Вдруг кто-то близко сказал:
— Тэйк аут йё копи букс.
Через неплотно прикрытую дверь донесся шелест раскрываемых тетрадей. «Ага, — догадался я, — урок английского языка». И вспомнил слова генерал-лейтенанта Игнатьева: «Одной из отличительных особенностей русских культурных людей являлось во все времена отличное владение иностранными языками. Суворов свободно читал в подлиннике на латинском языке произведения своего героя — Юлия Цезаря, прекрасно говорил и по-французски, и по-немецки. В наши дни воспитанники Суворовских школ должны превзойти нас, старых кадетов, в знании иностранных языков».
«И превзойдут! — убежденно думал я, прислушиваясь к английскому говору за дверью. — Но кто там занимается? Вероятно, старшеклассники: уж очень уверенно говорят».
Запела труба.
— Зэ лессн из овэ! — сказал мужской голос. — Гуд бай, пюпылз!
— Гуд бай, комрэд тичэ! — прозвенел хор голосов.
И из класса, вслед за седоусым «англичанином», повалили самые маленькие фигурки, каких только можно увидеть в училище.
— Приготовишки! — воскликнул я. — Так вот кто разговаривал здесь по-английски!
— Они! — весело ответил молодой коренастый офицер, проходивший в это время по коридору. И представился:
— Капитан Чичигин, начальник приготовительного класса.
О Чичигине, как о лучшем офицере-педагоге, я уже слышал.
— Скажите, — обрадовался я случаю подробнее узнать о малышах, — неужели они так же, как и все, выполняют военный режим. Да их, наверно, утром не добудишься?!
Мы пришли с капитаном в его кабинет.
— Вы правы, — сказал он, усаживая меня, — с ними было трудно. Но… — ласковая улыбка осветила лицо капитана. — Но очень уж интересно!..
И он мне рассказал о маленьких.
В сущности, они в училище, так сказать, сверх плана. Приемный возраст — десять лет. Но — война. Многие дети погибших оказались в тяжелом положении. Пришлось открыть два подготовительных отделения. Среди принятых были даже семилетки. Никто из них раньше в школу не ходил. Для них было все ново: сесть за парту, взять карандаш, раскрыть тетрадь. Они не знали ни букв, ни цифр. Тем более трудным показался им военный режим училища. Никогда, вероятно, не забудут они, как впервые надевали форму. Они были несказанно горды. Подумать только — настоящий военный костюм! Не тот «военный», в который некоторые родители наряжают своих детей (в том костюме и сами дети не чувствуют себя всерьез военными), а такой военный, в котором только попробуй не отдать честь сержанту, не говоря уже об офицере! Но вначале они чувствовали себя с непривычки связанными. Форма ведь обязывает всегда быть подтянутым, опрятным, иметь военную выправку. Потребовалось три или четыре месяца, прежде чем малыши научились заправлять гимнастерки, зашнуровывать ботинки, затягивать ремни. Добудиться их было, действительно, не легко. Только немногие поднимались сразу, остальные, услышав трубу, еще крепче закутывались в одеяло, и их трудно бывало развернуть.
— Когда вспоминаешь обо всем этом, — смеется капитан, — то просто не верится, что так было всего год назад. Теперь они без всяких усилий над собой вскакивают при первом звуке сигнала и безукоризненно заправляют свои койки. Они бегают на лыжах, пишут сами родителям письма, имеют на счету по пятьдесят и больше прочитанных книг. А как при встрече со старшими становятся в положение «смирно» и провожают их весело-задористыми глазами, вы это видели сами.
Случай в кино
— Все это так, — сказал я, — но не боитесь ли вы?..
