В конце I века хватило того, что стареющий, болезненно недоверчивый император Домициан, подвергавшийся критике со стороны аристократии и философов, пожелал укрепить свой авторитет, и консул Манилий Ацилий Глабрион вместе с членами своей семьи, христианами, подвергся наказанию якобы за организацию беспорядков и намерение подорвать устои государства⁴⁸.

Неистовство Домициана простиралось вплоть до Малой Азии, чем и объясняются встречающиеся в Апокалипсисе высказывания против тоталитарного государства и культа императора. Парадоксальный круговорот вещей: культ кесаря имел восточное происхождение! И в письме Плиния содержится намек на последствия действий императора, сказывавшиеся еще и спустя двадцать лет.

Когда Траян направлял своего нового легата в Вифинию, христианство уже широко распространилось в Азии. Христиане там открыто исповедовали свою веру. У государства не было причин в чем-либо упрекать их: они исправно платили налоги, украшали и содержали в отличном состоянии свои города, всегда изъявляли готовность взять на себя бремя государственных забот. Функция епископа, закрепившаяся за определенными семьями, передавалась от отца к сыну. Поликарп уже восьмым в своем роду исполнял эту функцию. Епископ процветавшего города зачастую располагал весьма значительными финансовыми ресурсами. Это было весьма уважаемое лицо. Иринарх Смирнский, преисполнившись почтительности, пропустил Поликарпа впереди себя на свою колесницу⁴⁹. Успехи христианства были столь впечатляющи, что Плиний Младший, доверенный человек императора, отправленный с поручением в Азию, повсюду встречал христиан⁵⁰.

Излишне рьяно принявшись за дело, легат начал свирепствовать, приговорив к смерти множество приверженцев новой веры, отличившихся особой непокорностью. Это, в свою очередь, разбудило в народе низменные страсти, и доносы хлынули потоком, а вместе с ними и соответствующие распоряжения, которые легат был вынужден делать. Оказавшись в отчаянном положении, он в состоянии, близком к паническому, обратился к императору за поддержкой. Таковы были времена!

Литературному тщеславию Плиния, более заботившегося о том, чтобы произвести впечатление на потомков, нежели принимать самостоятельные решения, мы обязаны появлением рескрипта Траяна⁵¹, отныне имевшего силу закона. Император, будучи человеком здравомыслящим, явил образец блистательного реализма. Наместнику вменялось в обязанность защищать государственные институты и богов, не размениваясь на такие мелочи, как личные обвинения и религиозные страсти.

Однако лапидарные формулировки рескрипта плохо скрывали, в сколь затруднительном положении находился император. По его мнению, на преследованиях христиан невозможно было строить систему управления, пригодную на все случаи. И Траян постановил, что специально разыскивать христиан не имело смысла, однако если поступал донос и обвиняемый признавал свою вину, то его надлежало карать.

Тертуллиан без труда разглядел двусмысленность императорского рескрипта, назвав его странным постановлением, лишенным какой-либо логики: христиан не следовало разыскивать, поскольку за ними нет вины, но вместе с тем их следует карать, как если бы они были преступниками! Рескрипт представляется одновременно щадящим и чрезмерно суровым: он то велит закрывать глаза на мнимых виновников, то карать их. Для чего император подставил себя под огонь критики?

По крайней мере, он охладил пыл не в меру ретивого легата, отвергнув анонимные доносы, собранные Плинием, и расценив их как «отвратительный прием, не достойный нашего времени». Действия легата были, таким образом, признаны неудовлетворительными, так что в дальнейшем он воздерживался проявлять инициативу в расследованиях дел о христианах и преследовании их, ограничившись лишь принятием мер по доносам, поступавшим в соответствии с установленным порядком⁵².

Это постановление, хотя и ограничивало произвольное преследование христиан, ставило все же официальные власти в зависимость от общественного мнения, «гласа народного» (vox populi). Император не дал каких-либо разъяснений относительно природы правонарушения и ущерба, наносимого нравственности. Сам оказавшись жертвой юридического формализма, он защищал букву закона вопреки его духу. Судебный процесс по религиозному вопросу — тенденциозный процесс. Траян, как и Марк Аврелий, был раздражен упрямым стремлением христиан оставаться самими собой.

