпал кровоточащие места жгучим порошком. А потом двое суток сидел рядом, меняя повязки и припарки и отгоняя звоном бубна горячку и лихорадку.

Через несколько дней люди ушли из леса и унесли беспомощного Ромара. Очутившись на родном берегу, Ромар быстро пошёл на поправку. Вскоре он уже ковылял по селению и горестно размышлял, как ему существовать дальше. Как правило, увечные, если у них были хоть какие-то способности, становились мастерами-оружейниками или тянулись за бубном шамана. Способности у Ромара были величайшие, но у него не было рук. И значит, он был никто.