— Что этот режим отберет у ребят их детство? — отгадал мою мысль капитан. — Нет, мы никогда не забываем, что наши воспитанники — дети и что они не могут жить без ласки, как растение без света. Офицер-воспитатель должен заменить мальчику и отца и мать. Конечно, ни панибратства, ни фамильярности в отношениях воспитанников с офицером не может быть. Недопустимо, чтобы во время службы воспитанник ласкался к офицеру. Но в других случаях офицер всегда ответит лаской на ласку ребенка. Я часто бываю, с ними в кино. Однажды ко мне на стул взобрался воспитанник Денисов. Заметив это, другой суворовец — Кандыба стал оттаскивать Денисова от меня. Я обнял их обоих — и мировая состоялась. Но другим было завидно, и через несколько минут ко мне уже жалось их пять-шесть: один, завладев моей рукой, перебирал на ней пальцы, другой гладил мою голову, третий задремал у меня на плече. В такие минуты они бывают особенно откровенны и рассказывают о себе все свои маленькие тайны… А сколько радости, сколько смеха в зале, когда в вечерние часы затеем мы игру «в кошку и мышек»! Особенно, если мышкой бывает Кандыба.
«Дай бог тебе побольше росту!»
— Вы вторично упоминаете имя Кандыбы. Это не тот ли воспитанник, о котором рассказывает все училище?
Капитан усмехнулся.
— Кандыба у нас один. Да, пожалуй, такой Кандыба один и на всем свете.
Воспитанника Борю Кандыба я увидел в тот же вечер, в клубе. Старшеклассники привели его в зал, поставили на стул и аплодисментами заставили читать стихи. Маленький черноголовый мальчик вздохнул, как бы говоря: «Ну, что с вами делать!» и прочитал… нет, не прочитал, а рассказал, — так у него это вышло просто, по-домашнему:
Я в училище пришел, сразу смех кругом пошел.
Все сказали: «Маловато что-то росту для солдата».
Но когда мундир надел и за парту в классе сел,
Воспитатель-офицер ставить стал меня в пример:
«Он хотя и маленький, но зато удаленький,
Он хотя и небольшой, зато учится с душой».
Раз пошли мы все в поход, а кругом шумит народ:
«Он от строя отобьется, на руках нести придется».
Тут оркестр ударил марш, четко шаг считает наш.
И я слышу, как за мною говорят совсем другое:
«Он хотя и маленький, но зато удаленький,
Он хотя и небольшой, а шагает все ж с душой».
Стихи эти, написанные сержантом Лариным по известному стихотворению Солодаря, в училище знают все наизусть.
Знают также все, чего Кандыба больше всего боится и чего он совсем не боится. Дело в том, что для поступления в Красную Армию надо иметь не меньше ста сорока пяти сантиметров росту, а Кандыба пока, имеет только сто шесть, и хотя потихоньку подрастает, все же у него нет уверенности, что ко времени окончания училища он достигнет законного роста.
— Помню, — рассказывает старший лейтенант Дорошенко, — стоит перед дежурным офицером черноголовый мальчик-с-пальчик и робко рассказывает, что папу его убили немцы, что он приехал в Суворовское училище учиться и что он только ростом маленький, а так ему уже восемь лет. Его приняли. В тот же день, в бане, старшина озабоченно докладывал дежурному офицеру: «Что прикажете с Кандыбой делать? Ни костюм, ни белье ему не подходят. Такому надо шить по особому заказу». Из бани старшина нес Кандыбу на руках.
В спортивном зале, увидя, как его одноклассники прыгают с мостика в один метр вышиной, Борис оробел и прыгать отказался. Когда урок кончился, и все воспитанники ушли из зала, Кандыба остался. Он помялся, потом спросил: «Можно прыгнуть к вам на руки?» Я сказал: «Можно». Он прыгнул три раза мне на руки и ушел несказанно счастливый. Вы представляете мое изумление, когда на другой день он смело взобрался на мостик, ловко спрыгнул прямо на пол и тут же спросил: «Какая оценка?» Я сказал: «Пять». «Ага!» — торжествующе воскликнул он. Оказалось, он нашел во дворе каменный забор, под которым лежала куча песка, и до тех пор прыгал с забора на эту кучу, пока окончательно не победил страх перед высотой.