Рескрипт Траяна, ставший законом, со всей очевидностью показывает, сколь шатким было положение христиан: им постоянно угрожали как недовольство народа, так и нетерпимость должностного лица. Тертуллиану нетрудно было показать несправедливость сложившейся ситуации: «Христианин подлежал наказанию не потому, что он был виновен, а потому, что был обнаружен»⁵³. Добросовестные чиновники, такие, как Лициний Грациан⁵⁴, были озадачены, оказавшись перед необходимостью доказывать обоснованность, как им представлялось, несправедливой процедуры, дававшей должностным лицам право отправлять молоденьких и хорошеньких христианок в бордель!

Повествования о мучениках яркими красками рисуют картину столкновения христиан с официальными властями. Римский проконсул начинает приводить доказательства, однако его диалог с обвиняемым оказывается недолгим: они просто не понимают друг друга, поскольку говорят на разных языках⁵⁵. Или же взять, например, такой диалог:

— Не хотите ли получить отсрочку, чтобы подумать? — спрашивает Сатурнин мучеников, уроженцев Африки.

— По столь ясному делу не о чем думать⁵⁶.

В 185 году в Риме арестовали важную особу — Аполлония, образованного патриция, философа⁵⁷ Один из рабов донес на него как на христианина. Когда его привели к префекту претория Переннию, он защищался с достоинством. Ведя допрос, префект не мог скрыть своего доброжелательного отношения к обвиняемому. Несомненно, он хотел спасти его. Он дал ему день, а потом еще три дня, чтобы подумать. Этот чиновник на службе у императора требовал самую малость — воскурить фимиам гению кесаря. Однако Аполлоний назвал абсурдным языческий культ, полагая, что совершил бы большую ошибку, участвуя в жертвоприношениях идолам.

До того момента Перенний внимательно слушал его. Не такие ли в точности мысли высказывались и другими философами? Однако префект никак не мог понять того, что Аполлоний отказывался исполнить чисто формальный акт, тем более что речь шла о его жизни.

— Ты хочешь умереть?

— Мое желание — жить во Христе, но любовь к жизни не заставляет меня бояться смерти.

Переннию не оставалось ничего иного, как заключить: «Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать». Обвиняемого это не удивило. Положение приняло трагический оборот: префект восхищен обвиняемым и хотел бы оправдать его, но не может сделать этого — не позволяют законы. Римская империя не принимала и не допускала проявлений внутренней свободы, разграничения во имя Бога личных убеждений человека и государственных постановлений. В конце концов Перенний, спасая собственную жизнь, вынес смертный приговор.

Собственно религиозная проблема осложнялась проблемой политической, на что обращал внимание философ Цельс. Христиан обвиняли в заговоре против государства, в стремлении расшатать его устои. Христианство в эпоху Антонинов, еще далеко не став той консервативной силой, которую в нем усматривают современные социалисты и анархисты, выступало в роли революционного фактора. Оно ставило под сомнение законодательство и государственные учреждения Римской империи — тяжелое обвинение в ту пору, когда варвары стояли у самых ворот, на Рейне и Дунае, а персы наступали с Востока. Дело шло о защите Империи и о сохранении культурного наследства, цивилизации от грозившего им уничтожения⁵⁸.

Христиане же не собирались защищать ценности мира язычников, они не отождествляли себя с Римской империей, не могли и не хотели считать ее историю своей историей, полагая, что призваны исполнить миссию более важную и непреходящую, чем империи и цивилизации, которые возникают и гибнут. Эту позицию римское государство расценивало как индифферентность и отсутствие патриотизма, поскольку официальная религия была неотъемлемой частью государства. Столкнулись две непримиримые концепции: политическое сознание, находившее свое воплощение в императоре и потому считавшееся обязательным для всех, и индивидуальное моральное убеждение, несовместимое с официальной религией, в которой не было места для души, и противящееся культу языческих богов.